Новый Мир ( № 12 2008) - Новый Мир Новый Мир

Люда блестяще играла в биллиард, еще она играла на гитаре, и у нее была татуировка на левой руке. Ее парень приезжал к ней из Коломыи на мотоцикле. Осенью должны были сыграть свадьбу. А в конце лета Люда поехала с друзьями в Тлумач и выпрыгнула там с третьего этажа.

— Не подходи, а то я прыгну, — сказала Люда своему пьяному другу, стоя на подоконнике какого-то тамошнего общежития.

Друг не поверил и попробовал подойти.

Люда сломала позвоночник и навсегда осталась прикованной к инвалидному креслу, которое купили за счет сельсовета. Ее парень несколько раз еще приезжал, удостоверился, что Люда на ноги никогда не встанет, и свадьбу по обоюдному согласию отменили. Последнее, что он ей сказал, было:

— Я тебя люблю и всегда буду любить. Если ты все-таки поправишься, дай мне знать. Даже если я буду женат — все равно вернусь к тебе.

И сразу после этого женился на другой.

Люда перестала играть в биллиард, зато научилась вышивать и не ходить. Руки стали для нее и руками, и ногами.

Тогда-то моя корова — мама Ласьки — и распотрошила копну сена у Камайкиных. Я потеряла ее из виду, так как зачиталась “Отверженными” Гюго.

Старой Камайкиной сразу же донесли, чья корова это натворила, а та была настолько добра, что в мгновение ока примчалась ко мне ругаться.

Я пробовала оправдаться, но на последние обвинительные вопли Камайкиной, которые она без устали вновь и вновь повторяла, мне ответить было нечего. Она кричала:

— Кто мне теперь соберет сено?! Кто мне его соберет?!

6

А еще есть Шапочка. Мальчик лет восьми, которого мама постоянно сдает в интернат и который постоянно оттуда сбегает. Мама тоже сбегает. Несколько раз в году. В Одессу. С любовниками. Но всегда возвращается.

У Шапочки эпилепсия, и когда ему что-нибудь говорят, он отвечает:

— Что?

Я иду на кладбище, которое называю плодово-ягодным, Шапочка — за мной. На кладбище растет все то, что я люблю: клубника величиной с кулак, черешни, вишни, яблоки, грушки и сливы, белые и синие. Можно набрать себе полную пазуху чего захочешь, а потом “вкусно” прогуливаться между могил, изучая надписи.

Шапочка дышит мне в спину.

— Шапочка, я на кладбище, — говорю ему. — Ты со мной?

— Что? — отвечает Шапочка и на шаг отступает.

— Приглядел бы лучше за коровами. Как забредут в огороды — и мне, и тебе достанется на орехи.

— Что? — отвечает Шапочка и на шаг приближается.

— А ты не боишься ходить на кладбище, Шапочка?

Шапочка не знает, что сказать. Выбирает между “Что?” и “Не боюсь”. Наконец отвечает:

— Не боюсь. Чего мне бояться. Когда умру, буду здесь лежать.

— Может, и не будешь. К тому времени, когда ты умрешь, на этом кладбище уже не останется места для твоей могилы.

— Почему это не останется? — обижается Шапочка и убегает куда-то за кусты.

Когда Шапочкина мама в очередной раз сбежала с любовником в Одессу, Шапочка пошел на Беремянский пруд, заплыл на два метра от берега и утонул. В воде его поймала болезнь.

— Шапочка, — говорили ему ангелы у небесных ворот, — зачем ты пошел купаться на Беремянский пруд? Ты же знаешь, что в воде тебя хватает твоя болезнь.

— Что? — ответил Шапочка.

— Смотри, Шапочка, это тебе не интернат. Отсюда не сбежишь.

Шапочка не знал, что сказать. Выбирал между “Что?” и “Захочу и сбегу!”. Наконец ответил:

— Захочу и сбегу!

7

Некоторые груши лучше не рвать, они растут прямо на могилах, большие и сочные, похожие на человеческие черепа. Но я не суеверна и с удовольствием съем несколько десятков.

Вдруг вижу: стоит Люба Вулан рядом со своим нормальным младшим братом.

— Полезай на грушу, — велит Любе брат.

Люба хохочет и пытается поцеловать брата в лоб.

— Полезай на грушу, кому сказал!

Люба лезет на дерево. Прямо под грушей — могила Васильовского, отца трех рыжеволосых чертенят. Васильовский говорит Любе:

— Люба, не надо тебе на грушу, вот ты когда-то влезла на черешню — и что потом было?

