Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересные беседы разгорались по военной истории. Как-то завели разговор о крепости, остатки которой сохранились на высоком берегу, где речка Песь-Еденьга впадает в Сухону. Оказывается, Тотемская крепость древняя и силу свою блестяще показала во время двухлетних набегов орд казанского ханства. Сколько ни штурмовали ее враги, взять не сумели.
Любопытен разговор о земляке — открывателе новых земель Иване Александровиче Кускове. Еще в восемнадцатом веке он с партией промысловиков переплыл Тихий океан и достиг берегов Америки. Много лет обследовал Аляску и Северную Калифорнию и невдалеке от современного города Сан-Франциско обосновал русское поселение с крепостью. Не исключено, что воспроизвел там копию Тотемской. Ребята всерьез уверяли, что крепость помогла американцам в борьбе за независимость.
— А почему теперь американцы на севере нашей страны из орудий палят, свободу хотят задушить? — спрашивает белокурый юноша.
И пошли негодования в адрес интервентов, лицемерного президента США Вильсона, который в послании Советскому правительству распинался о свободе русского народа.
* * *
Я уже упоминал, что еще до восстания на «Гангуте» меня считали сочувствующим большевистской партии. И тогда, и в последующее время участвовал в общественной работе, выполнял, если хотите, партийные поручения: заведовал гальванерной и аккумуляторной каютами, где происходили встречи организаторов корабельного подполья, поддерживал связи с представителями центра и через них получал для корабля нелегальную литературу, был агентом газеты «Волна», членом судового комитета… Но о вступлении в партию, по правде сказать, не задумывался. Полагал, что член партии — это профессиональный революционер.
Теперь же, находясь в Тотьме, я ощутил свою затяжку с вступлением в партию. Коробицын поразился:
— Как же так? Я тебя еще с Адмиралтейского завода коммунистом считаю. Первым даю рекомендацию.
Вторую дал С. Е. Горячевский, тотемский коммунист.
Удивились и тотемские большевики, считавшие меня членом партии, а не сочувствующим. На собрании секретарь ячейки зачитал сначала мое заявление, потом «аттестат», врученный мне Куликовым при уходе с «Гангута»:
«Дан сей Дмитрию Ивановичу Иванову в том, что он во время пребывания на выше означенном корабле как по отношению к товарищам, так и к служебным обязанностям ни в чем дурном не был замечен. А потому мы, матросы, рекомендуем его как хорошего товарища во все политические организации и союзы.»
Коробицын, как рекомендующий, сказал, что знает меня по революционной работе с 1913 года.
— Если учесть участие в политических демонстрациях и распространении листовок в девятьсот пятом году в Тотьме, то можно считать: человек три революции прошел! Ручаюсь за товарища Иванова, как за самого себя.
Коммунисты проголосовали единогласно.
Исподволь наступала весна. Днем позванивала капель, сосульки свисали с крыш, по улицам робко пробивались ручейки. Пришла пора собираться на Северодвинскую флотилию. Ею теперь командовал Константин Пронский. Наш, гангутовец!
С этими мыслями подбирал литературу для одной из волостей, изредка поглядывая на Сашу, как всегда старательно упаковывающего книги. Вполне заменит меня парень на складе. Так и скажу Коробицыну. А тот сам вошел, сухо поздоровался. На лице несвойственная ему печаль.
— Горестная весть пришла, Митя, — тихо произнес он.
Меня сразу обожгла мысль: кто-то еще погиб. Недавно хоронили павших на фронте. Кто же теперь?
— Погиб Володя Полухин.
У меня книги из рук выпали.
— Как?! Он же в Баку, комиссар Каспийской военной флотилии.
— Туда англичане ворвались, свирепствуют, как у нас в Архангельске. 26 комиссаров расстреляли.
Я машинально снял бескозырку, наверное, с минуту молчал. Вспомнилось многое — и как в Свеаборгскую крепость с ним ходили на встречу с Коробицыным, и день восстания. В сущности, по его приказу я и в колокол бил.
— Такого богатыря революции загубить!.. Мстить надо, Миша, за него, за всех. Уйду на фронт, к Пронскому.
Коробицын, почувствовав мою решимость, не возразил. Попросил только обождать с неделю.
День прошел в воспоминаниях о Полухине. Я рассказывал Саше о физической силе Владимира Федоровича — большевика, руководителя революционных матросов «Гангута». Боль моя и гнев передались подростку, он был в возбужденном состоянии. Под вечер сделался угрюмым, и я понял, что он переживает из-за меня, из-за моего отъезда. Душевно привязался он ко мне, так, что не представляет себе разлуку.
…Чемодан уложен, и я предвкушал, какой будет встреча с Пронским, этим умным, честным, храбрым гангутцем. Пытался представить, как в речных боях будем освобождать населенные пункты вплоть до самого Архангельска, где когда-то довелось бывать юнгой.
И в голову не приходило, что сложится иная фронтовая судьба. Но вот в книжный магазин врывается запыхавшийся посыльный:
— Экстренное общегородское собрание коммунистов.
Мы с Коробицыным сейчас же помчались в клуб имени III Интернационала. Что-то нас ожидает? Общая и военная обстановка была напряженной. Об этом говорилось на VIII съезде партии, закончившемся месяц назад. Положение на фронтах оставалось тревожное.
Коммунисты собрались быстро. Председатель укома РКП(б) И. Н. Едемский поднялся на трибуну.
Он зачитал Обращение ЦК нашей партии к местным партийным организациям.
«…Без нового и чрезвычайного напряжения всей энергии и всей воли партии и лучших элементов рабочего класса, — говорилось в Обращении, — Социалистическая республика не сможет победить. Военная победа нам необходима в самый короткий срок, иначе борьба приведет к полному экономическому истощению страны и крушению Советской власти.»[49]
С какой откровенностью сказано о великой опасности! Сердце забилось, горячие мысли охватили… Столько жизней отдано за революцию, столько крови пролито. Нельзя допустить ее гибели, нельзя!
Председатель укома сказал, что Колчак стремится к Волге, изо всех сил рвется на соединение с интервентами, высадившимися на севере, и внес конкретное предложение: нашим ответом на обращение ЦК будет сформирование отряда добровольцев.
— Правильно! Правильно! — раздавалось со всех сторон.
Тут же открылась запись. Подошли к столу братья Николай и Василий Москалевы, за ними А. Капустин, С. Горячевский, М. Зыков, В. Юрзин, Ф. Серогодский, В. Пономарев, П. Едемский, К. Телегин…
Я напряженно думал, как поступить. Ведь уж совсем было собрался на флотилию, морально настроил себя. Но теперь главная опасность исходит от Колчака. Надо переменить свое решение. Поднимаюсь с места, подхожу к столу и прошу внести меня в список. Всего записалось 25 человек. Собрание обратилось с призывом к трудящимся города — вступить в отряд. Активисты отправились по учреждениям. Я пошел в учительскую семинарию, где состоялось взволнованное собрание. С затаенным дыханием слушали Федю Клочихина, вернувшегося с I Всероссийского съезда коммунистов-учащихся. Он рассказывал о Владимире Ильиче Ленине, который присутствовал на съезде и 17 апреля выступил с
