Убийство в Вене - Дэниел Силва

– Кто она?

– Его жена – Моника.

– Когда же он на ней женился?

– Во время войны, – сказал Картер, – в Берлине.

– В его деле нигде нет упоминания об одобренной СС женитьбе.

– Многие вещи не дошли до дела эсэсовца Радека.

– А после войны?

– Она поселилась в Пуллахе под своим настоящим именем и жила с Фогелем. Мальчик родился в сорок девятом году. Когда Фогель вернулся в Вену, генерал Гелен считал, что для Моники и их сына будет небезопасно открыто поехать с ним, так же считало и Управление. Ее сочетали браком с человеком из сети Фогеля. Она жила в Вене, в доме, отделенном от дома Фогеля садовой оградой. Он посещал их вечером. Со временем мы построили между домами туннель, чтобы Моника и мальчик могли свободно передвигаться из одной резиденции в другую, не боясь быть замеченными. Мы никогда не знали, кто за ними следит. Русским очень хотелось бы скомпрометировать Фогеля и развернуть на себя.

– А как звали мальчика?

– Его имя Петер.

– А агента, за которого вышла Моника? Пожалуйста, скажите его фамилию, Эдриан.

– Я думаю, вы уже знаете ее, Габриель. – Картер помедлил и произнес: – Его фамилия Метцлер.

– Петер Метцлер, человек, который вот-вот станет канцлером Австрии, является сыном нацистского военного преступника Эриха Радека, и Эли Лавон собирался обнародовать этот факт.

– Похоже, что так.

– Это выглядит для меня основанием для убийства, Эдриан.

– Браво, Габриель, – произнес Картер. – Но что тут можно сделать? Убедить австрийцев выдвинуть обвинения против Радека? Желаю удачи. Разоблачить Петера Метцлера как сына Радека? Если вы это сделаете, вы раскроете также то, что Радек был нашим человеком в Вене. А это поставит Управление в сложное положение перед общественностью в такое время, когда оно участвует во всемирной кампании против сил, которые хотят уничтожить мою страну и вашу. Это также надолго заморозит отношения между вашей службой и моей в такое время, когда вам отчаянно необходима наша поддержка.

– Это звучит как угроза в мой адрес, Эдриан.

– Нет, это просто разумный совет, – сказал Картер. – Это реальная политика. Бросьте вы это. Обратите взгляд в другую сторону. Дождитесь, чтобы он умер, и забудьте, что это вообще было.

– Нет, – сказал Шамрон.

Картер перевел взгляд с Габриеля на Шамрона.

– Почему я знал, что вы ответите именно так?

– Потому что я Шамрон, и я никогда ничего не забываю.

– В таком случае, я полагаю, мы должны прийти к согласию относительно того, как выбраться из этой ситуации, чтобы не протащить мою службу сквозь отстойник истории. – Картер взглянул на свои часы. – Становится поздно. А я голоден. Давайте поедим, а?

И встал. Суд уходит на перерыв.

В течение следующего часа, поедая жареную утку с диким рисом в освещенной свечами столовой, они ни разу не произнесли имени Эриха Радека. Насчет ведения подобных дел существует ритуал, говорил всегда Шамрон, – определенный ритм, который нельзя ни ломать, ни нарушать. Сначала ведутся упорные переговоры, потом можно посидеть, откинувшись на спинку стула, и насладиться обществом компаньона, который обычно – когда все уже сказано и сделано – печется о твоих интересах.

И вот, получив лишь легкий толчок от Картера, Шамрон взял на себя роль развлекателя компании. Какое-то время он исполнял то, чего от него ждали. Рассказывал истории о ночных переходах на территорию противника; об украденных секретах и исчезнувших врагах; о провалах и бедах, случающихся на протяжении любой карьеры, особенно столь долгой и изменчивой, как карьера Шамрона. Габриель молча наблюдал за происходящим со своего аванпоста в конце стола. Он понимал, что присутствует при вербовке, а идеальная вербовка, всегда говорил Шамрон, по сути является идеальным соблазнением. Начинается она с легкого флирта, с признания в чувствах, которые лучше держать про себя. И только когда почва тщательно вспахана, в нее бросают зерно предательства.

Шамрон за горячим яблочным «хворостом» и кофе начал рассказывать не про свои подвиги, а про себя: о детстве в Польше; о ранящем антисемитизме поляков; о грозовых тучах, которые начали собираться на Западе, в нацистской Германии.

