Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Большая.

— Наверное, рукой за леску взялся? Не надо было рукой за леску браться, — мудро, а самое главное вовремя посетовал Антон. — Здорово плеснулась.

— Да это я велосипед утопил, — повинился Руслан.

— Пусть лежит, — утешил его унылый голос справа, — выплывать будем — поднимем.

Руки у Руслана так тряслись, что пять минут он не мог вставить леску в дужку крючка. Прошло еще немного времени, и сидящие в камышах справа и слева от Руслана крайне взволновались плеском, треском и странными криками.

— Руслан? — спросили с двух сторон.

— Черную птицу поймал, — объяснил случившуюся панику Руслан.

— На червя? — спросил ехидный голос слева. — Теперь час ее распутывать будешь. Всего исклюет и спасибо не скажет. Везет тебе сегодня.

— Хорошая рыбалка — не тогда, когда много рыбы поймаешь. Хорошая рыбалка, когда есть что вспомнить, — философски заметил старший Мамонтов.

Катит Шлычиха на старом велосипеде к бучилу за мельницей у старого моста. На руле подойник колоколом звенит, на багажнике табурет гремит, конец привязанного к раме удилища по дороге шлепает. Фартук в горошек, болотные сапоги, солдатская панама, в зубах беломорина. Бабуся — пых-пых, велосипед — скрип-скрип. Картина! Мельницу давно наводнением разрушило, мост с появлением плотины никто не ремонтировал, и он давно сгнил. Одни названия. На месте запруды, на шумном перекате остались три камня-острова. Водоросли колышутся в темной воде, как бороды водяных. Сидишь посредине реки. Перекат шумит, камни воду на пенные усы разрезают. По бокам — водовороты, а между ними тихий, глубокий омут. Такие язи по утрам берутся — удилища ломают. А окуни! Кулак в пасть входит. Чайки кричат. Ветерок. Поплавок из гусиного перышка над темным омутом. Рай.

Но в тот день на законном бабкином месте сидел Шумный, директор Ильинской средней школы. Впрочем, давно нет Ильинки, да и Шумный который уж год на пенсии. Такой большой, такой грузный человек, с таким смуглым, непроницаемым лицом, что сравнить его можно только с камнем, на котором он сидел. Даже седина на его громадной башке не портит впечатления. Вроде бы как чайки хорошо посидели. А в руках у него вместо серьезного удилища — тоненький хлыстик.

Досадно бабке. Она, видишь ли, прикармливает, мосток выкладывает, а он, поглядите на него, ловит. Да что делать: место хозяина не ждет, собака не караулит. Стоит Шлычиха посреди переката, опершись о велосипед, думает, куда бы податься. На соседнем камне Сухостой — чтоб тебя ерш замучил! — расставил свои березовые удилища на полреки, как паук, злорадствует:

— Весь клев проспала, бабуся. Что же вы заходите, мимо не проходите? Проходите, проходите.

Придется с берега, с плиты удить. Место тоже неплохое, рыбное. Березки прямо из камня растут. Одна беда: водопой рядом. Весь берег в коровьих лепешках.

А утро занималось благодатное. Перекат шумит. Сухостой самокрутку курит, дым до неба. На соседнем камне Шумный сидит памятником, без движения. Должно быть, рыбы червя обглодали. На дальнем камне — тихий безбородый человек по кличке Полтора Ивана. Нет-нет да и взлетает удилище, выдергивая из светлой утренней воды серебро. А над всем этим высится голубая плотина. Дрожит маревом. Бесшумно проплывает по ней крошечная машина.

Да вдруг посреди покоя — гром с ясного неба. Земля содрогнулась во внезапном припадке. Река покрылась всплесками перепуганной рыбы. А над плотиной вырос дымный груздь.

— Опять все окна на Береговой потрескаются, — схватилась Шлычиха за сердце.

— Какие окна! У меня вон очки и те потрескались, — заскрипел Сухостой.

— Да разве это взрыв, — крикнул со своего камня, перекрывая шум переката, Полтора Ивана и сплюнул с презрением, — вот когда я на Семипалатинском полигоне служил, там взрыв так взрыв. Будто ломом по пяткам вдарит.

— И что за манера камень рвать в самый клев! — не мог успокоиться Сухостой. — Унял бы ты, Васильич, сынка. Уж и плотина раскололась.

