Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

Я очень часто употребляю слово «про`пасть», и, вероятно, кому-то это может показаться лишним. Но это будет означать, что он просто не представляет, в какой опасности мы все тогда находились. Эта опасность была в сто раз больше опасности пожаров и бомб, ибо от нее было невозможно скрыться. Пропасть была близко, совсем рядом; а может быть, она разверзлась под нами, и мы парили над ней во взвешенном состоянии только благодаря милости высших сил. Единственное, что мы могли, — это вести себя тихо и не набирать лишнего веса. Стоило закричать хотя бы одному из нас, как мы бы погибли все.

Поэтому-то беглецы опасливо следили друг за другом, чтобы все контролировали свое поведение и держались в рамках. Это было, правда, больше похоже на поведение овец, сбившихся в тесном закуте. Мы все были довольно странно и совершенно случайным образом одеты. Одни щеголяли в шелковых нарядах, другие же выглядели как деревенские оборванцы. Правда, на это никто не обращал внимания. Но уже тогда все мы — несмотря на то что был конец июля и стояла жуткая жара — страшились грядущей зимы. У нас не было ни кроватей, ни одеял, ни пальто, у нас не было теплого белья и, что самое главное, у нас не было обуви. Судьба вдруг заставила нас понять, что это единственные вещи, по-настоящему необходимые для жизни. В письмах друзьям мы делились этим открытием и настоятельно советовали: плюньте на все остальное! Спасайте только зимние вещи и крепкие башмаки.

Говорили мы также и о том, как вести себя с властями, которые обещали нам поддержку и помощь; однако в те первые дни мы рассчитывали на эту помощь без особого пыла и веры. Когда кто-нибудь из нас заикался о чем-то в этом роде, остальные слушали его напряженно и с некоторым страхом, и говоривший сам терял уверенность, понимая, что наговорил лишнего. Некоторые с подчеркнутым рвением занялись какими-то необходимыми и нужными на первый взгляд вещами. Они отстирывали одежду, посвящали время беготне за всяческими покупками, резали и заготавливали овощи и занимались еще бог знает чем молча и с ожесточением. Но потом вдруг, совершенно неожиданно, без всякого стороннего принуждения, они бросали свои дела и шли туда, где собирались люди, чтобы узнать, что говорят, и напрочь забывали о своих начинаниях. Для отстраненного наблюдателя все это выглядело так, будто у нас была масса времени, но выглядели мы как затравленные звери. Времени у нас было немного, у нас его вообще больше не было, потому что мы выпали из времени. Что бы мы ни делали, за что бы ни принимались, все это тотчас теряло для нас всякий смысл. Мы с воодушевлением ухватывались за какую-то обнадеживающую мысль, но сразу же оказывались точно в липком и вязком тумане, впадали в привычное отчаяние и покорно возвращались на свою обочину.

Невозможно, однако, забыть выражение человеческого лица того времени. Глаза стали больше и приобрели неестественную прозрачность; такие глаза видим мы на иконах. Холодное, ограждающее оконное стекло было разбито, и сквозь широко раскрытый проем повеяло безграничной бесконечностью в человеке, и лик его стал путем, ведущим в вечность. Давайте же, прежде чем все не превратилось в безликую массу, спроецируем этот образ на небеса, чтобы он, подобно звездам, напоминал нам о нашей последней возможности. Естественно, наступил день, когда мы распознали болезнь в этом параличе воли. Беженцев было решено принудительно перевезти в Южную Германию, чтобы они смогли выбросить из своей души вид Гамбурга. Многие покорились своей судьбе, но некоторые по пути покидали поезда и пробирались дальше на свой страх и риск; были и такие, кто прятался и любыми способами медлил с отъездом. Мы — Мизи и я — поклялись себе: мы не превратимся в беженцев! Под беженцем мы понимали существо, полностью отдавшее себя на волю начальства. Трудно даже описать, как это мучительно — вырываться на волю. То и дело людей захватывал общий поток и грозил затянуть в унылое болото. Было ощущение, какое случается во сне, когда хочешь взлететь, но ноги отказываются повиноваться и не отрываются от земли. Преследователи неумолимо приближаются, а ты, словно парализованный, не можешь сдвинуться с места.

Наше деревенское жилище внезапно нам опротивело. Сбор валежника, таскание воды из колодца, плохие кровати, печка с отвратительной тягой, все те неудобства, с которыми легко миришься в отпуске, вдруг показались нам невыносимыми, ибо приходилось рассчитывать прожить здесь зиму, а может быть, и еще дольше. Счастливый случай послал нам новое жилище. Одна дама согласилась за скромную плату приютить нас на своей вилле. В середине августа мы переехали к этой даме и с тех пор могли уже не заботиться о пропитании. Мы полагали, что улучшили наше положение, переехав в современное ухоженное помещение! Но уже через несколько часов мы заметили, что мы теперь не одни, что мы отказались от преимущества, каким пользовались в домике. Если бы мы знали куда, мы бы съехали с новой квартиры уже дня через два. Так наша неопределенность принесла беспокойство в еще один дом.

Между тем в субботу мы наконец съездили в Гамбург. Это было перед последним налетом, который случился в понедельник. Путешествие в Гамбург происходило следующим образом: на дороге останавливали грузовик, в котором, предположительно, можно было найти место, садились в кузов и ехали, пока было по пути. Потом приходилось дожидаться следующей машины, и так, в три-четыре приема, можно было относительно быстро добраться до города. Для таких перевозок привлекли автомобили со всего рейха. Позднее, когда снова пошли поезда, а перевозки на грузовиках были отменены, на поездку стало уходить намного больше времени — туда и обратно около четырех часов, и это на такое небольшое расстояние. На вокзале в Машене, когда наконец прибывал поезд из Люнебурга, места приходилось брать с боем, а потом то же самое повторялось в Гамбурге. Люди лезли в окна и висели на подножках, как гроздья винограда. К месту назначения они приезжали совершенно измотанными.

Вот так ежедневно перемещались огромные людские массы. У меня сложилось впечатление, что эти поездки по большей части не были необходимостью — например, для того, чтобы попытаться что-нибудь спасти, или поискать уцелевших родственников, или для работы. Но я не могу утверждать однако, что люди ездили только из чистого любопытства. Они лишились сердцевины, стержня. Корни были обрублены и болтались из стороны в сторону в поисках хоть какой-то земли, в