Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - Сергей Юрьенен

Сплетем, раз так. Попробуем. Венок одной мечте.

В поисках Parizsi utza[154] Комиссаров вел его по солнцепеку загазованных теснин, повторяя, что это где-то возле главного почтамта. Время от времени Александр задерживался возле ртов пластмассовых урн — высморкаться в салфетку «клинекс».

Был Пешт и полдень.

Предпоследний день в стране.

Перед витриной найденной лавки Комиссаров остановился, как врезался лбом. За стеклом серо-сиреневые манекены в элегантных позах показывали дамское белье.

— Идем?

— Перекурим… — Комиссаров вынул из кармана сигарету. — Ты мои взгляды знаешь. В отличие от разных либералов из литгазеты О*** и ведомства нашего общего друга Хаустова венгерскую модель за идеал я не держу…

Александр присел на поручень перед витриной.

— Но?

— Но женщин наших жалко. Когда я вижу здесь все, чем у нас они обделены, у меня ну просто сердце кровью обливается. Ну, почему? Я не про Париж, это все мифы и легенды: миланы, лондоны, парижы. Но Венгрия, она страна ведь наша! Часть соцсодружества. Варшавского, блядь, договора член и СЭВ. Почему же ихним бабам все, а нашим… Сам знаешь. Эти абортарии под видом роддомов, детсадовские дети в пятнах диатеза, эти расстояния, этот дефицит, и ебаные толпы всюду, и давка постоянная за всем — начиная от каких-нибудь индийских гондонов и кончая обручальными кольцами и картошкой отечественного производства — с грязью пополам… Нет! То, что с бабами мы допустили, это национальный наш позор. Ты посмотри в глобальном плане? Ведь вся Евразия без малого под нашим сапогом! Африку вот-вот освободим. Пылающий континент, тот уже дяде Сэму обсмаливает яйца. Мировой океан наводнили до отказа. В космос вылезли и утвердились. Но этим пустяком, вот паутинкой этой! порадовать ее не можем. Бабу! Свою же! Нет, не рыцари. Начала мужеского так и не взрастили. Адольф был прав.

Решительно он раздавил ногой окурок.

— Пошли отсюда.

Александр растерялся.

— Но как же?..

— Обойдется! — Комиссаров прибавил шагу. — До тридцати лет проходила во фланелевых штанах — к прозрачностям ей поздно привыкать. Францию-город возьмем, тогда быть может.

Профиль его был грозен.

— Не понимаю…

— Говорю, Париж возьмем, тогда прибарахлимся.

Александр высморкался на ходу в салфетку.

— По-моему, не в Париже дело.

— А в чем?

— У рыцаря коленки ослабели.

— От этих тряпок? Да я… Да что ты знаешь обо мне? Я с парашютом прыгал, я под танком, блядь, лежал!.. А ну идем!

И развернулся через левое плечо.

Колокольчик звякнул, и дверь за ними закрылась. Они оказались в благоуханном плену. Над прилавком — как бы в канкане — муляжи ног показывали чулки.

Возникла пожилая дама, одетая строго, но изысканно. С кроткой улыбкой спросила по-венгерски:

— …?

— Найн! Данке шен. Сашок, атас?

— Sprechen sie Deutsch? — обрадовалась дама и соединила свои ладони. So, meine Herren? Was wunchen sie?[155]

— Их браухе… Их браухе… — напрягся Комиссаров. — Ну, бляйбен буду, Андерс! Забыл все, кроме хэнде хох. Спасай!

К счастью, дама понимала по-английски.

Она отвела клиентов к стойкам, завешанным бельем, и к полушариям из оргстекла, до краев наполненных трусами. После чего бесшумно удалилась.

— Ф-фу… Под танком было легче! Это руками можно?

— Трусы как будто без зубов.

Комиссаров вынул наугад и уронил. Поднял, старательно повесил и задумался…

— А это не для девочек?

Александр раздвинул алый треугольник с разрезом в интересном месте:

— Девочки, по-твоему, ходят в этом?

— А кто их знает…

— Ну, Комиссаров…

— Вот именно что не Набоков! Знаешь, так скажи. Чего ты?..

— Нет, не для девочек, — отрезал Александр.

— А почему размер не женский?

— Женщины разные бывают.

— Мне на жену.

— А у нее какой?

— Какой-какой… Серьезный.

— А в сантиметрах?

— Замерять не доводилось, а на ощупь… — Комиссаров поразводил руками и зафиксировал их в пустоте. — Ну, вот примерно будет так.

Александр растерялся.

— Ну, не знаю. Может, безразмерные возьми.

— Ты полагаешь? — Двумя пальцами он вытянул белые, пощелкал, отложил, с почтением взял алые. Потрогал черный бантик над разрезом. — Смотри-ка, с бабочкой… Ей-Богу, рассказали б, не поверил! Это ж воображение какое надо — ну просто без границ, чтоб сочинить такое…

— Купи, раз впечатляет.

