Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

— Можно ли считать, что идеи консерватизма в стране хотя бы в какой-то мере победили?

— Один из критериев консерватизма в жизни — это стремление к многодетности. К естественным бракам. То есть — к бракам гетеросексуальным, а не гомосексуальным, с детьми не клонированными и не зачатыми в пробирке, без суррогатных матерей. А главное — это семья, которая в состоянии обеспечить продолжение рода, продолжение родителей в своих детях. А сейчас в российских городах число детей в среднем — 0,7 ребенка на семью. Для элементарного биологического воспроизводства необходимо 2,3, для роста народа необходимо не меньше трех детей в семье. Но до тех пор, пока женщина, рождающая третьего ребенка, будет слышать в женской консультации, что она сумасшедшая, пока подружки за ее спиной будут крутить пальцем у виска — ни о каком возрождении консервативной системы ценностей даже говорить не приходится.

Другой показатель консервативного уклада жизни — отношение к прошлому. Здесь действительно можно говорить о том, что наследие Октября преодолевается. Современные люди готовы учиться у прошлого. Значит, истории возвращено право голоса. Это нормальная консервативная позиция. Как говорили английский консерватор Честертон и русский консерватор Семен Франк (они оба использовали один и тот же образ): мертвые должны участвовать в наших референдумах, и они голосуют, как обычные крестьяне — крестиками.

Третья черта консервативности — это отношение к государству, к власти. Здесь тоже намечаются перемены: мода ругать начальство потихонечку начинает уходить. Хотя среди московской интеллигенции до сих пор нужно гораздо меньше мужества для того, чтобы сказать что-нибудь критическое о государственной власти, нежели для того, чтобы ее поддержать.

И, наконец, четвертая составляющая консерватизма — вертикаль. Не вертикаль власти, а вертикаль совести. Религия. По замечательной формулировке Максима Соколова, консерватизм — это «Бог, родина, свобода». Бог — это то, что делает меня личностью. Это вертикаль, сверху смотрящая в глубину моей личностной совести. Родина — то, что делает меня частью человечества, это горизонталь. Вместе они создают крест. А крест только тогда значим, когда человек свободно берет его, а не по приказу.

И вот именно религиозная составляющая консерватизма в России наиболее слаба. Да, налицо массовый интерес к миру религии. Но (по крайней мере если судить по книжно-газетной продукции) интерес этот проходит мимо христианской традиции, мимо Православия. Это интерес к различной магии и оккультизму. И это плохо. Потому что в магии нет вертикали. В магии нечему служить по-настоящему. В ней нет личностного долга, нет дерзновения в свободном риске своей единственной и уникальной жизнью предстать перед Богом. Модные идеи «кармизма» и реинкарнации перечеркивают дивные строки Пастернака: «Сколько нужно отваги, чтоб играть на века — как играют овраги, как играет река….». Оккультизм — это уход от выбора, от решений, от ответственности. И вообще это технологическое мышление. Лозунг «Знание — сила» — это лозунг алхимиков. Человек, который живет в мире магии — это человек, который живет в мире машинной, по сути дела, цивилизации. Он надеется всем управлять, все подчинить себе. А консерватор должен позволить реке течь туда, куда она течет. Он должен уметь воздерживаться от фаустовского активизма. Он должен уметь служить тому, что считает Высшим себя.

— Если уж мы заговорили о традиционной семье — то одна из трудных тем сегодня, особенно с точки зрения консервативных ценностей — роль женщины в семье и обществе. Ни для кого не секрет, что во многих семьях женщина сейчас и мотор, и главный добытчик. Женщина делает карьеру, стремится работать, хочет себя в чем-то проявить. Это довольно неконсервативно. А есть ли в этом здравое зерно с точки зрения христианской?

— Если бы семья была по-настоящему консервативной и многодетной — этот вопрос и не стоял бы. Женщина просто не смогла бы никуда деться от своих малышей. Это было бы хорошо и для них, и для самой женщины. Потому что заставлять женщину жить по мужским правилам карьеры и бизнеса — это не очень человечно. А когда речь идет о малодетной или бездетной семье — какие могут быть причины заставлять женщину сидеть дома и не приложить свои силы где-то на стороне?

Но, конечно, с консервативной точки зрения мужчина-добытчик должен обеспечить своей семье возможность жить в теплой пещере и не выходить в мир, где гуляют тигры.

