Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге - Иоахим Видер

Наш путь шел сперва через бескрайнее поле проигранной битвы. И мне довелось еще раз увидеть равнину, где бесконечные ужасные следы напоминали о разыгравшейся трагедии. Безмолвными были теперь эти многочисленные лощины и заснеженные равнины. Тем призрачнее выглядели горы искрошенного и искромсанного вооружения, транспорта и техники – эти орудия ремесла смерти. Я увидел расстрелянную колонну наших разбитых и полусожженных машин, я узнал столь знакомые тактические опознавательные знаки десятка искромсанных дивизий, их техника была разбросана повсюду и громоздилась в узких степных лощинах.

По обе стороны дороги перед глазами возникали все новые картины ужаса: печальные следы говорили о том, что здесь прошла колонна пленных. Там лежали – будто из сострадания занесенные снегом – окоченевшие тела безыменных немецких солдат.

Уже спустились сумерки, когда мы проезжали через главную арену битвы – развалины Сталинграда. Обгоревшие искореженные остовы зданий производили жуткое впечатление. Светящиеся краски на вечернем безоблачном зимнем небе погасли, и все вокруг погрузилось в темноту, скрыв раздавленный город. Наша машина стала спускаться вниз по крутому откосу и, выехав на занесенный снегом лед могучей Волги, повернула на север.

Дорога шла вверх по реке. До поселка Дубовка, куда нас везли, было около пятидесяти километров. Дорога вывела нас из зоны ужасов и смерти в мирный, не затронутый войной тыл. Ледяной панцирь величественного потока, имя которого навсегда должно было остаться связанным с нашей печальной судьбой, служил нам асфальтом. Нас заключила в свои могучие объятия чудесная зимняя ночь. В небе мерцали мириады звезд, и я никогда не видел его в таком великолепии. Неправдоподобно близкие, как сверкающие алмазы, горели давно знакомые и все же чужие в этом небе созвездия. Они поразили меня, заставив позабыть о горе и отрешиться от действительности. Мои мысли обратились к прошлому.

В моей памяти возникла давно забытая картина. Мне казалось, что я еду по льду могучей русской реки в бескрайнюю глубину восточного пространства. Это было почти год назад. Я прибыл из Франции и вместе со своим штабом направлялся в распоряжение 6-й армии к Харькову. Мы переезжали Днепр по гигантскому ледяному мосту. Позади высился гордый Киев, и в утренней заре сияли многочисленные причудливые купола и луковичные башни возвышающейся на крутом берегу Лавры. Казалось, что западный мир посылает нам прощальный привет. Когда я затем взглянул на восток, увидел монотонное заснеженное пространство и почувствовал ледяное дыхание бескрайних равнин, кровь в моих жилах как бы застыла, и я мысленно спросил себя: вернусь ли я когда-нибудь на другой берег Днепра.

Закономерными были эти воспоминания и щемящие чувства, снова обуявшие меня. Навстречу какой печальной судьбе ведет меня эта дорога по Волге? Это счастье для нас, людей, что всемилостивейшая длань закрывает нам глаза густой завесой и нам не дано видеть будущее.

Но в ту февральскую ночь я страшился не только за свою судьбу. Меня одолевало беспокойство в предвидении ужасной судьбы, которая, как я видел, неотвратимо надвигалась на наш народ и Германию. Я непрестанно думал о сталинградской трагедии. В немецкой катастрофе на Волге я усматривал грозного предвестника грядущих событий.

Я вспомнил заносчивые речи Гитлера, который в начале ноября 1942 года заявил на весь мир, что немецкий солдат стоит на Волге и никогда больше не уйдет оттуда. «Сталинград наверняка будет взят, – говорил он, – но это должно произойти по возможности ценой малой крови, его должны занять передовые части, чтобы избежать повторения Вердена». И вот из соображений престижа теперь на Волге все-таки была принесена в жертву целая армия. В последнюю неделю бессмысленных боев это осознали и почувствовали многие. В конце концов они потеряли веру в верховного главнокомандующего и главу государства. Спасительный выход своевременно не был использован, следствием чего неизбежен стал второй Верден, еще более жестокий и кровавый, чем в Первую мировую войну.

Ужасное жертвоприношение свыше четверти миллиона людей явилось непосредственным ударом по всему немецкому народу. Дело вышло за рамки военных событий. Речь шла о гораздо более всеобъемлющих факторах, и мне представлялось, что в могилах Сталинграда была вместе с павшими погребена и гуманность. Лишь нравственно оправданное политическое решение могло бы указать выход из создавшегося положения и предотвратить худшее. Но не оказалось выдающегося полководца, который отважился бы разорвать оковы чисто солдатского повиновения и, руководствуясь подлинным сознанием ответственности, действовал бы вопреки приказам самостоятельно, как должен действовать человек, повинующийся одному лишь непреходящему закону нравственности.

В печальных событиях на Волге я узрел поворотный пункт войны не только в военном отношении. Во всем пережитом я теперь видел и ощущал еще и нечто другое – предвосхищение конечной катастрофы, навстречу которой шла Германия. Я мысленно представил себе второй Сталинград, повторение только что пережитой трагедии, но в куда более громадном и страшном масштабе. Это была гигантская битва в окружении на немецкой земле, в которой не на жизнь, а на смерть сражался весь немецкий народ. Не решались ли там те же самые вопросы, что и в последние месяцы существования нашей 6-й армии? Созреют ли в уже отмеченной судьбой жертве сознание, решимость и сила для того, чтобы попытаться пойти на прорыв или капитулировать? Было невыносимо тяжко безучастно взирать на то, как наша участь и рок постепенно постигнут и нашу родину. И щемящее чувство все больше овладевало мною.

От тягостных мыслей меня снова и снова отвлекла чудодейственная картина сияющего бесчисленными звездами ночного зимнего неба. Это зрелище с магической силой приковывало к себе мой взор. То, что сейчас казалось мне полным крушением разваливающегося мира и безудержной катастрофой, внезапно получило иные рамки. Я снова обрел душевное равновесие и покой. Если до этого мне казалось, что хаос словно хочет поглотить меня, то теперь на мое больное, израненное сердце бальзамом потекли успокоение и мир. Это умиротворение снисходило на землю от царивших на небе великого вечного порядка и гармонии, познать которые помогло мне мерцающее море звезд над моей головой. Чудесным и непостижимым для разума было то утешение, которое дарили моей душе звезды. Мне представлялось, что моя личная судьба как частица всего происходящего на земле вливается в великий, всеобъемлющий круговорот вселенной.

Для массы уцелевших, которые вырвались из сталинградского ада, эпилог трагедии длился недолго. Десятками тысяч они погибали уже в первые месяцы своего плена. Голод и лишения, мороз и болезни сделали их верной добычей смерти еще до окончания военных действий. Многомесячный массовый мор расчистил не только оставшиеся на поле сражения лазареты. Вместе с колоннами пленных смерть входила в ворота различных сборных лагерей, в Бекетовку, Красноармейск и Фролов, где повсюду свирепствовали опустошительные эпидемии. И никогда не удастся составить бесчисленный список жертв Сталинграда, назвать все цифры, имена и описать отдельные судьбы.