Царские врата - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алену кто-то приподнял над землей.
Она не знала, живая ли она или уже ангел.
Тяжесть, упавшая с нее, стремительно уносилась прочь. Летела далеко, низко под ней.
Ее грех – черная земля, улетавшая под крылом от нее навсегда.
На всю жизнь.
«И на всю смерть», – подумала она, а священник, румяный, вспотевший, стоял, как капитан на палубе, перед всей полной народа церковью, и выпевал, басил на весь придел, подо всем широким куполом:
– О богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея Господу помолимся!
Алена вздрогнула.
«Так вот что такое страна. Это когда за нее в церкви молятся. Вот что такое армия. Воинство, да, это воинство. Я была там не воинство. Не воин. Я была – наемная побрякушка. Теперь я свободна. Свободна».
Она подняла руку и воткнула жесткую щепоть в лоб, в грудную кость, в плечо, в другое. Выстрел в лоб. Выстрел в грудь. И в плечо. И еще.
Вот ты себя и расстреляла светом.
И воскресла в свете.
Теперь будь навсегда в свете! Ничего не бойся!
– О граде сем, всяком граде, стране и верою живущих в них Господу помолимся…
«Град, город мой милый! Я ненавидела тебя, я удрала от тебя и бросила тебя. И я вернулась к тебе. Вернулась к тебе с сыном на руках. И ты, град мой, сына моего вырастил, воспитал. Как низко я кланяюсь тебе, стоящий на холодных горах, на ветрах! Кремлям твоим! Людям твоим! Реке твоей…»
– О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих… плененных… и о спасении их – Господу помолимся-а-а-а…
«Господи! Спаси всех, кто плывет по широкой реке моей! Спаси странствующих! Спаси болящих всех, сынка моего спаси, чтобы горькая хвороба не вернулась к нему, навек покинула его! Спаси тех, кто там, на всех войнах людских, в плену, в темницах… в кровавых грязных ямах… в сараях, ледяных и голодных, с пучком соломы вместо одеяла… Выведи их на волю! Выведи, как вывел Ты меня!»
– О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся…
Алена стояла и смотрела в черные глаза с синими опаловыми белками Богородицы Чимеевской.
Божия Матерь, как после долгой разлуки, глядела на нее.
«У меня нет на свете матери. Я сирота. Будь мне Мать, Пречистая».
А священник пел, уже не громко-победно – нежно, будто один в храме был, а не перед народом:
– Благослови, душе моя, Господа и не забывай всех воздаяний Его! Очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся недуги твоя… Избавляющаго от истления живот твой, венчающаго тя милостию и щедротами! Исполняющаго во благих желание твое: обновится яко орля юность твоя…
«Обновится яко орля… Орля – что такое? Орел, что ли? Он летит над горами… летит в вышине – под звездами – и обновляется? Молодеет, живет тысячу жизней? Но разве я так могу? Я могла погибнуть на войне тысячу раз. Я выжила. Зачем? Для чего? Куда я пойду? Куда полечу? Куда полетит орлица, свежими новыми крылами взмахнув? На хищную добычу – или солнечными крыльями людей и зверей благословлять?»
– Человек – яко трава дние его… яко цвет сельный, тако оцветет. Яко дух пройде в нем, и не будет… и не познает ктому места своего. Милость же Господня от века и до века на боящихся Его!
«На боящихся Его, – повторяла Алена, радостно, счастливо крестясь. – Вот как это верно: на боящихся Его! А я – никого не боялась. И поэтому передо мной лежала, пылала пустота, как пустыня. Там, за смертью, за ее страшным порогом, жизнь! Какая? Что там? Как надо молиться, чтобы тайна эта раскрылась? А у них, у них у всех вон какие счастливые лица! Значит, они все тайну эту – знают? А я – нет; как же я жила до сих пор без нее?»
Не чувствовала ног. Парила в воздухе храма, как фигура в нише, на фреске, летящая рядом с ней, ступнями идущая по снежным облакам.
– Распныйся же, Христе Боже, смертию смерть поправый!
«Они тоже убили Его. Они могли Его расстрелять, тогда же уже были лук и стрелы; могли закопать, похоронить заживо; могли отдать на съедение зверям; могли навязать на ноги камень и утопить. Но они отчего-то распяли Его. А Он взял и воскрес. Воскрес! А я? Ведь я тоже воскресла! Здесь! Сейчас!»
Богородица Чимеевская проблеснула густо-синими белками.
Алене почудилось: к ней голову повернула.
«Почему Он воскрес? Для чего? Для кого? Для учеников? Для матери, которую любил? Для всех людей? И что это такое – быть Богом живым?»
Повеяло сквозняком. Ветер распахнул зарешеченную створку окна, и с улицы потянуло мятным холодком и речным ветром, послышались остро-пронзительные визги голодных чаек. Чайки летали над крышами, вымаливали у людей хлеба.
