Дороги, которые мы выбираем - Александр Чаковский

— Хорошо, — сказал, я, — попытаюсь ответить на ваш вопрос.

…Нет, я не пересказывал им решения Двадцатого съезда, — они могли прочесть доклады и резолюции в любой газете, прослушать по радио. Я просто постарался передать этим настороженно слушающим меня людям то, что ощущал сам.

Сначала следил за своей речью, старался говорить попроще… Потом увлекся, забыл о Чурине, увидел перед собой только людей — наших, советских людей, строителей туннеля.

Я говорил о том, что владело сейчас всем моим существом. О том, что каждый человек должен стать сейчас лучше, потому что все, что раньше мешало ему полностью осуществить свои творческие замыслы — и свивший себе гнезда бюрократизм, и недоверие к бескорыстию и благородству советских людей, — все теперь будет разбито…

Я говорил о том, как высоко, гораздо выше, чем прежде, будет цениться звание простого советского человека-труженика и как много возможностей открывает перед ним съезд.

Я рассказывал им о Москве, и величественная картина ночной стройки опять встала передо мной, и я снова увидел бесконечные ряды воздвигаемых корпусов, снопы искр, плывущие вверх серые плиты…

Мне хотелось пробудить в людях, перед которыми я говорил, чувство собственного достоинства. Мне хотелось, чтобы они поняли, что это и к ним обращает свои призывы съезд, что им нельзя, никак нельзя жить, думать, вести себя иначе, чем живут и работают миллионы их товарищей, рабочих нашей страны…

Я рассказал им о сомнениях, которые владели мною после первой встречи в «Центропроекте», о Ку-коцком, о том, как этот пожилой человек на ночь глядя пришел ко мне, чтобы сказать, что был не прав, и что съезд, именно съезд заставил его прийти ко мне и поддержать наше общее дело… Я не хитрил с этими людьми, Я не чувствовал себя так, как педагог, ведущий беседу с «неисправимыми» сорванцами, — для меня эти люди были сейчас настоящими рабочими, членами нашего коллектива, моими товарищами…

Я кончил говорить. И только тогда я впервые подумал о том, какое впечатление произвел на людей. Слушали ли они меня? Тронуло ли их то, что я рассказал? Не сделал ли я ошибку, вот так, без всякой системы, без подготовки, опрокинув на них все мои впечатления?..

И тут я услышал голос Чурина:

— Что ж, как говорится, «интересное кино». Прямо как роман написали, товарищ начальник. Только романами наши рабочие сыты не будут. Для них расчетный листок поважнее художественной литературы. А они два раза в месяц такое в этих листках читают!..

Не знаю, может быть мне так показалось, но в голосе Чурина прозвучала неуверенность. Почти после каждого своего слова он озирался вокруг, точно стремясь уловить малейшие изменения в настроении рабочих. Я посмотрел на Трифонова. Он сидел молча, полузакрыв глаза и опустив голову. Казалось, он дремлет. «Что же, — подумал я, — мне одному отдуваться, что ли?»

И вдруг раздался чей-то голос:

— Вы правильно говорите, товарищ начальник! Доверять людям нужно! Всего две ноги у человека, он и оступиться может! Помочь ему надо, поддержать!

Я посмотрел на говорящего. Это был молодой белесый парень с круглым, почти безбровым лицом.

— Поддержать?! — неожиданно взвизгнул Чу-рин. — Кто тебя, уркана, поддерживать будет, кроме товарищей — корешей? В кассу взаимопомощи захотел? Не придумано еще для тебя такой кассы! Скажи какой оратор нашелся! Может быть, за три года, что в лагере проживал да дороги в тундре прокладывал, политиком заделался? Научился?

Парень встал. На его молодом и за минуту до этого, казалось, добродушном лице появилось жестокое, мрачное выражение.

— Ты меня, Чурка, лагерем не попрекай. Я вором был, ясно? И то, что мне за это причиталось, получил сполна. А вот за тобой, Чурка, должок еще есть. Ясно?

— Ну как, Чурин, что скажешь? — неожиданно спросил Трифонов, поднял голову и в упор посмотрел на Чурина.

Тот почему-то явно растерялся. И вдруг истерически крикнул:

— Ты мне, секретарь, новое дело не шей!

. — Наплевать мне сейчас на тебя, Чурин, — сказал Трифонов, вставая. — Я тебя насквозь вижу. Товарищи, — громко обратился он к присутствующим, — двух человек из вас — не буду сейчас называть фамилий — я просил прийти в партбюро, чтобы поговорить по душам. Они не пришли. Почему?

— Да потому… — начал было белесый.

— Цыц! — крикнул Чурин. — Я уполномочен. Понятно, товарищ секретарь? Со мной разговор ведите.