Василий Васильевич Шумный сидел, не шелохнувшись, только уши от стыда горят — вот-вот вспыхнет соломенная шляпа. Человек он суровый, но чрезвычайно тихий. Обладая громоподобным басом, говорит редко, кратко, вполголоса. Комплекцией и невозмутимостью нрава напоминает борца сумо. Земляки, мало знакомые с японскими традициями, сравнивают его обычно с бугаем. С войны он вернулся полковником, с пудом орденов, медалей, звездой Героя и женой немкой. Была она золотовласа и ослепительно красива. Особенно рядом с Василием Васильевичем, не отличавшимся божественными пропорциями. Истории этой любви мы не будем касаться: по причине скрытного и мрачного характера полковника запаса Шумного нам о ней ничего не известно. Кроме того, что Василию Васильевичу она стоила воинской карьеры. Звал он Маргариту Генриховну без посторонних ласково — Трофейчиком. Василий Васильевич Шумный не любил бряцать наградами. Лишь по большим праздникам прикалывал звездочку, а на День Победы — еще и колодку орденских планок. Но когда раскололся Союз, стал надевать ордена значительно чаще. Никто не слышал от него мнения о развале страны, но награды звенели с вызывающей печалью. Однажды он назвал это событие Большим Взрывом по аналогии с теорией расширяющейся вселенной. Возможно, это определение было преувеличением. Но вскоре взрывная волна докатилась до тихого Степноморска и разметала его жителей по дальним и ближним зарубежьям.

Александр Васильевич Шумный, золотоглавый, высокий человек с манерами аристократа и характером прораба, в отличие от замкнутого отца громко переживал похмелье беловежской попойки, но, зная по опыту, что против лома нет приема, вовремя смирился с новыми обстоятельствами. Пока ровесники, теряя работу и почву под ногами, пребывали в растерянности, он бросился в новую жизнь, как в прорубь после парной. И этот контрастный душ ему понравился. Начал он с того, что приватизировал станцию технического обслуживания, работой которой руководил до перелома. Затем стал хозяином автозаправочной станции, стоящей по соседству. Открыл первый в Степноморске коммерческий магазин. Прибрал к рукам разграбленный пивзавод и открыл в компании с веселым кавказцем цех по розливу водки — источник основного преуспеяния. Но любимым детищем его стал участок сопки у плотины, где он добился права разработать карьер. Участок этот лежал в водоохранной зоне, и при других обстоятельствах к нему бы его не подпустили. Но все возможно во времена перемен. К тому же Александр Васильевич обладал бронебойным обаянием. С первой встречи нужный человек делался его другом. Женщины, увидев его впервые, непременно спотыкались.

Александру Шумному часто перемывали косточки. Но лишь Шлычиха из старого села знала то, чего не знали другие: истинную правду. Не на бензине, водке, китайском барахле и щебне разбогател Саня. Колокол он нашел золотой. Это же его дед крест с Ильинской церкви спилил. Ну? Крест-то сбросил, а колокол припрятал до других времен. Вот они и пришли. Ну! Не все разделяли версию первоначального накопления. Но с некоторых пор этот колокол сильно тревожил воображение земляков. Не один местный Шлиман тронулся рассудком от его золотого звона.

Большая часть участка, выделенного под карьер, представляла собой пологий склон сопки, поросшей реликтовой сосной. Деревья росли между мшистыми валунами. Узловатые корни змеями оплетали бурые камни. Роща была красива и необычна сама по себе, но особенно неожиданно она смотрелась в этом степном краю, где старожилы делили деревья на две породы — березу и не-березу.

Первым, кому Шумный предложил руководить работой карьера, был Козлов.

Но повел он себя неправильно. Вместо того чтобы спросить, когда начинать, или, на крайний случай, поинтересоваться зарплатой, сказал: «Подумаю».

— Он подумает, — удивился, обидевшись, Шумный. — Ты знаешь, Паша, сколько в городе безработных? О чем здесь думать? Да я только свистну — весь город прибежит.

— Ну, свистни, свистни, — угрюмо согласился Козлов, — прибегут. Куда им деваться?

Вначале Шумный подумал, что Козлов набивает себе цену, и дал ему ночь на размышления. Но наутро Козлов не пришел. Встретил его Шумный через неделю. Проезжал мимо кладбища, смотрит — дорогу переходит. Сапоги в глине, на плече — лом и лопата. Тоскливое зрелище: человек вроде бы еще живет, а жизнь его уже прошла. И неприятнее всего, что этот человек твой ровесник. Словно из прошлого в свое будущее заглянул. Шумный посмотрел на себя в зеркало заднего вида и успокоился. Таким он станет еще не скоро.

— Ну, что? Надумал? — спросил, притормозив, не выходя из машины.

Окинул его Козлов нездешним взглядом и сказал:

— Не по мне работа. Тут, Саша, такое дело: или жить по-человечески — или остаться человеком.

— Не понял, — насторожился Шумный.

— Нельзя сопку взрывать. Плотина рядом. Да и рощу жалко, — объяснил Козлов.