Закон ответного удара - Сергей Самаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раньше, насколько Игорь помнил, если они были не на вражеской территории, где срабатывал подсознательный тормоз, Сохно всегда мешал спать другим – храпел весьма разнузданно. Но сейчас, не слыша этого храпа, Игорь вдруг с нытьем в зубах подумал, что время в своей стране начало ощущаться по-другому, беспокойство стало подступать, непонимание ситуации, в которой ты должен ходить на цыпочках по родной земле. Именно то, что не дает храпеть Толику. Словно он на чужой территории, словно он ежеминутно, даже во сне ждет нападения противника и всегда сохраняет предельную настороженность.
Игорь встал, немного посомневался и прошел в комнату к капитану. Осторожно отворил дверь. И все же она заскрипела. Сохно лежал с открытыми и полными тоски, почти собачьими глазами, смотрел в потолок.
– Заходи, командир… – сказал он, не поворачивая головы. – Я уже трезв, как сопливый новобранец… Нам, как я понимаю, надо дела делать…
– Надо делать… – согласился Игорь и сел в кресло. Рядом, на столике стояла непочатая бутылка водки. И когда только Сохно успел прихватить ее с кухни… – Но меня сейчас сильно интересует все, что касается Кордебалета, потому что дело тут очень непонятное и темное. И будет, сдается мне, маленькая заварушка…
Сохно глянул на него, словно сказал: «И здесь? Опять…»
– Тело Шурика похитили из морга.
– Что?…
* * *…Кордебалет выглядел больше злым, чем растерянным. Наручники никак не хотели сниматься. Или лейтенант неудачно орудовал самодельной отмычкой.
– Ключ там у кого-то в кармане должен быть… Поищите… – крикнул Шурик солдатам.
Солдат было много, обещанное лейтенанту подкрепление подъехало вовремя, но никто не хотел копаться в карманах у кровавого месива, в которое превратили террористов автоматные очереди.
– Какого рожна… – Толик без стеснения отстранил лейтенанта, вручив ему, словно грудного ребенка с рук на руки переложил, «винторез» и «В-94». – Давай попроще, по-русски… Клади-ка вот сюда… – показал он на железобетонный блок, в который врезался бандитский «уазик».
Кордебалет присел и послушно положил руки. Сохно взмахнул тяжелым, как топор, ножом – своим, проверенным, перерубающим свободно любые гвозди, а не новым трофейным, чересчур красивым и потому не слишком много обещающим. Замок под лезвием просто разлетелся на две части.
– Что и требовалось доказать!
– Доказать… – злился по-прежнему Шурик. Браслет с одной руки без замка самостоятельно слетел, а на второй его заклинило так, что теперь невозможно было бы и с ключом снять. – На, докажи… – протянул он руку.
– Бога ради… – спокойно согласился Сохно, посмотрел на лезвие ножа – не осталось ли зазубрин, удовлетворенно хмыкнул, нож убрал в ножны и сильными пальцами спокойно разогнул скобы из нержавеющей стали. – Мог бы не ворчать и сразу попросить… И вообще, надо было бы предупредить, что это тебя я спасать должен…
Но у освобожденного от наручников Шурика настроение не улучшилось.
– Знать бы, где упасть…
– Я тебя, можно сказать, дважды спас… – И Сохно рассказал, как чуть не выстрелил из «В-94» в человека рядом с водителем.
– Бронебойным? – поинтересовался Кордебалет.
– Им самым.
– Теперь бы меня уже хоронили…
И, как ни странно, лишь после этого он успокоился. Пошел звонить насчет машины.
Из-за спины выдвинулся лейтенант.
– Куда это? – Он не выпустил еще из рук винтовки и не знал, куда их пристроить.
– Надо если, себе возьми. Боевой трофей. На блок-посту такие всегда сгодятся. «Винторез» – штука больше диверсионная, а «В-94» сам сюда просится. Любой БТР остановит с пары километров. А взамен банка сгущенного молока требуется. – И Толик достал из-за пазухи принесенного из леса черно-белого котенка.
– Ой ты, какой… Молока нет, к сожалению, только тушенка. Сильно жирная… Будет?
– Попробуем…
– Откуда такой страшный зверь? – вернулся Кордебалет. – Боевой трофей?
– В лесу нашел. Запиши в отчет. Пусть и зовут его Лесом… Седьмой член нашей команды…
– Ага… – Кордебалет, похоже, разбирался в кошках и котах больше, чем Сохно. – Ты что, не видишь, что это кошка. У кота рожа не та…
– Кошка… – У Толика слегка вытянулось лицо, и он заглянул зверенышу под хвост. – Ну, тогда пусть ее зовут Лесой. – И он убрал кошечку опять за пазуху. – Кстати, что с машиной?
