Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На празднуемых именинах стол ломился от кушаний: «Были тут и сельди голландские, сыр немецкий, икра яикская с лимоном, икра стерляжья с перцем, балык донской, колбасы заморские, семга архангелогородская, ветчина вестфальская, сиги в уксусе из Питера, губы отварные, огурцы подновские, рыжики вятские, пироги подового дела, оладьи и пряженцы с яйцами. А в графинах водка золотая, водка анисовая, водка зорная, водка кардамонная, водка тминная, – а все своего завода…
А в других комнатах столы расставлены, на них в фаро да в квинтич играют; червонцы из рук в руки так и переходят, а выигрывает, бывало, завсегда больше всех губернатор… Вечерний стол бывал не великий: кушаньев десять либо двадцать – не больше, зато напитков вдоволь. Пьют, друг от дружки не отставая, кто откажется, тому князь прикажет вино на голову лить…
Схватит каждый гость по девочке: кто посильней, тот на плечо красоточку взвалит, а кто в охапку ее… А князь Алексей Юрьич станет средь комнаты, да ту, что приглянулась, перстиком к себе и поманит… И разойдутся. Тем именины и кончатся»[449].
Как и в случае с европеизирующимся дворянством XVIII века, в крестьянском сословии второй половины XIX – начала XX века появилось стремление стать «полированным человеком», то есть воспроизвести прежде всего внешние стороны жизни социальной элиты, выступавшей носительницей «европейской цивилизованности». Расширение уровня престижного потребления, естественно в соответствии со своим пониманием и возможностями, не отличалось вкусом и изяществом.
Герои городских песен XIX века – это петиметры и кокетка XVIII века, только из народной среды. «Этот франт и модник то красоте своей “дивится”, то, разгуливая вдоль по речкам, по Казанкам, “со кудрями своими разговаривает”, то, фланируя по Невскому “пришпехту”, “сам с перчаткой рассуждает”, то катается в карете и “соболиным рукавом ее отпирает”, то “манежничает” и “щеголяет” перед девицами… В патетические моменты объяснения в любви у этого щеголя, как у салонного кавалера, “выпадает трость из рук, сваливаются перчатки с рук”»[450]. Под стать ему и идеал «девичьей красоты»: «Во Питере жила // Все науки поняла»; «… походка дворянская // И речи деликатные»; она «по-немецкому разубрана», в горнице у нее «ломберный столик».[451]
В городской редакции эпического сказания о «добром молодце» и «красной девице» карты и водка являлись одними из необходимых форм общения:
«Разостлал тут гранетуровый платок; // Разломил он бел крупищатый калач, // Сам поставил водки полуштоф, // Не отколь да взялась девица: // Тебе Бог помощь, удалой молодец! // Я пришла к тебе не пить, не есть-кушать, // Я пришла к тебе в карты играть, // Что во карты, во шахматы, // И во все игры немецкие»[452].
Примечательно, что более ранние свадебные песни демонстрировали прямо противоположное отношение «красной девицы» к заморской игре и увлечению возможным суженым: «Он не пьет ли пива пьяного, // Зелена вина двоеного? // Не играет ли костью, картами, // И во всю игру немецкую? // Вам отдать бы, да не каяться, // А мне жить бы, да не плакаться»[453].
В среде деревенской молодежи, являвшейся реформистской частью общинного коллектива, считалось почетным походить на городского жителя костюмом и поведением. «Образованного» парня от «деревенщины» отличали владение «великатным обращением», умение танцевать «французскую кадриль», наличие праздничной фабричной одежды, дополненной часами, перчатками, зонтиками, зеркальцами, брелочками, тростями[454]. В деревнях Тверского уезда «на посиделках иногда бывает трудно отличить по одежде крестьянскую девку от городской мещанки. Из молодцев же некоторые являются в сюртуках и жилетах с часами». В нижегородском селе Олино девушка в ситцевом сарафане не могла принять участие в хороводе, потому что «в хороводе принято ходить в шерстяных сарафанах, платьях и шелковых платках; так же и молодые парни, не имеющие щегольского наряда – сюртука из тонкого сукна, хороших сапогов и жилета, – остаются только зрителями чужого веселья»[455].
Игра в карты вытесняла традиционные формы досуга и становилась одной из главных на молодежных посиделках. И.Е. Вольнов вспоминал о своем родном селе Орловской губернии (начало XX века): «В праздники, задав скотине корм, молодежь набивалась к кому-нибудь в избу – играть в карты. Часто до самого рассвета, при бледном мерцании крошечной лампы, подвешенной к черноблестящему потолку, в удушливом табачном дыму, с раскрасневшимися, злыми лицами, они сидели, хищно заглядывая друг другу в карты, ожесточенно ругаясь при проигрыше»[456]. Переход крестьянских подростков в совершеннолетие связывался с получением ими права самостоятельного участия в хозяйственной жизни семьи и включением во взрослые мужские компании, в которых «в позднее время все игры в основном сводились к картам»[457].
С развитием путей сообщения в конце XIX века даже в таких «медвежьих углах», как Вологодская губерния, игре предавались жители всех возрастов: «Ребятишки, конечно, играют на денежки из тонко обструганной березы, а взрослое население на настоящие деньги. Любимая игра – “хлюст”, “мельники”, “окуля” (окуля – дама бубен)… Игра сопровождается большим воодушевлением и нередко переходит в такой азарт, при котором крестьяне забывают все, бранятся и жестоко дерутся, нанося друг другу тяжкие побои… При игре на деньги азарт доходит до того, что некоторые записные игроки не только проигрывают большие деньги (до 10 руб. и более), но оставляют своим счастливым соперникам даже одежду, так что возвращаются домой почти нагишом, в одной рубашке. Есть деревня, где почти все крестьяне обратились в страстных игроков, сражающихся в карты даже летом, в сенокос и жатву»[458]. С конца XIX века под влиянием переселенцев из центральных районов России карточная игра как принадлежность мужского досуга получила распространение среди жителей
