Имя нам – Легион - Александр Сивинских

– Что за спешка, мастер лейтенант? – спросил ее Филипп.

– У соседей что-то неладно, – бросила она. – Кажется, часть онзанов прорвалась сквозь оцепление и скрылась в лесах. А там оказался не эвакуированный хутор. Люди.

– Ого, – сказал Филипп.

ГЛАВА 5

Думы мои – сумерки,

Думы – пролет окна.

Душу мою мутную

Вылакали почти до дна.

Что ж, пейте, гуляйте, вороны,

Нынче ваш день…

Хутор освобождали не мы, а настоящие мастаки ножа и пистолета с глушителем, чья антитеррористическая квалификация более подходила к возникшей ситуации. Французы, а может быть, израильтяне. В общем, там проблем было не так уж и много. Братья мигом приволокли свою химическую станцию и принялись обдувать аборигенские избенки газом, даже не разбираясь, есть ли там онзаны на самом деле. Ну, а нас развернутой цепью двинули прочесывать сырые леса Онуиса Дабаг.

В целях безопасности звенья цепи были двойными.

– Между прочим, – сказал я Генке, когда первый час бесплодной пока операции “Трал” перевалил за середину, – онзаны не так уж и велики по сравнению с земными ракообразными. Размах клешней паучьего краба, выловленного у берегов Японии, достигал трех тысяч шестисот девяноста миллиметров. Что в переводе на общеупотребительный язык значит три метра семьдесят сантиметров без малого. Но самым кровожадным хищником мирового океана является вовсе не он. И даже не белая акула, чья злобность и человеконенавистничество сильно преувеличены, а синеперый тунец. С неистовой яростью набрасываются синеперые тунцы на косяки рыб и разрывают на части в десятки раз больше рыб, чем могут съесть. В свою очередь мясо тунца по причине низкой жирности и высокого содержания белка – ценный диетический продукт. Излюбленная пища заграничных культуристов в период “сушки” мускулатуры перед соревнованиями.

– Общение с тобой всегда было полезным в познавательном плане, – похвалил меня Саркисян. – Ты что, волнуешься, любимчик начальственный? Ишь, языком-то зачесал.

Я не стал отпираться. Волнуюсь… Да я вообще боялся, честно признаться! Не онзанов, нет. Аборигенов с топорами. Выскочит такой удалец, тяпнет по шее, и вся недолга. Не станешь же от них отстреливаться. Я очень живо представил эту картину, с окровавленным топором и отъятой головой, и спросил:

– Гена, как думаешь – ты сам, без оглядки на бытующие суеверия, – после смерти будет чего-нибудь?

– Нет, – сказал он, – ничего не будет. По крайней мере, для тебя сегодняшнего. А тот, кто после тебя останется, не будет иметь с тобой ничего общего. Ты для него – только оболочка, скорлупа. Может, тюрьма, а может забытый сон о тюрьме. Он о тебе и знать не будет.

– А память, духовный опыт, знания, наконец? Закон сохранения информации никто не отменял! – страстно возразил я. Очень уж мне не хотелось становиться сброшенной кучкой изношенной одежды для какого-то грядущего существа. Я даже почувствовал, что начинаю испытывать к нему что-то вроде неприязни.

– Информация говоришь? Возможно, она и сохранится. Но уже в совершенно другом виде. Скажем, трансформируется в физическое тело пост-Филиппа. Много ты помнишь о себе – внутриутробном? И даже так: о себе – как части матери? Отца? Ни хрена! А ведь в момент зачатия тоже был, по большому счету, не существом еще – концентрированной информацией… Тот, кто вылупится из тебя, вообще будет принадлежать другому миру, если хочешь знать.

– Ага, у него будут крылышки и лютня, он будет порхать среди облаков и петь псалмы, – съязвил я. – Нету, Генка, конструктивности в твоем ответе, зря спросил.

– Зря, – легко согласился он. – Я всякую мистику посмертную на дух не переношу. И тебе забивать ею голову годков этак до семидесяти не советовал бы. Вот врежем дуба, тогда и узнаем все в лучшем виде. А чтобы не обрести этот последний опыт раньше времени, ты не в высь горнюю взор пытливый устремляй, но в юдоль земную. Вон там, возле сухого дерева, что видишь?

– Труп, – сказал я.

Мы подскочили к телу одновременно с соседним звеном. Наум в поисках пульса пробежался по окровавленной шее аборигена пальцами и сказал ошеломленно:

– Да он живой!