— Смеешься, что ли? За порог с вещами выставит. Нет, я себе не враг. И со вздохом отложил. — Знаешь? Пошли отсюда.

— Ну, если так…

По пути к выходу Комиссаров поднял руку и коснулся кружевного края свободных шелковых трусов на манекене.

— Беру! — сказал внезапно. — Весь комплект!

— А денег хватит?

Но он уже кричал:

— Мадам! Мадам!

Вдобавок, по совету дамы, Комиссаров приобрел ажурные чулки.

После чего на пешеходной Ваци утца он — с поволокою в глазах, отрывисто произнося такие фразы, как: «Ну, коль пошла такая пьянка…», «Однова живем», «Где наша не пропадала?» и «Умирать, так с музыкой!» пошел скупать косметику, брал всю подряд: губную помаду, краски для век, накладные ресницы, дезодоранты, а в заключение, только слегка смутившись, спустил остаток форинтов на вовсе неожиданный французский предмет, на упаковке которого дама с помощью розовой плошки выбривала себе подмышку, не без значения при этом улыбаясь.

— Вечное лезвие! — обосновал покупку Комиссаров. — Иначе на двоих не напасешься…

Они прошли весь центр, на площади Маркса свернули на проспект Святого Иштвана. Всю дорогу, причем, с нарастающим воодушевлением, Комиссаров рассказывал о своей супруге, засекреченном сотруднике Звездного городка, которую Александр, казалось бы, уже познал во всех анатомических деталях: «Она как раз сейчас решает загадку черных дыр Вселенной. Ты обязательно с ней должен познакомиться! По дружбе все тебе про них расскажет». — «Что мне до этих дыр? — цинично усмехался Александр. — Я не фантаст». — «Нет-нет, не говори! Расширишь горизонты. А может, даже сменишь жанр!»

Пересекли набережную, вышли на мост.

Тройной этот мост имел перекресток над Дунаем: направо было ответвление, ведущее на остров Маргит.

— Перекурим?

— Давай.

Они оперлись на перила.

Внизу, на склоне бетонированной стрелки, с весенней самоотдачей раскинулись под солнцем горожанки.

— Ишь! Прямо в центре Будапешта заголились. У нас бы на Кремлевской набережной так сразу бы под белы ручки! Европа, да?

— Европа.

— А Дунай, пожалуй, шире, чем Москва-река.

— Намного.

— Пожалуй, с километр будет.

— Не меньше.

— Как вчера-то, не страшно было в нем?

— Сначала нет, но когда протрезвел… Нет, — сказал Александр. Отныне ближних я спасать не буду. Зарекся.

— Так ты считаешь, что наш лидер пытался утопиться?

— Не знаю. Вряд ли. Не Офелия.

— Чего ж ты бросился?

— А спьяну показалось.

— Возможно, спьяну ты как раз увидел суть вещей… — Пауза, выдержанная Комиссаровым, была многозначительна. — С сегодняшнего дня у власти КГБ. Поездом Дружбы товарищ Хаустов теперь командует.

— А Шибаев?

— Отозван в Москву. С утра на пару улетели. С Марьей Ивановной Мамаевой.

— То есть?

— Урну с прахом повез.

Александр смотрел на белых девушек внизу под солнцем.

— На прощание, между прочим, — добавил Комиссаров, — бочку на тебя огромную катил. Сотру, говорит, в порошок. Хаустов, тот даже удивился. За что он тебя так?

— Понятия не имею.

— За тобой, конечно, силы страшные — нет, нет, мы знаем! Но и Шибаев пока что не бумажный тигр. Так что смотри…

Из-под пролета слева выплыл нос прогулочного парохода. Весь белый, на боку название: «PETÖFI». Навалившись на перила, они смотрели сверху на людей у поручней, на косую трубу, на крышу капитанской рубки и задней палубы.

Корма с красно-зелено-белым флагом удалялась.

— Кажется, все здесь испытали, а вот на пароходе так и не прокатились… — Комиссаров уронил свой окурок в Дунай. — Ну что, пошли?

— Ты знаешь, я останусь.

— Чего?

— Пожалуй, прокачусь!

У ног ее бетон темнел, не успевая высохнуть между прогулочными пароходами. Она лежала у самого края стрелки острова Маргит. В знакомом ему белом бикини на черном полотенце. Прелестной попкой кверху. Сгибая и разгибая ногу, читала под солнцем. Глядя сквозь сползшие очки в местный журнал.

Он с осторожностью спустился по откосу, сел на бетон и чмокнул полноту горячей ягодицы, потерся скулой и снова приник — к раздвоению, защищенному узкой шелковистой тканью.

Одинокая блондинка метрах в пяти от них перевела свои глаза на Дунай.