Овод - Этель Лилиан Войнич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, однако, Джемма отдала бы теперь половину жизни, чтобы снова почувствовать это бремя. Горькая мысль, что она убила Артура, стала привычной; ее душа слишком долго изнемогала под этой тяжестью, чтобы упасть под ней теперь. Но если она толкнула его не в воду, а… Джемма опустилась на стул и закрыла лицо руками. И подумать, что вся жизнь ее была омрачена призраком его смерти! О, если бы она толкнула его только на смерть, а не на что-либо худшее!
Медленно и безжалостно вспоминала Джемма весь ад его прошлой жизни. И так ярко предстал этот ад в ее воображении, словно она видела и испытала все это сама: дрожь беспомощной души, надругательства, ужас одиночества и муки горше смерти, не дающие покоя ни днем, ни ночью.
Так ясно видела она эту грязную хижину, как будто сама была там, как будто страдала с ним на серебряных рудниках, на кофейных плантациях, в ужасном бродячем цирке…
Бродячий цирк… Отогнать от себя хотя бы эту мысль. Ведь так можно потерять рассудок!
Джемма выдвинула небольшой ящик письменного стола. Там у нее лежало несколько реликвий, которые она не могла заставить себя уничтожить. Она не любила сентиментальных пустяков и все-таки хранила кое-какие вещи: это была уступка той слабой стороне ее «я», которую Джемма всегда так упорно подавляла в себе. Она очень редко выдвигала этот ящик.
Вот они — первое письмо Джиованни, цветы, которые лежали в его мертвой руке, локон ее ребенка, увядший лист с могилы отца. На дне ящика лежал портрет Артура, когда ему было десять лет, — единственный его портрет.
Джемма опустилась на стул и глядела на прекрасную детскую головку до тех пор, пока образ настоящего Артура не встал перед ней. Как ясно она видела теперь его лицо! Нежные очертания рта, большие серьезные глаза, ангельская чистота выражения — все это так запечатлелось в ее памяти, как будто он умер вчера. И медленные слепящие слезы скрыли от нее портрет.
Как могла ей притти в голову подобная мысль! Разве не святотатство навязывать этому светлому далекому духу грязь и скорбь жизни? Видно, боги любили его и дали ему умереть молодым. В тысячу раз лучше перейти в небытие, чем остаться жить и превратиться в Овода, в этого Овода с его безукоризненными галстуками, сомнительными остротами и язвительным языком. Нет, нет! Это страшный плод ее воображения. Она ранит себе сердце пустыми выдумками — Артур мертв!
— Можно войти? — спросил мягкий голос у двери.
Джемма вздрогнула так сильно, что портрет выпал у нее из рук. Овод прошел, хромая, через всю комнату, поднял его и подал ей.
— Как вы меня испугали! — сказала она.
— П-простите, пожалуйста. Быть может, я вам помешал?
— Нет, я перебирала разные старые веши.
С минуту Джемма колебалась, потом протянула ему миниатюру:
— Что вы скажете об этой головке?
И пока Овод рассматривал портрет, она следила за ним так напряженно, точно вся ее жизнь зависела от выражения его лица. Но он только критически поднял брови и сказал:
— Трудную вы мне задали задачу. Портрет выцвел, а детские лица вообще читать нелегко. Но мне думается, что этот ребенок должен был стать несчастным человеком. И самое разумное, что он мог сделать, это остаться таким вот малышом.
— Почему?
— Посмотрите на линию нижней губы. Для таких натур с-страдание есть с-страдание, а неправда — неправда. В нашем мире нет места для таких людей. Здесь нужны люди, которые умеют думать только о своем деле.
— Портрет никого вам не напоминает?
Он еще пристальнее посмотрел на миниатюру.
— Да. Как странно!.. Да, конечно, очень похож.
— На кого?
— На к-кардинала М-монтанелли. Быть может, у этого безупречного пастыря имеется племянник? Позвольте полюбопытствовать, кто это?
— Это детский портрет друга, о котором я вам недавно говорила.
— Того, которого вы убили?
Джемма невольно вздрогнула. Как легко и с какой жестокостью произнес он это страшное слово!
— Да, того, которого я убила… если он действительно умер.
— Если?
Она не спускала глаз с его лица.
— Иногда я в этом сомневаюсь. Тела ведь так и не нашли. Может быть, он, как и вы, убежал из дому и уехал в Южную Америку.
— Будем надеяться, что нет. Вам было бы тяжело жить с такой мыслью. В свое время мне пришлось отправить не одного человека в царство теней, но если б я знал, что какое-то живое существо по моей вине отправилось в Южную Америку, я потерял бы сон, уверяю вас.
— Значит, вы думаете, — сказала Джемма, стиснув руки и подходя к нему, — что если бы этот человек не утонул… а пережил то, что пережили вы, он никогда не вернулся бы домой и не предал прошлое забвению? Вы думаете, что он не смог бы забыть? Ведь и мне это многого стоило! Смотрите!
Она откинула со лба тяжелые пряди волос. Меж черных локонов проступала широкая серебряная полоса.
Наступило долгое молчание.
— Я думаю, — медленно сказал Овод, — что мертвым лучше оставаться мертвыми. Прошлое трудно забыть. И будь я на месте вашего друга, я продолжал бы ос-ставаться мертвым. Воскресший — это неприятный призрак.
Джемма положила портрет в ящик и заперла стол.
— Жестокая мысль, — сказала она. — Поговорим о чем-нибудь другом.
— Я пришел посоветоваться с вами об одном небольшом деле, если возможно — по секрету. Мне пришел в голову один план.
Джемма придвинула стул к столу и села.
— Что вы думаете о проектируемом законе относительно печати? — начал он ровным голосом, без обычного заикания.
— Что я думаю? Я думаю, что проку от него будет мало, но лучше это, чем совсем ничего.
— Несомненно. Вы, следовательно, собираетесь работать в одной из новых газет, которые хотят здесь издавать?
— Да, я думала этим заняться. При выпуске новой газеты всегда бывает много технической работы: типография, распространение и…
— И долго вы намерены губить таким образом свои способности?
— Почему «губить»?
— Конечно, губить. Ведь
