Книгоиздатель Николай Новиков - И. Мартынов

Итак, многолетний конфликт между духовными и светскими властями, казалось бы, разрешился к общему удовлетворению. Однако, как вскоре стало известно, каждая из высоких договаривающихся сторон постаралась истолковать положения этого указа в выгодном для себя направлении.

Власти, от уездного исправника до самой императрицы, проявили удивительную снисходительность к «раскольникам».

Получив в октябре 1787 г. указ Синода об освидетельствовании клинцовских типографий, епископ Иларион возложил эту миссию на трех образованных священников, однако светские цензоры, подкупленные старообрядцами, сделали все для того, чтобы помешать их работе. Только после долгих проволочек полиция в присутствии посланцев Илариона произвела обыски у клинцовских издателей. Как и следовало ожидать, купцы успели уже надежно припрятать станки, шрифты и богослужебные книги. В руки полиции попали вполне невинные буквари, но и они были возвращены владельцам на том основании, что издатели напечатали их с разрешения властей задолго до вступления в силу новых цензурных установлений.

Проявив в клинцовском деле столь необычную для нее приверженность к точному соблюдению духа и буквы закона, императрица начисто забыла об элементарной справедливости, как только жертвами полицейского произвола стали масоны. В отличие от многих секретных акций правительства, указ 1787 г. имел довольно широкий общественный резонанс. Трудно было провести повсеместное освидетельствование вольных типографий и книжных лавок с последующей конфискацией «сумнительных» книг, «не делая о сем никакой разгласки», как предписывалось в распоряжениях Синода[184]. Не прошло и полгода, как в сферу действия екатерининского указа оказались втянутыми в качестве соглядатаев или поднадзорных сотни людей во всех концах России.

Как и следовало ожидать, поиски издателей и распространителей старообрядческих книг велись полицией только ради проформы. Ни для кого не было секретом, что самыми опасными врагами веры и престола, с точки зрения императрицы, являлись московские масоны. Поэтому духовные и светские чиновники справедливо расценили екатерининский указ как необходимость изобличить и сурово покарать этих новоявленных сеятелей смуты. Поручив одним из первых предписание Синода об освидетельствовании типографий и книжных лавок, московский главнокомандующий П. Д. Еропкин тут же вызвал к себе духовных цензоров для передачи необходимых полномочий и инструкций, а через неделю, 9 августа 1787 г., назначил им в помощь, по рекомендации местного полицмейстера П. П. Годеина, самых опытных сыщиков — пристава уголовных дел Управы благочиния надворного советника Жилина и уездного стряпчего Кузьмина. Целых два месяца никто в Москве не торговал книгами. Лавку за лавкой, дом за домом тщательно обыскивали екатерининские цензоры. В Управу благочиния свозились горы конфискованных книг. Судя по отчету Еропкина, московская полиция изъяла в октябре 1787 г. из обращения более 300 изданий на общую сумму 106 237 руб[185].

Материальный ущерб, нанесенный полицией Новикову и его комиссионерам, значительно превышал стоимость конфискованных по указу Екатерины II книг. Несколько месяцев московские типографии и книжные лавки практически не приносили никаких доходов своим владельцам, обязанным, невзирая на это, своевременно расплачиваться с кредиторами. Хаос и запустение царили в типографиях, книжная торговля пришла в упадок. «Вчерась, — сообщал приятелю о печальном положении дел у Новикова один из его активнейших сотрудников — М. И. Веревкин, — получил я письмо от бывшего у меня писца, что ныне корректором в Университетской типографии. Пишет он ко мне от имени командира своего г-на Новикова, между прочим, вот что… По именному указу всякие такие книги, где только есть слово „бог“, конфискуются, следовательно, и магазины с книгами в таковой сумятице, что никто не знает, где какую книгу сыскать. Почему и просит меня г-н Новиков дать ему время в рассчете со мною и в деньгах и в книгах, мне получить от него следующих»[186].

Как видно из слов Веревкина, московские цензоры отнеслись к своим обязанностям формально, занося в разряд «сумнительных» чуть ли не все светские издания сочинений духовного характера, попадавшие им в руки. Знакомство со списком изъятых полицией книг, посланным Еропкиным 28 октября 1787 г. в Синод, явно разочаровало императрицу. Ставленники Платона либо не поняли, либо не захотели понять смысла ее распоряжений. Вместо того, чтобы организовать поиски запретных мистических сочинений и изданий тайной масонской типографии, они истратили массу времени и сил на конфискацию вполне невинных азбук и словарей, творений отцов церкви и сборников духовных стихов Ломоносова и Сумарокова.

Петербургские цензоры — архимандрит Юрьева монастыря Афанасий и ректор Александроневской семинарии Иннокентий — проявили еще более странную нерасторопность. «Тщательно» обыскав с полицейскими приставами книжные лавки давних новиковских комиссионеров К. В. Миллера, С. Бунина, М. Овчинникова и И. Глазунова, они обнаружили у них только одну (!) действительно мистическую книгу — трактат Д. Мейсона «Познание самого себя» (М., 1783)[187].

Вести с мест тоже не радовали Екатерину II. Провинциальным цензорам не удалось обнаружить ни одной запретной книги ни на Брянщине, ни в Олонецкой губернии. Столь же безрезультатными оказались поиски масонских сочинений в Вологде и Перми, Туле и Твери, Смоленске и Тамбове, хотя именно здесь новиковские издания получили наиболее широкое распространение.

Полную беспомощность и некомпетентность екатерининской цензуры продемонстрировали обыски в книжных лавках Поволжья. Среди десятков книг, конфискованных у костромских, ярославских, ростовских и нижегородских купцов, только одна — «Образ жития Енохова» (1784) — впоследствии была запрещена Синодом[188].

Отсутствие четких критериев в отборе «сумнительных» книг было характерно для работы И. Роговского и П. Дмитриева, обследовавших лавку орловского чиновника Н. И. Попова. Правда, на этот раз в руки полиции попало несколько мистических сочинений («Образ жития Енохова», «Остров Надежды» и поэма «Даниил во рве львином»), однако их находка скорее свидетельствовала о популярности масонских идей у жителей Орла, чем о проницательности духовных цензоров. В противном случае они несомненно не стали бы препятствовать свободной продаже богословских трудов Феофана Прокоповича, «слов» и поучений нижегородского епископа Дамаскина, печатавшихся под наблюдением самого автора[189].