Главной неожиданностью, которую преподнес нам туземец, оказалась вовсе не его феноменальная живучесть. Он был, по всей видимости, воином! Не пахарем, охотником или кузнецом, взявшимся за оружие по необходимости, а профессионалом. Это в примитивном-то обществе! Поверить было трудно, однако пришлось. Аргументы оказались весомыми. Доспехи из толстой кожи на упругом каркасе из материала вроде китового уса, густо усеянные чеканными металлическими бляхами. Обнаруженное неподалеку верховое животное, знакомый нам пятнистый бык с бешеным взглядом, под броней из костяных пластин. И, наконец, оружие.

Оружие вызвало у нас тихий восторг и шумное недоумение. Большие Братья что-то проглядели, – сообщало оно всем своим совершенным видом. Это было что-то вроде кайла или ледоруба на метровой рукоятке, обмотанной сыромятным ремешком. Более длинный клинок кайла – трехгранный как стилет, несколько искривленный и очень острый – походил на хищный птичий клюв. Другой – с плоским, закругленным словно у пешни концом, тоже бритвенно-острым, идеально подошел бы для вскрытия онзанских броневых макушек. Бело-голубой материал, из которого было сделано боевое навершие секиры, не носил следов механической обработки. Скорее всего, его изготовили методом прессования из металлического (а то и сверхпрочного керамического) порошка.

Налицо было вмешательство сторонних, высокотехнологических сил, неизвестных Терре.

Прибывшая на наш зов Василиса первым делом разогнала всех, за исключением Березовского, оказывающего первую доврачебную помощь, и принялась наговаривать в ларингофон, попутно обшаривая раненого дабагца. Найденные анахронизмы (или, если угодно, артефакты) она складывала в свой ранец.

Четвертый взвод, руководствуясь ее приказом, отставил на время прочесывание и бродил окрест. Судя по вопросам, которыми нас забросали по линии связи соседи слева и справа, их тоже тормознули, не объяснив толком причин.

Первым заголосил Павлуша Мелкий, потом подхватили близнецы, а потом взревели и мы с Генриком. Да уж, дабагский ратник, прежде чем свалиться под дерево, успел потешить удаль молодецкую, ничего не скажешь. Всего мы насчитали шесть дохлых онзанов, а один был еще частично жив, и Бородач добил его из карабина.

У всех трупов в качестве смертельной раны присутствовала всего одна небольшая, но глубокая дырочка от трехгранного острия кайла. Входное отверстие находилось ровнехонько между панцирем и броневой «шапочкой».

У каждого, повторяю, одна!

Р-раз – и каюк! Высший пилотаж! И, по-видимому, огромный опыт. Нижние части тел онзанов, изуродованные до крайности, определенно побывали в контакте со страшными копытами быка. Подкованными, кстати, тоже отнюдь не в доисторической деревенской кузне.

Сопоставив факты, даже ваш покорный слуга оказался способен прийти к выводу, что онзаны и дабагцы – давнишние знакомцы. Причем у туземцев имеются могущественные, хоть и не слишком афиширующие себя союзники.

То же, очевидно, пришло в голову Веронике. Она приказала собрать трупы в кучу, выставить возле них пост; остальным перекуривать и ждать дальнейших указаний. Сама вела радиопереговоры на все более высоких тонах. И, кажется, даже грязно ругалась по-своему. Тон был именно такой, не ошибешься.

А у меня, видимо, сгорел последний адреналин, потому что начался крутейший отходняк. Мышцы ослабли, на душе сделалось муторно.

– Между прочим, – сказал я, взирая на растерзанные останки онзанов, – цветок раффлезия, самый крупный цветок в мире, достигающий метра в диаметре и выглядящий как куча разлагающегося мяса, пахнет падалью. Запах привлекает к нему насекомых-опылителей. Или вот еще о падали… – Мне показалось, что к рукам пристали ошметки окровавленной рачьей плоти. Я принялся тереть их травой, поливая из фляги. – Послушай, Генка: «Кончилось побоище, падаль – пища воронам; тыщи гениталиев, орды рук и ног. Поглядел на мерзость я, что гниёт по сторонам, окатил бензинчиком, плюнул – и поджёг…»

Заслышав довольно громкую декламацию, начал подтягиваться личный состав. Окончила ругаться и подошла Василиса. Весьма кстати, промелькнула у меня злорадная мыслишка. Богатырь из стихотворения, победивший иноземную рать привычным для русских витязей оружием, как раз собрался предаться релаксации: «Приустал я, молодец (дуб, чай, не пушиночка), пал в траву душистую, в сладкие овсы. Глядь, ко мне лебёдушкой – давняя блондиночка. Улыбнулась скромненько… и сняла трусы. Опустился занавес. Неча пялить зеночки, как пыхтит-старается бойкий молодец между разведённыя девичьи коленочки. Трах пошёл нешуточный. Сказочке конец…»