— Быстрее-быстрее, — подгоняет Любу брат.

Люба добралась до первой толстой ветви и смеется.

— Выше лезь, — приказывает брат.

— Не нужно, Люба, — настаивает Васильовский, — твой брат дурной человек. Он хочет твоей смерти или смерти твоего ребенка, которого ты носишь в себе.

Люба влезла выше. Она повисла надо всеми нами и улыбается. Подол ее юбки задрался, и я вижу, что она тоже без трусов.

— А теперь прыгай, Люба! — кричит брат. — Прыгай на землю!

— Люба, не прыгай, — реву я, — ни в коем случае не прыгай!

Васильовский сокрушенно покачивает своими грушеподобными черепами меж ветвей.

— Прыгай, Люба!

— Не прыгай, Люба!

— Прыгай!

Люба готовится спрыгнуть.

И тут появляется моя корова. Ласька. У нее красное молоко и мычание тоскливое, скоро она сдохнет, но сейчас она знает, на чьей стороне добро.

Ласька заревела, как бык, пустила ноздрями огонь, ударила копытом о землю и кинулась рогами на Любиного брата.

Тот даже испугаться не успел, как кувыркнулся в свежевырытую Шапочкину могилу.

Ласька постояла над могильной ямой, посторожила еще несколько минут Любиного брата, а потом вернулась на пастбище рвать выцветшую траву и тоскливо мукать.

— Люба, зачем ты слушаешь этого придурка? — говорила я, помогая Любе слезть с груши.

— Потому что я его люблю, — ответила Люба.

— Послушай, а ты упала с вишни и потому стала немой или родилась без верхнего нёба?

— У меня нет верхнего нёба. — Улыбнувшись, Люба открыла рот, чтобы мне это показать.

Я ей отдала свои трусы.

8

Родители приехали утром в воскресенье, привезли мне шоколадки и абрикосы. Мама прижимает меня к груди, потом внезапно отстраняется

и начинает кричать про вшей. Все точно так, как я себе и представляла.

— Мама, здесь люди такие несчастные, что вши им совсем не мешают. Тут у всех есть вши, даже у бабиных кур.

Вечером родители уже собираются уезжать.

— Я еду с вами, — говорю.

— Побудь еще недельку, — просит мама, — корова сдохла, баба очень горюет. Как ты оставишь ее сейчас одну?

Баба сидит на лавке возле летней кухни, смотрит на папину машину, на пса в будке, на своих вшивых кур, на пустой сарай и молчит.

— Я не могу тут оставаться! — чуть не плачу я. — Я больше здесь не могу! Неизвестно, кто умрет на этой неделе!

— Останься, — продолжает мама. — Еда есть, яблоки, грушки, виноград поспеет через несколько дней.

— Да-да, доча, — говорит баба, — оставайся, тут есть и то, и се.

— Подождите меня, — плачу я, — только вещи соберу! Я быстро! Я с вами!

Вбегаю в комнату и наскоро собираю узел со своими майками, шортами, книжками, зубной щеткой, магнитофон “Карпаты”, что-то еще.

Слышу, как отцов “запорожец” трогается с места.

— Подождите меня! — опрометью лечу на дорогу, где от отцовского “запорожца” уже и след простыл.

— Зачем вы меня здесь оставили! — Слезы горохом скатываются на грунтовую дорогу.

И вдруг появляется моя корова Ласька, наклоняется, и я вскакиваю ей на спину.

— Давай, Ласька! Скачи за той машиной!

Ласька скачет, как конь, галопом, я подпрыгиваю у нее на спине, ветер развевает мои волосы и осушает слезы. Мы с Ласькой как вошь на коне.

— Ласька! Здесь нельзя оставаться! Здесь кладбище, а не люди! Я им ничем не могу помочь!

Младшие Васильовские выбегают со своего двора мне навстречу и радостно пританцовывают.

— Она умерла! Тетка умерла! — кричат они.

— Отлично! — отвечаю я и скачу дальше.

— Мне нужно подкрепиться, — оборачивает ко мне голову Ласька, — не догоню машину, если не подкреплюсь!

Я отрываю кусок от своего бедра и бросаю Лаське в пасть.

Нас замечают родители в машине. Мама говорит папе:

— Езжай скорее! Она уже на хвосте!

— Как я тебе поеду скорее, — нервничает папа, — у меня газовый баллон протекает!

— Ласька! Давай, милая! Мы их можем даже перегнать! — победно кричу я. — Без трусов очень неплохо, оказывается! Ласька, давай! Перегоняем! Погнали отсюда!