Пожизненный найм - Катерина Кюне

Если бы пару лет назад ей сказали, что она будет встречаться с женатым, немолодым, незатейливо прагматичным нефтяником, она бы не просто не поверила, она бы возмутилась и сочла это за оскорбление. Могла бы даже залепить пощечину. Да и сейчас, пожалуй, влепила бы.

Но когда это случилось в действительности, она не почувствовала, что сделала что-то неправильное. Лежа рядом с Костромой, она прислушалась к себе, и с удивлением обнаружила, что внутри все абсолютно спокойно. А поскольку Лия, как все люди, считающие себя большими интуитами, привыкла ориентироваться на свой внутренний голос и слушаться только его, то она подумала: «ну и прекрасно» и решила не утруждать себя самокопанием. На самом деле это спокойствие было поверхностным. Под его толщей что-то навязчиво скреблось и ворошилось, какой-то вопрос, оставленный без ответа. И Лия невольно стала укреплять стену, отделяющую ее сознание от этого далекого и глухого, как эхо, вопроса. В конце концов, дело было не в деньгах, думала она, а в возможности самореализации. А это совершенно разные вещи. Что же делать, если мир устроен так, что реализовать свои творческие способности можно только если тебе по чистой случайности повезет после терракта вывести через черный ход здания олигарха? Годами сидеть над похожими друг на друга коттеджными поселками эконом-класса? И потом чем интрижка с нефтяником хуже, чем курортный роман с каким-нибудь отчаянным серфингистом? Только тем, что второй гол как сокол и ничего не может предложить своей любовнице? Или лучше так, как у нее было с этим психопатом Андреем – вроде бы все по любви, а, в конце концов, оказалось, что от нее кроме нескольких бумажек с чертежами ну и еще попутного приятного времяпрепровождения ничего и не нужно? А потом все равно об ее романе с Костромой кроме лучшей подруги никто не знал. Во всяком случае, Лия так думала.

***

…Мы были знакомы уже пару недель или что-то около того, когда я понял, что врать о моей аспирантуре больше невозможно. Вообще-то надо было рассказать ей обо всем сразу, уже при второй встрече, но мне, почему-то, ужасно не хотелось, что-то постоянно удерживало меня от правды.

И вот мы идем по улице, по желтеющей сентябрьской улице, залитой солнцем, и я говорю: «Софья, я на самом деле никакой не аспирант и никакую диссертацию по корпоративным культурам я не пишу». «А я давно догадалась, что тут что-то не чисто», – отвечает мне она. Я обрадовался – она даже ни капельки не надулась на то, что я две недели ей врал. И уже совершенно спокойно я начинаю пересказывать ей свою историю. Мол, по-настоящему я следователь и всё-такое. И вот тут она неожиданно мрачнеет. Я начинаю извиняться, говорю, что я дурак, что сразу ей всё не рассказал, но ведь я раскаявшийся дурак, а, значит, не безнадежный. Но Софья, кажется, уже и не слушает меня, она заявляет вдруг, что ей срочно нужно ехать домой и несется, практически бежит к метро. Я, ничего не понимая, семеню за ней, на ходу продолжая извиняться, плести какую-то чушь, осыпать её вопросами и снова извиняться. И вдруг перед лестницей в подземный переход она поворачивается и резко и зло бросает: «Хватит меня преследовать – я никаких законов не нарушаю! Не ходи за мной!». И сбегает вниз по лестнице, а я остаюсь наверху, оглушенный, потерянный, ничего не понимающий, словно реальность вдруг надломилась и пошла по какой-то параллельной ветке. Стою и смотрю ей вслед: как быстро мелькают её ноги в серых туфлях, как развиваются полы легкого, не застегнутого пальто. А потом механически разворачиваюсь и иду дальше – непонятно куда и зачем…

***

Незадолго до очередного дня архитектора Лия Галаган получила самую престижную и денежную отраслевую российскую награду – премию имени Алексея Гутнова – за проект здания Управления спецпрограмм президента.