По спине Алены потекли огненные искры. Ей показалось – ее волосы под платком сейчас вспыхнут, подожгутся. Ее лицо пылало.
Священник видел, как она преобразилась. Он волновался.
Такое превращение, изменение всех человеческих составов он наблюдал в храме впервые. Люди менялись, радовались после исповеди; люди просветлялись на литургии; но чтобы безумная грешница умерла и вновь родилась – этому он впервые был свидетелем.
«Она не просто родилась. Она воскресла», – наконец понял он, и у него тоже горячим светлым волненьем приподняло волосы на лбу.
«Дух Святой, это Дух Святой сошел…»
– Во Царствии Твоем помяни нас, Господи, егда приидешь во Царствии Твоем… Блажени нищии духом, ибо тех есть Царствие Небесное. Блажени плачущии, яко тии утешатся…
Слезы быстро текли по лицу Алены, пересекали ее улыбку, стекали на подбородок.
– Блажени кротцыи, яко тии наследят землю.
«Блаженство кроткой быть отныне. Не воевать. Не соблазняться о чужом. Слушать тишину. Слушать, как ходят звезды в небе. Простите мне все, кого я убила! Вы звездами давно стали. И я под вами ночами хожу… сплю в постели своей, а вы – кругами по черному небу ходите…»
– Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся…
Алена закусила губу. Правда!
Одни лгут и говорят: это правда.
Другие правду предъявляют, но им не верят.
И Господу не верили, когда Он говорил: Я – Господь.
И Ему надо было показать людям правду.
И люди насытились Его правдой. Они насытились Его кровью.
Почему же до сих пор мы не насытились кровью друг друга?!
– Блажени милостивии, яко тии помиловани будут!
«Значит, меня миловали. Я помилована. Я – награждена. После того, что я сделала, меня сжечь мало. Расстрелять мало. А я среди живых. И Бог со мной! Как же я Тебе, родной мой, любовь свою отдам?»
Она уже называла Христа, как сына: родной.
– Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят… Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся… Блажени изгнани правды ради, ибо тех есть Царствие Небесное…
«Врата отворились. И я вошла. Я, последняя преступница, я – вошла! Меня – приняли! Меня – простили! И я, я тоже буду плясать на небесах… в царском, сияющем дворце… И забуду грязь, кровь, пыль, кузов грузовика, где трупы вперемешку с живыми, забуду прицел, приклад, ударяющий при отдаче в плечо, грубый звериный смех, когда на меня наваливается чужое, дерьмом воняющее тело… Тело, чужое тело. Ты, проклятый, ты тоже человек. У тебя тоже есть душа.»
Цветной, пышно клубящийся туман обнял Алену.
В тумане она услышала нежное, свирельное пение.
– Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся… Аллилуиа!
Говорили, читали и пели. Ей было хорошо.
Чем счастливее пела душа, тем печальнее пела внутри тонкая, ломкая поминальная свирель.
…не церковь, не служба. На берегу реки стояла, и последний лед, плывущий с верховий, прибился к сырому холодному песку, и одинокая чайка кричала над ней, поминала всех усопших, погибших: расстрелянных, взорванных, лежащих под небом, под ветром – без могилы, без отпевания.
– Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих, и о еже проститися им всякому прегрешению, вольному же и невольному…
«Мы все согрешили. Мы все грешны».
– Яко несть человек, иже жив будет и не согрешит. Ты бо един токмо без греха, правда Твоя – правда во веки, и слово Твое – истина.
Горящие глаза. Дрожащие пальцы. Частое дыхание людей, стоящих во храме.
Она становилась каждым из них.
Любым – из толпы.
На ее лицо налеплялась чужая кожа. Иные черты замещали ее черты. Иные сердца бились внутри.
За миг-другой она проживала тысячи жизней.
Сначала ей было страшно. Потом она помолилась: Господи, вразуми, – и стала слушать как музыку другие души, толпящиеся, как мотыльки в свете свечи, внутри нее.
Люди! Милые люди. Чужие. Родные. Всякие. Разные.
Вы все умрете, люди. Непонятной мне; неизвестной смертью.
Но пока я живу рядом с вами, и вы живете рядом со мной.
Я чувствую вас. Я вижу вас, слышу вас.
Вот вы все, мои родные, мой народ, в храме, со мной.
Мы собрались, и мы – собор.
Как мне надо любить вас? Что сделать для вас?
Чтобы вам не так страшно было. Чтобы вы поняли, как и я сейчас: мир один, и жизнь – одна, и Родина – одна, и Бог – один, и все мы умрем, и главное, что есть, пока мы живы, это – любовь.
Любовь и ласка, ласка и любовь.
