Трансформация войны - Мартин Кревельд

И наконец, ничто так не характерно для сферы стратегии, как взаимоотношения между эффективностью и боеспособностью. В мирной жизни и, конечно, во время любого процесса формирования сил, о котором шла речь выше, эффективность обычно результат согласованности. Каждый из множества компонентов необходимо расположить в определенной последовательности, согласовать их между собой, пригнать и адаптировать друг к другу. Необходимо избавиться от трения и неопределенности: это поможет добиться гладкого хода операций, подобного тому, как это происходит на хорошо управляемом автомобильном заводе или крупном нефтехимическом предприятии. Однако эти принципы неприменимы к войне или применимы только в ограниченной степени. Чем более экономична, эффективна, рационализирована организация, тем более она уязвима. Если выходит из строя один-единственный компонент, то именно совершенство системы приведет к ее сбою, волной «прокатится» по всей системе, многократно усиливая свое воздействие. Что еще хуже, организация, которая достигает эффективности благодаря таким средствам и свойствам, как строгий централизованный контроль, хорошее взаимодействие «на стыках», эффект масштаба и стандартизация, скорее всего, не будет гибкой. Не будучи таковой, она, вероятно, все же будет способна сосредоточивать огромные силы в определенной точке и направлять их на определенную цель. Однако умение переключать силы с одной цели на другую незаметно от противника — это совершенно другая задача.

Таким образом, секрет искусства состоит в том, чтобы найти нужный баланс между боеспособностью и эффективностью — двумя составляющими, которые, если говорить о сфере стратегии, не дополняют друг друга, а находятся в оппозиции. Хотя необходимо создать как можно более сокрушительную силу, ее размеры нужно заранее соотнести с возможностью использования той в условиях неопределенности. Необходимо построить как можно более крупную «машину», но с габаритами, позволяющими маскировать ее от врага. Она должна быть очень мощной, но не настолько, чтобы быть не в состоянии маневрировать от одной цели к другой. Она должна сосредоточивать все ресурсы в одной точке, но она также обязана быть в состоянии быстро их рассредоточить и передислоцировать с одного места на другое. Она должна быть достаточно хорошо обучена, чтобы проводить одну и ту же операцию с минимальными издержками, но боевая подготовка не должна доходить до полного удушения любой инициативы и вести к неспособности боевых сил действовать в непредвиденных обстоятельствах.

Уникальные характеристики стратегии требуют от людей личных качеств, необходимых для того, чтобы чувствовать себя уверенными в хитросплетениях всех маневров и уловок; неспроста многие знаменитые стратеги-практики имели репутацию повес. Юлия Цезаря с симпатией называли «лысым распутником». Король Франции Генрих IV имел обыкновение бросать знамена поверженных врагов к ногам своей любовницы Габриэлы Д’Эсте. Молодой герцог Мальборо соблазнил любовницу самого короля Карла II Нелл Гвинн, и однажды ему пришлось убегать через окно, чтобы не быть пойманным. Еще один, а именно Наполеон, любил жульничать в картах, равно как и совершать марши незаметно для противника. Одновременно с этим он обладал исключительными организаторскими способностями, и его сила ума и управленческие навыки были совершенно незаурядными. Мольтке также был исключительно талантливым организатором; его распоряжения были образцом ясности и четкости; однако в его характере присутствовала хитринка, благодаря которой он блестяще играл в карты и отпускал едкие, язвительные шутки в свой адрес и в адрес созданного им генштаба. Эйзенхауэр и его британский коллега, генерал Арчибальд Уэйвелл, походили в этом отношении на Мольтке. Оба отличались некоторой хитростью, даже коварством, что в обоих случаях скрывалось за обманчиво открытой и непосредственной манерой держаться.

В конечном счете ни чистой логики, ни ее сочетания с лисьей хитростью, характерной чертой шулеров и волокит, недостаточно, чтобы выиграть войну. Война подразумевает нечто большее, чем просто концентрацию имеющихся ресурсов с целью формирования сильнейших вооруженных сил, сосредоточение их в определенной точке и нанесение сокрушительного удара. Она также не сводится к простому применению силы в сочетании с какой-либо ловкой игрой вроде пряток. Если же абстрагироваться от хитроумных стратегий, то война — это еще и танец смерти. Как говорил Наполеон, «на войне решаются судьбы народов, армий и престолов». Необходимо обладать выносливостью, чтобы справиться с нескончаемой чередой трудностей, стрессовых ситуаций и опасностей. На более высоком уровне неопределенность вкупе с бременем ответственности за жизни и смерти людей может с легкостью сломить того, кто не готов к таким испытаниям. Часто на войне необходимо обладать великой силой характера, чтобы просто сохранять способность здраво мыслить, а тем более — сохранять управление войсками и обеспечивать эффективность их действий. Ни одна стратегическая доктрина не стоит ни гроша, если при этом нет должного понимания того, за что люди воюют, а также мотивов, побуждающих их к битве. И наоборот, любая попытка понять суть войны должна отталкиваться от осмысления этих вопросов.