– В тридцать шестом году мои мать и отец решили, что мне надо уехать из Польши в Палестину, – сказал Шамрон. – А они останутся вместе с моими двумя старшими сестрами и подождут – посмотрят, не станет ли лучше. И как многие другие, прождали слишком долго. Теплым утром в сентябре тридцать девятого года мы услышали по радио, что немцы оккупировали страну. Я понял, что никогда уже не увижу своих родных.

С минуту Шамрон сидел молча. Руки его, когда он стал закуривать, слегка дрожали, несмотря на старания сдержаться. Он произвел посев. Его требование, хотя и невысказанное, было ясно. Он не уйдет из этого дома, пока Эрих Радек не будет у него в руках, и Эдриан Картер поможет ему в этом.

Когда они вернулись в гостиную для вечернего заседания, на кофейном столике перед диваном стоял магнитофон. Картер, снова сев в свое кресло у огня, набил чубук трубки английским табаком. Чиркнув спичкой и держа в зубах мундштук, он кивком головы указал на магнитофон и попросил Габриеля заняться им. Нажав на кнопку, Габриель включил звук. Двое мужчин разговаривали по-немецки – один, швейцарец, с цюрихским акцентом, другой – с венским. Габриель узнал голос человека, говорившего с венским. Он слышал его неделю назад в кафе «Централь». Голос этот принадлежал Эриху Радеку.

«На сегодняшнее утро итоговая сумма вклада составляет два с половиной миллиарда долларов. Приблизительно один миллиард в наличности поровну поделен между долларами и евро. Остальная сумма вложена в обычные ценные бумаги и облигации, а также в значительное количество недвижимости…»

Через десять минут Габриель протянул руку и нажал на кнопку «Стоп». Картер вытряхнул содержимое чубука в камин и медленно набил новую трубку.

– Этот разговор происходил в Вене на прошлой неделе, – сказал Картер. – Банкира зовут Конрад Беккер. Он из Цюриха.

– А что это за вклад? – спросил Габриель.

– После войны тысячи нацистов бежали в Австрию. Они привезли с собой краденного нацистами на несколько сотен миллионов долларов – тут было золото, наличные, краденые произведения искусства, драгоценности, столовое серебро, ковры и гобелены. Добро было упрятано в тайники по всем Альпам. Многие из тех нацистов мечтали возродить рейх и хотели использовать награбленное для достижения этой цели. Небольшая группа людей понимала: преступления Гитлера столь огромны, что лишь через поколение, а то и больше, национал-социализм может стать снова политически жизнеспособным. Они решили положить крупную сумму денег в один цюрихский банк и приложить к счету уникальный набор инструкций. Этот счет может быть активизирован только письмом от австрийского канцлера. Видите ли, они верили, что революция была начата Гитлером в Австрии и потому Австрия зафонтанирует и станет местом ее возрождения. Первоначально пяти людям был доверен номер счета и пароль. Когда пятый заболел, он стал искать, кого бы назначить попечителем счета.

– Эриха Радека.

Картер кивнул и помолчал, раскуривая трубку.

– Радек готовится посадить своего канцлера, но ему никогда не видеть ни капли тех денег. Мы узнали об этом счете два-три года назад. Забыть о том, что он творил в сорок пятом году, – одно дело, но мы не собираемся позволить ему раскурочить счет, на котором лежит два с половиной миллиарда, награбленных при холокосте. Мы потихоньку сделали несколько ходов против герра Беккера и его банка. Радек об этом еще не знает, но ему никогда не видать ни пенни из этих денег.

Габриель протянул руку, нажал на «Перемотку», потом на «Стоп», потом на «Пуск»:

«Ваши товарищи щедро обеспечили тех, кто им помогал. Но боюсь, возникли некоторые неожиданные… осложнения».

«Какого рода осложнения?»

«Несколько человек из тех, кто должен был получить деньги, якобы недавно умерли при таинственных обстоятельствах…»

Стоп.

Габриель посмотрел на Картера в ожидании объяснения.

– Те, кто создал этот счет, хотели вознаградить людей и организации, что помогли нацистам сбежать после войны. Радек считал это сентиментальной чушью. Он вовсе не собирался открывать благотворительную организацию помощи. Он не мог изменить соглашения, поэтому внес изменения в ситуацию.

– А Энрике Кальдерон и Густаво Эстрада должны были получить деньги с этого счета?

– Я вижу, вы немало узнали, пока общались с Альфонсо Рамиресом. – Картер виновато улыбнулся. – Мы следили за вами в Буэнос-Айресе.

– Несомненно, – сказал Габриель. – Радек – человек очень старый. Что же он намерен делать с деньгами?