— Значит, ты уполномочен, — медленно повторил Трифонов. — А не скажешь ли, как тебя уполномочивали? Голосованием? Тайным? С бюллетенями и урнами?

Я понимал, что наступает самый острый момент нашей встречи, и ждал, что ответит Чурин, но в этот момент произошло нечто совсем неожиданное. Тот самый молодой безбровый парень встал с койки, медленно подошел к Чурину и вдруг стремительным движением обеих рук схватил его за отвороты брезентовой куртки.

— Ты кому сказал «цыц», шкура?

Чурин резко присел, стараясь этим привычно-рассчитанным приемом вырваться из рук парня, но тот, видимо, хорошо знал этот способ. Не выпуская отворотов куртки, он снова поставил Чурина во весь рост.

— Я тебя спрашиваю, ты кому сказал «цыц»? — медленно, чуть задыхаясь, повторил парень.

— Не поднимай шухера, шкет, — глухо проговорил Чурин, уже не делая попыток вырваться.

— Я тебе не шкет! — медленно и раздельно произнес парень. — У меня есть имя! Курасов, Петр меня звать. Ясно? Ты что думаешь, — с ненавистью продолжал он, притягивая к себе Чурина все ближе и ближе, — ты что думаешь, мы в лагере живем, а? Сапоги тебе чистить будем, пайку свою отдавать? Тут шпаны твоей нету! Кончилась твоя малина!

Рокот голосов прокатился по комнате. Обстановка накалилась.

— Отпусти его, Курасов, ну! Отпусти! — приказал Трифонов и положил на плечо парню свою тяжелую руку.

Курасов медленно выпустил борта куртки Чурина, и тот поспешно отступил.

— Не можешь ты Чурина упрекать, — сурово продолжал Трифонов, — холуй ты его, вот кто! Сам по его приказу на работу не вышел.

— Не так дело было, не так! — воскликнул Курасов. — Когда он сказал, что попугать надо, пригрозить, что все скопом уедем, мы ему что ответили? Не дело это, не согласны, не водится в нашей стране такое! Тогда он что придумал, а? На другой день вечером говорит: «Я в редакции был, «За Полярным кругом», у самого главного, у редактора!» Так, мол, сказал: «Идите, свои права качайте!» Ну, мы согласились: думаем, пусть Чурин нажмет на начальство, ладно! Были, которые и не соглашались, так он ножом грозил. Ну, думают люди, с одной стороны, дело как будто законное, если в редакции одобряют, опять же с другой — финка…

— Врешь, лягавый! — крикнул Чурин.

— Нет, нет, не врет! — послышались с разных сторон голоса.

— Ты действительно был в редакции? — Трифонов подошел к Чурину.

— Ну, был, — хмуро ответил тот.

— У Полесского? — быстро спросил я. — Допустим.

— И он вам все это посоветовал? Чурин молчал.

— Что ж молчишь, Чурин? — спросил Трифонов. — Мы ведь и не знали, что ты человек сознательный, с начальством советовался.

Я удивленно посмотрел на Трифонова.

Чурин по-прежнему молчал. Только что во взгляде его читались недоумение, нерешительность, он понимал, что зарвался, — но теперь, должно быть, ему показалось, что он нашел выход. Судя по тону, которым Трифонов задал свой вопрос, Чурин мог предполагать, что старик очень считается с Полесским.

— Ну… — нерешительно начал Чурин, — был я у редактора. Это для вас я шкура блатная, а он нами не побрезговал…

— Так-так, — внимательно и даже участливо сказал Трифонов.

— И не раз я у него бывал, вот! — продолжал Чурин, снова начиная наглеть. Конечно, ему казалось, что он нащупал «слабое место» Трифонова — «боязнь начальства».

— Так-так, — снова повторил Трифонов и добавил: — Конечно, это меняет дело…

И Чурин по-своему понял его слова.

— А ты как думал?! — уже совсем обнаглел он. — Ты думаешь, если секретарь, так больше всех понимаешь? А ты, если прямо говорить, пешка. Постарше тебя есть. И поумнее!

— Ну, если ты так думаешь… — задумчиво сказал Трифонов, совершенно игнорируя наглый выпад Чу-рина. Я позавидовал выдержке старика.

— Думаю, — подхватил Чурин. — Так что мы тоже не лыком шиты…

— Значит, я так понимаю, — сказал Трифонов, — что товарищ Полесский посоветовал вам, если начальство откажет, бросить все и уехать?

На мгновение наступило молчание. Очевидно, старик не удержался и слишком прямо поставил вопрос.

Чурин или раскусил замысел Трифонова, или, подумав, что и так зашел слишком далеко, решил бить отбой.

— Ну, может, так и не сказал, — хитро прищурившись, протянул он, — а только разговор мы имели. Так что митинг окончен. — Чурин возвысил голос. — Время позднее, желаем культурно использовать досуг. Ясно?!