Наказание без преступления - Александр Авдеенко

— Зачем вопросы, дорогой товарищ моряк? Ведь за версту видно, что это местечковые евреи родом из Молдавии, южной Украины и Белоруссии, что покидают землю, где родились и выросли, и направляются в Палестину, где текут молочные и медовые реки с кисельными берегами, где на каждом дереве зреют золотые апельсины, где не бывает морозов, где падает с неба манна небесная, где на каждом шагу синагога, в которой никто не мешает молиться, откуда ближе всего до бога, царя Давида и библейского Моисея…

Балагур с Молдаванки? Один из прототипов одесских рассказов Бабеля? Подумав так, я произнес другие слова:

— А вы… вы тоже эмигрант? Направляетесь в Палестину?

— Да, я направляюсь в Палестину, но не эмигрант. Сопровождаю эмигрантов как полномочный представитель Красного Креста. Доставлю людей на место назначения и вернусь домой. Моя фамилия Бергер. А как прикажете вас величать?

Я назвал свою фамилию.

Меня интересуют эмигранты, но я не задаю Бергеру вопросов: рассчитываю на его словоохотливость. И правильно сделал:

— Почему же, товарищ моряк, вы не спрашиваете, как этим бедным евреям удалось вырваться из страны, в которой эмиграция категорически запрещена? За какие такие заслуги они получили правительственную привилегию? Ларчик раскрывается просто: имеют в Америке, Англии, Франции, Германии богатых родственников. Эти родственники и выкупили евреев у Советского правительства. Пятьсот долларов за одну голову… извиняюсь, за выездной сертификат. Так что правильнее было бы называть моих подопечных не эмигрантами, а проданными душами. Живыми, а не мертвыми душами. Гоголь на новый лад.

Слишком смелые речи для представителя Красного Креста на борту советского корабля «Грузия», да еще на виду у Одессы и пограничников, у причальной стенки порта. Я промолчал. Мне показалось, что меня хотят втянуть в непотребный разговор. Нет, дальше он не пошел, почувствовал мою настороженность. Взял меня под руку и повел на то место палубы, где хорошо были закреплены трехэтажные квадраты ящиков-сеток с кудахтающими разноцветными курами.

— Это моих рук дело. Считал своим долгом позаботиться о людях: обеспечить кошерной пищей. Жалко мне их, бедняг. Я ведь тоже еврей, как вы догадались, видел, и не раз, Землю Обетованную и все, что на ней происходит. Два города-близнеца раскинулись на берегу Средиземного моря — чисто еврейский Тель-Авив и чисто арабский Яфа. Только площадь с тюрьмой разделяет их. Но арабы не бывают в Тель-Авиве, а евреи в Яфе. И те и другие смертельно ненавидят друг друга. Еврей не сядет в такси, если за рулем араб. Араб и за версту не приблизится к еврею-таксисту. Хозяева Палестины англичане ничего не делают, чтобы примирить евреев и арабов, наоборот, разжигают вражду. Разъединяют и властвуют. Враждуют и евреи между собой: богатый с бедным, коренной с эмигрантом.

Бергер готов был рассказывать мне о Палестине и час и два, но его голос заглушила басистая сирена «Грузии».

Дрогнуло мое сердце от мощного гудка, в тысячу раз превышающего паровозный. Очень хотелось мне посмотреть на древние земли, где зарождалась цивилизация, но душу мою не притягивала к себе чужбина. Еще не видя ее, я был уверен, что она не затмит мне Магнитку с ее бараками, котлованами, с ее строительным хаосом, милым моему сердцу, ибо я угадываю в нем, в этом хаосе, безупречный будущий порядок гигантского металлургического комбината. Был я и останусь плотью от плоти Магнитки-матери, ее преданным сыном. Она меня очеловечила. Она призвала меня в культуру, в искусство, в литературу. В ее рабочем облике я вижу всю красоту человечества.

В теплый солнечный день «Грузия» покинула причальную стенку глубоководного порта Одессы со спецкором «Правды» на борту, с евреями-эмигрантами, с представителем Красного Креста и, возможно, сексота Ягоды.

Поселили меня в одиночной каюте первого класса. Завтракал, обедал, ужинал в кают-компании вместе с командным составом корабля. Бывал, когда хотел, на капитанском мостике. Терпеливо выслушивал бесконечные разглагольствования Бергера о тяжкой жизни простого советского народа, о засильи бюрократии, о казнокрадах и дельцах-взяточниках. Расспрашивал евреев-переселенцев об их житье-бытье на покинутой Родине, о том, что собираются делать, как жить в Палестине.

Через ночь и день, в сумерки «Грузия» подошла к Босфору, взяла на борт турецкого лоцмана и двинулась дальше. Берега широченного таинственного Босфора сверкали огнями. По случаю праздника был иллюминирован и порт.

Более двух суток жил я на турецкой земле. Был в консульстве и торгпредстве. Бродил по Стамбулу. Любовался Айя-Софией и бывшим дворцом султана, минаретами и памятником Кемаль Паше Ататюрку, вождю турецкой революции. Между прочим, только там, в Стамбуле, я узнал, что Кемаль Паша и его будущий офицерский корпус жили какое-то время в окрестностях Баку, обучались военному искусству. Узнал я от консула и о том, что наша страна потратила немало золотых рублей, закупила в Чехословакии шкодовские пушки, пулеметы и всякое такое и вооружила революционную армию Кемаль Паши. Тот же консул с горечью поведал мне о делах сегодняшних. СССР построила для Турции в Кайсери текстильную фабрику, закупив в Англии новейшее оборудование. Сдали туркам крупное предприятие, что называется, под ключ. Надеялись, что на нем будут работать в качестве инструкторов советские специалисты, а турки пригласили немецких. Консул сокрушался:

— Не первый раз нас обводят вокруг пальца. Мы предупреждали Москву, но наш голос не был услышан. Если встретитесь с кремлевским начальством, расскажите, как нас одурачивают.

Записываю все, что сказал мне консул. Вернусь домой, расскажу Мехлису о том, что услышал в Стамбуле, что не доходит по чьей-то воле до Кремля. Лев Захарович, конечно же, доложит об этом Сталину, а тот, само собой, наведет порядок в наших отношениях с Турцией.

Дарданеллы и Мраморное море проходили при свете дня, и я хорошо рассмотрел, какие они, и зафиксировал свои впечатления в дорожном дневнике.

Тепло и солнце и осенняя прозрачность сопутствовали нам всю дорогу. Побывал я в греческом Пирее, в Афинах, в египетском Порт-Саиде с его Суэцким каналом и равниной, изрезанной рукавами Нила. Краем глаза посмотрел на огромный Каир с его пирамидами, сфинксом, верблюдами и песчаной пустыней, подходящей к городу. Открыл для себя Палестину с ее столицей Иерусалимом, Тель-Авивом, Яфой, Хайфой. Ходил и ездил по долам и горам Ливана и Сирии. Лицезрел колонны и развалины южной Семирамиды. Дивное было путешествие, достойное отдельного рассказа, но не имеющее права стать частью этой книги, так как это отвлекло бы читателя от темы Отлучения и всего того, что ему предшествовало. И все-таки скажу хотя бы кратко еще кое-что. После заграничного путешествия я стал смотреть на себя и на страну другими глазами, не притемненными шорами. Понял, что не весь тот свет, что видел в нашем окне.