В клуб-кафе «Архитектор», где традиционно отмечали профессиональный праздник, Лия приехала с опозданием. С тех пор, как она познакомилась здесь с Андреем, прошло ровно два года. Институтские приятели собрались все те же, и пиво пили всё такое же, и разговоры были всё о том же – только о детях и семьях чуть больше – но Лия больше не чувствовала себя в их компании как в своей тарелке. Может, бывшие сокурсники теперь смотрели на нее как-то иначе, а может, в ней самой что-то изменилось. Возможно, незаметно для себя самой она стала вести себя более высокомерно и чванно. Но главная причина охлаждения была в том, что она больше не могла разговаривать со своими приятелями откровенно. Ведь не станешь им рассказывать, почему на самом деле тебе дали национальную премию, которая вообще-то по уставу присуждается за разработку проектов по реализации Генерального плана Москвы, «внесших значительный вклад в решение градостроительных проблем столицы»… И Лия не могла больше быть сама собой, она надевала маску, тесную и не очень удобную, но зато помогающую ей темнить и отстраняться, а бывшие сокурсники, пристально за ней следящие, принимали ее странное поведение за симптомы тяжелой звездной болезни. А потом они может рационально и не понимали, но подсознательно чувствовали, что разговаривают не с настоящей Лией, а с плотной непроницаемой маской, с экзоскелетом, сквозь который не могла прорваться живая, естественная реакция. И эта холодность и искусственность отпугивала и отталкивала их.

Домой Лия ушла рано и потом еще долго монотонно как маятник скользила над водой на подвесных качелях и пила вино. Неожиданно ее сердце сгребла в охапку тоска. Это та, прежняя, изначальная, настоящая Лия всколыхнулась в Лие новой, робко взбунтовалась, изнутри стуча кулочками по раковине. Лию жгло острое желание почувствовать что-то потерянное, уже невозможное, ушедшее даже не в прошлое, а в какую-то другую альтернативную реальность. Ей вспоминалась та необыкновенная светлая легкость, с которой она вернулась со Дня архитектора два года назад. Предчувствие счастья. Ощущение, что впереди, совсем близко, только руку протяни – ее ждут какие-то важные события, открытия и достижения. И вот достижения действительно появились, а счастье так же как светлая легкость, приятная, даже когда она с грустным оттенком – улетучились. Она невольно перенеслась в тот день, когда впервые ждала Андрея в гости, снова услышала его голос, вспомнила взгляд и прикосновения. Но глупо думать об этом – ведь все это было обманом, пусть прекрасным, но обманом. К трем часам ночи она уже порядком опьянела, и пришла к финальному выводу, что это Андрей во всем виноват. Он ее влюбил в себя, а потом бросил совершенно одну. А она всего лишь слабая девушка.

И уже лежа в постели, в полусне, она подумала, что пора бы переоборудовать квартиру. Сколько можно – всё вода да вода и качели как в детском саду. Надоело. Да и показывать все это стало некому. На её новых знакомых, которые, кажется, из какого-то другого теста, на них эти штучки не производят большого впечатления.

***

Когда Софья узнала, кто такой на самом деле её новый знакомый, ей показалось, что она случайно проглотила ледяной комок страха, сначала у неё перехватило дыхание, а потом он всё-таки проскользнул в желудок и теперь отдавался во всем теле холодными спазмами. И тут же она почувствовала облегчение, почти радость: «Слава Богу, что я не успела ничего рассказать ему о Партии Магов!». В самом деле, она уже настолько увлеклась Никитой, и, как ей казалось, настолько хорошо его узнала, что разгони он последнюю туманность недомолвок, сообщи, например, что он работает редактором в маленьком институтском издательстве, а Софью увидел на каком-нибудь мероприятии и решил познакомиться с ней таким вот хитрым способом, придумав байку о диссертации, она прониклась бы к нему абсолютным доверием.

И мгновенно её накрыло новой волной: а точно ли она ничего не рассказала?! Пока она смотрела на Никиту, как на влюбленного в неё сотрудника института, она не соблюдала особых предосторожностей. Но следователь – это совершенно другое дело. Он мог подмечать в её рассказах какие-то мелочи, оговорки, детали. Когда он задавал ей уточняющие вопросы, и она думала, что причиной тому любопытство или подлинный к ней, к Софье, интерес, вполне возможно он просто выведывал у неё дополнительные подробности. Наконец, она не знает, что ему известно, вполне возможно, что наложив мозаику новых подробностей на уже имеющиеся факты, он понял о Партии что-то, чего не понимал раньше. Может быть, из-за её невнимательности, наивной доверчивости кому-то из ребят теперь угрожает опасность. Но зачем обманывать себя, нужно называть вещи своими именами – невнимательность тут ни при чем, просто половые гормоны ударили ей в голову. И в этой её сексуальной истоме ей некогда было заботиться о безопасности. То есть, люди могут оказаться в тюрьме из-за того, что Софье захотелось потрахаться!