– Вышла.
– Хорошо. По горам я сегодня наползался, так пешком ходить уже не хочется. А теперь – валяй, рассказывай, как дошел до такой жизни?
Кордебалет опять помрачнел:
– А что тут рассказывать, если я сам ничего не знаю… Выхожу из штаба, сворачиваю за угол, останавливается машина, и на меня смотрят сразу два ствола. А сзади в спину пистолет упирают. Сажают и везут. В машине уже наручники надевают. Вот и все. И никаких объяснений…
Сохно тоже помрачнел:
– Ну, если события такие скучные, что и рассказывать нечего, то сообщи, что сам думаешь по этому поводу.
– А думаю по этому поводу я одно, что положение наше хреново. Нас или вычислили, или кто-то сдал. Здесь в Конторе половина людей ненадежные. Только на прикомандированных и можно положиться. А про нас знают слишком многие.
– И это значит…
– И это значит, что на нас началась охота. Скрадывать будут, выслеживать. Это хорошо еще, что просто меня одного хотели выкрасть. Допросить надо было – так думаю. А могли бы запросто ночью забросать окна гранатами, и все.
– И теперь?…
– И теперь нам надо менять статус. Переходим на нелегальное положение.
– А ты не думаешь, что нас совсем разгонят?
– Могут… Если демократишки и правозащитнички про нас, не дай бог, узнают, то тут такое начнется… А наши правители в коленках пока слабы – слишком боятся шума, чтобы честно поставить тех на место. Могут теперь нас и разогнать, и даже под суд отдать. И подстрелить из-за угла, потому что слишком много знаем. Но не сразу. Слишком мы еще нужны. И пока нам надо перейти на нелегальное положение и доделать все свои дела.
…А дела эти были уже в такой стадии, что время подошло приступать к ним вплотную. Агентурные сведения классифицированы, район действий определен. Распределены роли между участниками операции. Состав накануне усилен еще восьмерыми спецназовцами.
Но выезжать на место на машинах, номера которых могут быть известны боевикам, – это значит поставить выполнение задания под угрозу. Кордебалет в мыле бегал, но номера и документы сменил без обычной российской волокиты. Причем сменил военные номера на гражданские, местные. Пачка с долларами – «НЗ» группы – заметно похудела.
Выехал сначал один Сохно. На разведку. Вернувшись утром, мрачно посмотрел на ожидающих его рассказа товарищей, пнул в сердцах табуретку и нервно заходил по комнате из конца в конец.
– Хреновое это дело…
– Понятно, что хреновое. А конкретнее… – попросил Кордебалет.
– Конкретнее – еще хреновее! Там на дороге даже в комендантский час движение не прекращается. И едут, и едут, и едут. Куда и кто – не поймешь. Кто там боевик, кто мирный житель, кто вообще наш человек? Скажите мне, пожалуйста… Не остановишь же их и не спросишь пропуск. А если своего завалишь? Тут уж тебя начальство сразу сдаст, и так они в мокрых штанах ходят, а при случае все на тебя свалят. Будь готов. Да и сам себе потом не простишь. Если своего…
– А общая обстановка как?
– Да какая там обстановка… Все равно что на площади Минутка засаду устраивать, здесь, в центре Грозного…
Глава 5
Сохно присел на корточки рядом со столом. То ли кресло не внушало ему доверия, то ли он привык за последнее время больше пользоваться помещениями, в которых присесть было не на что. Выпитое сказалось на его лице – покраснели лоб и нос, глаза воспалились, но какое-то внутреннее чувство вытеснило из него последствия алкоголя и будоражило сознание воспоминаниями, как угли в костре палкой перемешивало, не позволяя костру погаснуть.
И воспоминания эти были, похоже, более глубокими, чем вчерашний или даже месячной давности день. Они на генном уровне охватывали то, что было заложено в первое сознание, охватывало первые поступки и принципы, сравнивало их с настоящим, которое дурным сном казалось, и терялось в поисках несуществующей истины. Потому что, куда Сохно ни пытался тыкнуться покрасневшим своим носом, у каждого истина была своя, и все прежние его понятия зачастую не годились в современной жизни. Он всегда хотел служить делу, а сейчас не знал, куда приложить свои силы и умения, потому что служба стала совсем не такая и она не давала, как раньше, однозначных ответов на возникающие ежеминутно вопросы.
То есть она осталась службой, но теперь служить приходилось не стране, а кому-то скрытому за невидимым занавесом, бороться за чьи-то корыстные интересы, помогать кому-то наживаться, прикрываясь именем страны и ее благополучием, хотя в действительности именно неблагополучие и создавая.
