В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

type="note">[593]. Сторонники нового правительства рассчитывали на поддержку Англии в конфликте с Болгарией и Австро-Венгрией[594]. Высокопоставленные турецкие чиновники утверждали, что принимали решения по важным международным вопросам только с учетом мнения британского министра иностранных дел[595]. Руководители Форин Оффис осознавали всю сложность стоявшей перед ними задачи: без риска для британского влияния убедить Порту пойти на компромисс с Болгарией. Ведь война между Османской империей и ее бывшим вассалом могла обернуться для первой поражением. Э. Грей доказывал турецкому послу в Лондоне Рифаат-паше, что «военные силы Болгарии находятся на пике своих возможностей, тогда как Турции в данный момент просто необходим мир»[596]. На взгляд Лондона, успех переговоров между Софией и Константинополем заключался в устранении из них территориальной проблематики. Англичане советовали Порте по максимуму потребовать от Болгарии денежных компенсаций[597]. Но турецкое правительство упорствовало в данном вопросе: оно настаивало на том, чтобы превратить Восточную Румелию в автономное княжество в составе Османской империи с целью создать барьер между Болгарией и Македонией. Порта отвергла замечание Грея о бессмысленности и бесперспективности подобного замысла и настаивала на том, что такое территориальное урегулирование избавит ее от бремени, связанного с содержанием большого военного контингента на болгаро-турецкой границе. Министр иностранных дел Турции Тевфик-паша даже предлагал разместить международные силы в Восточной Румелии[598]. Все же в Константинополе были вынуждены признать справедливость доводов Форин Оффис, особенно ввиду нависшей угрозы мобилизации болгарской армии. Дальнейший ход событий зависел от позиции болгарского правительства и лично Фердинанда Кобургского.

Лондон, как показали его последующие шаги, считал целесообразным воздействовать на поведение Болгарии через сотрудничество с Россией. Первоначально обе державы декларативно отказались признать изменение международно-правового статуса Болгарии. Англия поддержала сделанное Россией заявление о том, что всю ответственность за последующие события, какой бы оборот они ни приняли, будет нести болгарское правительство[599]. Лондон, Париж и Петербург заявили о том, что они официально признают независимость Болгарии лишь после того, как между болгарским и турецким правительствами будет урегулирован вопрос о компенсациях. Сложность состояла в том, что София соглашалась сделать выплаты только за болгарский отрезок Восточной железной дороги, компенсировать Порте восточно-румелийскую дань она отказывалась[600].

По мнению Уайтхолла, наиболее благоприятным вариантом с точки зрения Болгарии являлась выплата Турции единой суммы, без спецификации конкретных пунктов. Причем англичане пытались внушить Порте мысль о том, что расчет болгарских компенсаций должен производиться исходя из реальных финансовых возможностей Болгарии, а не абстрактных понятий справедливости[601]. В итоге при британском посредничестве удалось выйти на компромиссную сумму в 125 млн франков[602].

В условиях напряженнейших переговоров, не раз грозивших зайти в тупик, А.П. Извольский выдвинул финансовую схему, которая позволила разрешить вопрос о компенсациях на взаимоприемлемой для Софии и Константинополя основе. В соответствии с планом Извольского Россия отказывалась от части контрибуции, которую ей выплачивала Турция после войны 1877–1878 гг., при условии, что та закрывала вопрос о болгарских компенсациях[603]. В соответствии с русско-турецким протоколом от 16 марта 1909 г. Россия освобождала Порту от 40 последующих взносов по контрибуции, тем самым оставляя в ее распоряжении 125 млн франков, из которых 40 млн предназначались для компенсации восточнорумелийской дани, 40 млн – болгарского участка Восточной железной дороги, 2 млн – железнодорожной линии от Белова до Вакарела, 43 млн – османского государственного имущества в Восточной Румелии и Болгарии. Турция же денонсировала свои права, обозначенные в статье 9 Берлинского трактата, на болгарскую дань, долю Болгарии в оттоманском публичном долге и задолженности по выплатам восточнорумелийской дани[604]. Таким образом, никаких выплат непосредственно Османской империи Болгария не делала. Частью этой финансовой многоходовки стало российско-болгарское соглашение о займе, подписанное 6 апреля 1909 г. Так, Россия предоставила болгарскому правительству заем в размере 82 млн франков с рассрочкой на 75 лет под 4,75 %[605].

Австро-турецкий конфликт из-за Боснии и Герцеговины был также урегулирован с привлечением финансовых ресурсов. В соответствии с протоколом от 26 февраля 1909 г. Вена обязалась выплатить Порте 2,5 млн турецких лир в качестве компенсации за аннексированные провинции, вывести войска из Нови-Пазарского санджака[606]. Кроме того, австро-венгерское правительство согласилось на отмену капитуляций. Британские дипломаты были в курсе деталей австро-турецких и болгаро-турецких переговоров. С самого начала кризиса Порта придавала большое значение осведомленности Форин Оффис об их ходе[607].

Примечательно, что, по сообщениям самих болгарских политиков, в разгар болгаро-турецкого дипломатического конфликта британский агент выказывал самое дружеское расположение к их стране[608]. Дж. Бьюкенен и его французский коллега М. Палеолог телеграфировали из Софии своим правительствам о необходимости незамедлительного признания Болгарского царства[609]. Столь гибкий подход в отношении Болгарии обусловливался прежде всего тем, что Лондон считал ее самым значимым из славянских государств Балканского полуострова[610]. По мнению главы Восточного департамента Форин Оффис Л. Малле, увидеть Болгарию, так же как и Румынию, в австро-германском блоке было удручающей перспективой[611].

Таким образом, России и Англии удалось одержать временную победу над Центральными державами в дипломатической «битве» за Болгарию. В этом смысле англо-русское сотрудничество по болгарской проблеме приобретало черты блокового взаимодействия. Однако в вопросе, который занимал центральное место во внешней политике Российской империи, т. е. в вопросе о Проливах, англо-русская Антанта продемонстрировала свой неформальный характер и отсутствие у партнеров четких обязательств по отношению друг к другу. Британское правительство отказалось поддержать инициативу Извольского по пересмотру режима Босфора и Дарданелл. Во-первых, в сложившихся обстоятельствах у Лондона не было веских оснований идти навстречу России в этом вопросе и лишать себя возможного рычага воздействия на нее в будущем[612]. Во-вторых, демонстрируя «единодушие» с Петербургом в процессе урегулирования болгаро-турецких противоречий, а также советуя Порте пойти на уступки Софии, Англия рисковала вызвать недоверие нового турецкого режима и, следовательно, потерять на него влияние. Вопрос о Проливах был отличным поводом для того, чтобы продемонстрировать Порте нерушимость одного из основополагающих принципов британской ближневосточной политики – сохранения турецкого контроля над Босфором и Дарданеллами. Ведь на взгляд турецкого правительства, подобные дискуссии напрямую затрагивали проблему национальной безопасности Османской империи: по словам Рифаат-паши, любое изменение в статусе Проливов делало ее уязвимой в случае внезапной атаки[613]. Грей, выражая уважение к точке зрения Порты и признавая законность ее интересов, посоветовал ей «потактичнее» отказать России в вопросе о ревизии режима Проливов, сославшись на неблагоприятность момента для обсуждения данной проблемы[614].

Извольский предупредил британское правительство о том, что оппозиция Англии в вопросе о Проливах могла иметь фатальные последствия для Антанты, содействие Форин Оффис, напротив, укрепило бы ее[615]. Лондону предстояло сгладить недоверие правящих кругов России,