Глава V

Во имя чего ведутся войны

Война по политическим мотивам

Как мы упомянули ранее, два ключевых элемента мироустройства «по Клаузевицу» заключаются в том, что, во-первых, войну всегда ведут государства, и во-вторых, что существует тенденция к неограниченному использованию силы в такого рода конфликтах. Пришло время рассмотреть третий основной постулат: война есть средство для достижения целей, или, если использовать собственную формулировку Клаузевица, является «продолжением политики иными средствами». Ни одно из его изречений не приобрело такую известность и не цитировалось столь часто, даже теми, а может, именно теми, кто никогда не утруждал себя чтением его трудов. Утверждение, что война — слуга политики, так точно описывает природу вооруженных конфликтов Нового времени, что многие сегодня даже не могут представить себе какой-либо иной подход. Но он заслуживает самого тщательного анализа, хотя бы даже потому, что из-за распространенности этого афоризма его смысл иногда стирается.

Конечная цель, которой, как предполагается, служит война, описывается немецким словом «Politik», означающем либо «политику» как вид человеческой деятельности, либо «политический курс». Мысль Клаузевица необходимо интерпретировать с точки зрения современного ему интеллектуального фона. Начиная с Монтескье и заканчивая Кантом, большинство писателей эпохи Просвещения считали войну отклонением от нормы. Она представляла собой, с их позиции, нарушение нормального политического взаимодействия и, по сути, прерывала течение цивилизованной жизни в целом; война — это тот случай, когда человеческий разум перестает действовать или, по крайней мере, не играет господствующей роли в социальной жизни. Данная точка зрения оказала определенное воздействие на сам процесс ведения войны. Многие полководцы XVIII в., по-видимому, в некоторой степени находились под ее влиянием, вследствие чего они старались вести войну осторожно, «цивилизованно», сводя к минимуму ущерб, наносимый всему окружающему. Поэтому, когда Клаузевиц заявил, что война — это всего лишь одна из форм политического взаимодействия, это утверждение прозвучало как нечто новое и важное. В его сочинении Vom Kriege («О войне») война представлена как своего рода язык политики, в котором, используя собственную формулировку автора, применяются «снаряды и пули, а не слова и жесты».

Один логический вывод состоит в том, что высшее военное командование должно подчиняться если не самим политикам, то, во всяком случае, политическим соображениям. Вторым выводом было то, что войну следует вести исключительно по политическим мотивам; третьим — что политика должна представлять собой важнейший критерий, в соответствии с которым судят об исходе одной войны и готовятся к следующей. Ни одна из этих идей не очевидна. В XIX в. они встречали значительное сопротивление, особенно со стороны офицеров, которые не желали признавать, что может существовать нечто более высокое, чем война, чему они должны подчиняться. Однако все эти идеи вплелись в современную теорию стратегии в развитых странах вплоть до того, что их стали воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

Каким бы ни было точное значение термина «политика», оно не эквивалентно «любому виду отношений, включающих любую форму правительственной власти в обществе любого типа». Более правильная интерпретация состоит в том, что политика тесно связана с государством (англ. state, фр. etat); в действительности она является характерной формой, которую принимают отношения власти внутри типа организации, именуемого «государством». Там, где не существует государства, политика настолько смешивается с другими факторами, что не остается места ни для бытования самого этого термина, ни для реальности, которую он определяет. Даже там, где государство действительно существует, только некоторые его действия политические по сути, тогда как остальные являются административными либо юридическими. Таким образом, утверждение, что война — продолжение политики, означает не что иное, как то, что первая представляет собой инструмент в руках государства, поскольку государство применяет насилие для достижения политических целей. Это не означает, что война служит любым интересам в любом сообществе, в противном случае предшествующее высказывание всего лишь бессмысленное клише.