— А с этой точки зрения — хорошо ли, если мужчина с утра до вечера пропадает на работе, а домой приходит только спать?

— Ну, и это, конечно, тоже нехорошо.

— Если смотреть на способ взаимоотношений с обществом, сложившийся у других христианский Церквей — в протестантизме, например, или в католичестве, — может ли Православная Церковь что-то заимствовать у них?

— Консервативная позиция — позиция благоговения перед жизнью. Предпочтения органического неорганическому. Церковь — это живой организм, она всегда что-то вбирает в себя из окружающей среды. Как говорил классик консервативной мысли Честертон, разные вещи хранят, то есть консервируют, по-разному. Одно дело — консервировать листики. Их можно просто засушить. Совсем иначе консервируют грибы: их надо как минимум сварить, то есть — изменить. Чтобы сохранить школу научной мысли — ее надо постоянно обновлять, набирая туда студентов, аспирантов, искать новые методы работы. Сохранение Церкви означает сохранение ее живой. Меня всегда возмущает словосочетание «Культурное наследие Православия». Когда я это слышу, я всегда встаю и говорю: contradicitur — я протестую. Наследие бывает после умерших. А мы-таки живы, и потому никакого наследства лично вам мы не оставляли. Для живого естественно что-то вбирать в себя, естественно меняться. Так и Церкви естественно вбирать в себя новые идеи и методы. Во что мы верим — это не меняется, а как мы воплощаем свою веру — здесь перемены могут быть весьма серьезными.

— Значит, Вы, хоть и консерватор, считаете возможными перемены?

— Не меняется только скелет. Живой организм меняется. Но при этом все внешнее он впускает в себя, только переработав на свой лад. Это только кажется, что в Церкви нет перемен.

Вот лишь одна из них: в 91-м году, в мае был издан сборник газетных статей и интервью Патриарха Алексия. Это действительно было очень необычным — присутствие иерарха в светской прессе. Это был совершенно новый феномен, которого не знали ни Советская, ни дореволюционная Россия. Изменилась форма проповеди, но не та система ценностей, из которой эта проповедь исходит.

— Чем отличается принцип православной икономии от принципа «цель оправдывает средства»?

— Ничем. Просто один и тот же инструмент (например, нож) в руках хирурга будет средством помощи, а руках палача или изувера — орудием пытки. Все зависит от цели и того, кто это делает.

Вот скажите — хорошо ж человека рогатиной куда-то загонять? Плохо, правда? А знаете, кто так делал? — Иисус Христос. Помните Его слова «Трудно тебе идти против рожна» (то есть против рогатины)? Помните, когда и кому они были сказаны? Все время Своей земной жизни Христос прятал Свое божество, творил чудеса только для верующих, а здесь — единственный раз Христос в Божественном виде явился неверующему человеку. И вот именно тот, кто был этим чудом загнан в христианскую веру, именно этот бывший Савл во всех своих посланиях пишет о свободе, которую даровал нам Христос…

А помните, кто предлагает Христу накормить толпу людей хлебом, превратив «камни сии» в хлеб? Сатана. Христос это делает? Да! Но не по наущению сатаны. Ведь накормил он пять тысяч? Накормил. Вот видите: одно и то же чудесное событие может вести ко злу или к добру, в зависимости от своего источника. Исцеление само по себе не столь важно, как важно, где и как оно обретено — у мощей Сергия Радонежского или на сеансе у Чумака.

Икономия — это временное приостановление действия некоего церковного правила по отношению к данному человеку. Не отмена закона, не амнистия, а именно приостановление. Это отказ от законного наказания, если духовник видит, что пользы от этого наказания человек не получит. «Предел икономии в том, чтобы и не нарушать совершенно какое-нибудь постановление, и не вдаваться в крайность, и не причинять вреда важнейшему в том случае, когда можно сделать малое послабление по времени и обстоятельствам… Кто приспосабливается к обстоятельствам века, тот не отступает от добра; ибо он скорее достигает желаемого, уступив немного, подобно управляющему кормилом, который немного отпускает руль в случае противного ветра. А поступающий иначе отступает от цели, совершая преступление вместо приспособления к обстоятельствам… Невозможно для врача тотчас избавить больного от болезни, но только — мало-помалу пользуясь как одобрениями и ласковыми словами, так и нежным обращением»[135].