Восемь глав безумия. Проза. Дневники - Анна Баркова

В конце своего выступления великий жрец расчувствовался и скорбно поник головой.

Присутствующие насупились, раздалось общее пессимистическое рычание… Только три человека оставались спокойными: мин<истр> ин<остранных> дел в красном фраке, м<инист>р культуры в белых подштанниках и голый м<инистр> госбезопасности, вооруженный наганом. Премьер с неудовольствием взглянул на великого жреца.

— Рчырчау, ты забываешь, что без великих социалистических государств мы не добились бы освобождения. Это они на заседании ООН потребовали суверенитета для Гынгуании.

Великий жрец ядовито и злобно расхохотался:

— Знаю. И все там хохотали, как хохочу я сейчас, и сказали: да, мы дадим суверенитет этим глупым дикарям. Нам это ничего не стоит. Дадим и посмотрим, что получится. А потом мы истребим их громким огнем. Да, вот что они сказали. Ты премьер, но я мудрее тебя, я знаю все.

И снова он горестно завопил:

— Где священная змея Давилия-Душилия? Где эта богиня всех змей, убивающая жалом и умеющая душить крепкими и гибкими кольцами своего тела<?> Где она? Эти варвары-белые лишили нас нашего божества. Они вывезли в свои миу-зее-ии всех самцов и самок, всю божественную семью Давилии-Душилии. Только одна змея из этой божественной породы сохранилась у меня. Берегитесь ее гнева. Она покарает всех нечестивцев и первого…

Великий жрец снова покосился на Драуши. Тот ответил дерзкой, вызывающей улыбкой.

— И я считаю, что нужно восстановить человеческие жертвоприношения и культ Давилии-Душилии, — резко и властно прорычал огромный, красно-коричневый министр обороны У-Дарь, смешивая национальные шипящие, скрипящие и гнусавящие звуки с европейскими стандартными словами.

Министр схватился за рукоять длинной полицейской шашки, висящей на его голом торсе.

— Только национальные божества приведут нас к победе. Не можем же мы оставить наш народ среди высохших баобабов, жесткой травы, гнилой воды, среди песков… Нам необходимо жизненное пространство…

Светло-шоколадный премьер побледнел, стал известково-желтым. (Он был сыном гынгуанки и какого-то белого из научной экспедиции, случайно забредшего в Гынгуанию. Через несколько лет отец будущего премьера снова попал в Гынгуанию, заметил смышленость своего сынишки и увез его учиться в Европу.)

— Ради всех наших богов! — воскликнул премьер. — У-Дарь, помолчи о жизненном пространстве. Ни наши друзья из соц<иалистического> лагеря, ни белые капиталисты в Европе и в Америке не выносят этих двух слов. Стоит произнести их в присутствии делегации, и наш суверенитет будет безвозвратно утрачен. Белые люди стремятся сейчас к мирному сосуществованию.

— Ко всем Уурбрам такой суверенитет (Уурбры — гынгуанские черти)[44], — громовым басом грохнул У-Дарь. — Гынгуанцы должны быть храбрыми воинами, а не бабами. Они должны носить лук, а [не] ползать на четвереньках с ребятами на спине… — И добавил, мрачно улыбнувшись: — Да так оно и есть… Мужчин уже уравняли с бабами.

Фини-Фет попытался спасти положение:

— Не мужчин уравняли с бабами, а женщин подняли до мужчин. Ничего не поделаешь, во всем белом и даже цветном мире женщины занимают высокие посты в правительствах и в парламентах, как мужчины.

— Ну, пусть баба сделается вашим военным министром и устраивает вам мирное сосуществование, а я не хочу, подаю в отставку!

Голый министр обороны встал с места (все сидели на жесткой, колючей траве), и шашка угрожающе забряцала по его мощным кривым ногам.

Поднялся страшный содом. Все повскакивали с мест и что-то закричали, рыча, урча и наступая на премьера. Министр культуры, стройный, еще очень молодой гынгуанец в белых подштанниках, загородил премьера:

— Что вы делаете? Разве у нас День Убийства Кабана[45], а не совещание по весьма важным государственным вопросам?

(День Убийства Кабана в Гынгуании был одним из главнейших национальных праздников, по ритуалу сопровождавшийся драками и кровопролитиями.)

Великий [жрец], будто разъяренный бык, двинулся на м<инист>ра культуры.

— Ты порочишь нашу национальную культуру, ты порочишь праздники, установленные богами. Не забывай, что и у белых есть боги… Да! Да! У ваших безбожных друзей есть боги, лежащие в каменном шалаше, и к этим богам приходят на поклонение отовсюду, и этих богов строго охраняют… Я все знаю. Меня не надуешь.

Рассказ Великого жреца заинтересовал высокое собрание. [С такой же быстротой, с какой[46]] члены гынгуанского прав<ительства> набросились на своего премьера с совершенно необоснованной яростью, так же совершенно без всякого основания они успокоились теперь, забыли о Фини-Фете и с крайним любопытством, широко раскрыв рты, они уставилась на великого жреца. А он тоже увлекся воспоминаниями:

— Когда я еще был без лука (то есть не имел права стрелять из лука наравне со взрослыми), приплыли к нам в большом плавучем доме белые жрецы и привезли они огромное круглое корыто с водой, — с чистой, прохладной водой. Кто погружался в эту воду, тому они дарили много хороших вещей: бусы, погремушки, кольца в уши, в нос, в рот, водку и табак. Я погружался несколько раз. Ведь я очень люблю чистую прохладную воду и ненавижу наше пекло. Я купался в корыте и глотал с наслаждением светлую воду… Вода тоже великое божество, но у нас-то мало воды, эта богиня не хочет жить в Гынгуании… Я купался, пил воду ушами и ртом, потом получал подарки и уходил. На шею мне надевали какую-то штучку из железа, пластинка была наложена посередине другой пластинки, это называлось: крест. И это значило, что я принял белых богов. Я прятал крест, приходил на другой день, опять купался и пил воду. И очень долго я купался и пил воду в круглом корыте. Но все хорошее, братья гынгуанцы, быстро кончается. Служитель божественного корыта, он назывался миссионер, запомнил меня… Он обругал меня непонятными словами «кощунник» и «язычник». А белые матросы очень смеялись, больно избили меня и прогнали.

Приходили потом и другие миссионеры, но не служители божественного корыта, а просто брызгальщики. Они брызгали водой на гынгуанца и говорили ему, что он принят в какую-то церковь. Но брызгальщики, по-моему, не настоящие жрецы, а брызганье — вовсе не священный обряд.

Все присутствующие увлеклись болтовней жреца, сам Рчырчау был опьянен приятными воспоминаниями.

Воспользовавшись этим, премьер Фини-Фет о чем-то тихо переговаривался с министром культуры под большим деревом с толстой корой и унылой и тоже очень толстой зеленовато-желтой листвой. Пошептавшись, два государственных деятеля подозвали третьего — м<инист>ра безопасности Драуши и что-то сказали ему. Тот кивнул и взялся за наган.