Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бел город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной
Медны маковки горят… —
главного лагеря, в садах, в березовых и тополевых рощах, глядящийся в светлое стекло большого Дудергофского и Красносельского озер, соединенных друг с другом протоком речки Лиговки, – и ширь, и простор – все создавало дивную раму для Русского Государя и его армии.
И кажется, нигде не было таких закатов солнца, такой красоты кучевых облаков и нежного тона голубого неба, как в Дни Высочайших зорь в Красном Селе.
От Царской Ставки, через музыкантов был широкий, бесконечный вид на малое военное поле, зелеными холмами сбегающее к Красносельской станции. За нею, все в садах, поднималось на холм Красное Село, лепилось домами, амбарами, сараями, банями по крутому обрыву и тянулось по гребню. В низине, за скаковым павильоном, – луга, болота, леса, ярко блестят золотые купола петергофских дворцов и стальная полоса Финского залива. Ширь и простор до самого горизонта, ничем не заслоненные, но и не однообразные, не скучные, как в степи, но радующие взор… Красное Село.
Дальше небо. Громадное, розовое облако прилегло за военным полем, у Русского Капорского, заняло полнеба и так и застыло густое, блестящее, сверкающее прозрачными тонами. Поперек него протянулась темная тучка и каждую минуту меняет свою окраску. Спускается к горизонту красное солнце, громадное, ясное и сверкает последними лучами на лице Государя, на золоте и серебре мундиров его свиты и офицеров гвардии.
И был тогда Господь с Царем, с его армией, с его народом!
<…>
Объезд лагеря назначался на 5 1/2 часа вечера. По пути Высочайшего следования от Красносельского дворца до правого фланга главного лагеря выстраивались по улицам Красного Села, по передним линейкам лагерей, войска. Они были в мундирах или рубашках без оружия. В Красном Селе становились кирасиры и конная артиллерия. Из Красного Государь спускался вниз по улицам между штабных бараков, где стояли полки 2-й кавалерийской дивизии, и выезжал к правому флангу авангардного лагеря.
При его приближении дневальные вопили ликующими голосами:
– Все на линию-ю…
Давно все были на линии. На флангах, до приезда Государя, пели песенники, гремели бубны и тарелки, и веселы были сытые, румяные лица солдат.
По углам стоит народ,
В окна смотрят лица,
Воин русский – не урод,
Гляньте, молодицы! —
пели на флангах.
Приближался Государь, и все смолкало. Он ехал мимо солдат, во всей славе своей и во всей красоте. А за ним медленно, на белых лошадях, в колясках ехали императрицы и дальше несколько десятков человек свиты. Нарядные лошади, блеск мундиров, темно-синие, шитые серебром, в серебряных гозырях (так у автора. – В. П.), черкески казаков Государева конвоя – все это создавало сказочную раму, в которой Государь являлся перед своими верными солдатами.
Маковский А. Е. Император Николай II. 1907 г. Император изображен в форме полковника лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка
Двадцать два года я следил за своим Государем. Я видел Императора Александра III, потом Императора Николая II. Юнкером Государевой роты я смотрел в ясные, добрые глаза Царя Миротворца, который твердо знал, что надо делать, и глубоко понимал, что такое Россия. Я следил за Императором Николаем II с фланга Л.-Гв. Атаманского полка, я провожал его, идя за его лошадью вдоль фронта своей сотни в полку, вдоль фронта своего отдела в Офицерской кавалерийской школе. Я видел восторг на лицах казаков и солдат, я видел слезы на щеках, я видел страстное обожание в глазах…
С Красносельской площади эти люди уносили в станицы Тихого Дона, в сады Кубани, в горы Терека, к белым водам задумчивого Урала, в зеленые просторы Оренбургских степей, на волжские берега у Астрахани, в суровую Сибирь и знойное Семиречье, к далеким отрогам Забайкальских гор, на берега Амура – воспоминание о сказочном Царе, олицетворении Великой Матери – России.
И сейчас, спрашивая мысленно всех их, разбросанных по всей Руси и на чужбине: „Помните вы эти минуты?“, слышу бодрый ответ: „Помним и не забыли! Научите же нас, как вернуть их!“.
<…>
Два часа длился объезд. Два часа гудела земля криками могучего „ура“, которое сливалось со звуками гимна и, слышное на много верст, говорило о том, чем живет Россия.
Доехав до правого фланга лагеря, до Л.-Гв. Преображенского полка, Государь со свитой возвращались к Ставке.
К этому времени трибуна была полна музыкантами, а под ними стройным рядом, блестя инструментами, стояли барабанщики и горнисты.
Государь сходил с коня и садился, окруженный свитою, у палатки. Кругом, нарядным цветником стояли дамы, приглашенные на зорю, и жёны, и дочери офицеров, съехавшиеся на этот День в лагерь.
Солнце впускалось к закату, и в золоте его лучей был Государь. У палатки, откинув ружья в театральном приеме, по-ефрейторски, «на караул», стояли парные часовые.
Оркестр играл. Программа начиналась бодрым маршем, потом нарочито написанные для открытого воздуха или для одного лишь медного хора вещи, отрывки из опер. Государь требовал, чтобы исполнялась русская музыка. Исполнение было тонкое, художественное. Эта музыка на просторе полей производила волнующее впечатление. У хора, на линейке, толпою стояли офицеры всех полков лагеря.
Приближалось девять часов – время вечерней зори. Румяное солнце касалось краем диска красносельских полей. Оркестр умолкал. Со свистом взлетала ракета. И невольно все следили за ее полетом, за тонкой струйкой белого дыма, вившегося змейкой в голубой дали.
За ней другая, третья…
И следом за ними громовым раскатом залпа гремела артиллерия главного лагеря и отражалась дальним эхом о горы Дудергофа. И этому залпу отвечал издали гром пушек авангардного лагеря, и долго грохотало эхо, отражаясь о холмы и леса.
И начиналась трескучая пехотная зоря. То дружно трещали сотни барабанов, то смолкали, и тогда пели трубы сладкую музыку о величии подвига и смерти. И казалось, тени тех, кто был здесь раньше и кто умер на полях Горного Дубняка, Плевны и на Шипкинских высотах, кто защищал Севастополь, кто штурмовал Варшаву, кто с ранцем исходил всю Европу, кто был в Париже, кто занимал Берлин и дрался под Полтавой и на этих самых красносельских полях, под Дудоровой мызой, вставали и носились над лагерями. Вставала вся вековая слава Императорской армии.
И когда смолкала зоря, перед рать
