Фамильная честь Вустеров - Пэлем Вудхауз

     – Прошу прощения, сэр.

     – Вы что-то сказали, Дживс?

     – Я хотел предупредить, что сначала  необходимо устранить препятствие, только потом мистер Финк-Ноттл сможет приступить к выполнению операции.

     – Что за препятствие?

     – Желая защитить свои интересы, сэр Уоткин выставил полицейского Оутса охранять гостиную, где хранится коллекция.

     – Не может быть!

     – Увы, сэр!

     Свет, сияющий на  лице  Гасси, померк, он издал  жалобный  стон – было похоже на пластинку, когда у патефона кончается завод.

     – Я думаю, что,  проявив остроту ума, мы без труда уберем  эту помеху. Помните  случай  в "Чафнел-Холл", сэр, когда сэр  Родерик  Глоссоп  оказался запертым в теплице, а все ваши попытки его вызволить терпели неудачу, потому что возле двери стоял полицейский Добсон?

     – Отлично помню, Дживс.

     – Я осмелился высказать предположение, что можно побудить его покинуть пост, если он узнает, что в кустах малины с ним желает встретиться горничная Мери, с которой он обручен. Так мы и поступили,  и  все  прошло  как  нельзя более успешно.

     – Верно, Дживс.  Однако я не  представляю, как что-то  подобное  можно провернуть сейчас, – с сомнением проговорил я. – Вы, конечно, помните, что полицейский Добсон был  молод, пылок, влюблен,  такие не рассуждая  бегут  в малину,  если   им  шепнуть,  что  там  их  ждет   девушка.  Юстас  Оутс  не романтический Добсон.  Он в возрасте,  наверняка давно женат, на свидание не побежит, ему бы за чашкой чаю посидеть.

     – Да,  сэр, вы совершенно  правильно заметили, что полицейский Оутс – солидный  семейный  человек.  Я  лишь   предлагаю   применить   в   нынешних чрезвычайных обстоятельствах тот  же принцип. Оутса следует сманить тем, что согласуется  с  психологией данного индивидуума. Я бы  высказал  мысль,  что мистер Финк-Ноттл должен довести до  сведения  полицейского,  будто он видел его каску у вас.

     – Вот это мысль!

     – Да, сэр.

     – Я все понял. Потрясающе! Именно то, что нужно.

     Судя по остекленевшим глазам Гасси, он ничего не понял, и я принялся объяснять.

     – Не так  давно, Гасси, невидимая  рука похитила головной  убор  этого служителя закона, тем самым  плюнув ему в душу. Дживс считает, что,  если ты сообщишь ему, будто видел означенный убор в моей комнате, он примчится сюда, как разъяренная тигрица,  у которой украли детеныша, предоставив тебе полную свободу действий. Такова ведь суть вашего замысла, верно, Дживс?

     – Совершенно верно, сэр. Гасси на глазах оживал.

     – Теперь дошло. Хитро придумано!

     – Еще  бы.  Хитрейший  ход,  и  с  каким  тонким  знанием  психологии. Великолепно, Дживс.

     – Благодарю вас, сэр.

     – Гасси,  он сразу  же клюнет. Скажешь ему, что  каска у меня, выбьешь стекло и хвать корову. Проще простого. Маленький ребенок справится. Об одном я жалею,  Дживс: мы лишаем тетю  Далию всякой надежды  заполучить сливочник. Ужасно досадно, что на него сейчас такой спрос.

     – Согласен,  сэр. Но, может быть,  миссис Траверс поймет,  что мистеру Финк-Ноттлу он нужнее, чем ей, и отнесется к потере философски.

     – Может быть. А может быть, и нет. Но все равно ничего не поделаешь. В таких случаях,  как  нынешний,  когда  сталкиваются  интересы  индивидуумов, кто-то неизбежно терпит поражение.

     – Совершенно справедливое наблюдение, сэр.

     – Не  бывает в жизни,  чтобы всегда  все хорошо кончалось,  – я  хочу сказать, у всех без исключения.

     – Не бывает, сэр.

     – Сейчас  главное – устроить  судьбу Гасси. Поэтому не теряй времени, Гасси, и да поможет тебе небо в твоих трудах.

     Я закурил сигарету.

     – На редкость здравая мысль, Дживс. Как вы до нее додумались?

     – Меня натолкнул на нее сам полицейский, сэр, когда я с ним болтал. Из его слов я заключил, что он и в самом деле подозревает вас в похищении своей каски.

     – Меня?  Но почему, черт подери? Ведь я его почти не знаю. Я думал, он подозревает Стиффи.

     – Сначала  он  действительно подозревал мисс  Бинг,  сэр, и до сих  пор считает ее вдохновительницей  преступления. Однако, по его мнению, у барышни был соучастник; который  выполнил черную работу.  Как я мог  заключить,  эту версию поддерживает и сэр Уоткин.

     В  памяти  всплыло  начало   моего   разговора  с  папашей  Бассетом  в библиотеке,  и я  наконец-то  понял, чего он  добивался.  В словах,  которые казались мне тогда  пустым сотрясанием воздуха, я уловил зловещую подоплеку. Я-то думал,  мы просто сплетничаем  о волнующих событиях, которые только что произошли, а он на самом деле прощупывал меня и даже допрашивал.

     – Но почему он решил, что соучастник – я?

     – Когда  полицейский  встретил  вас сегодня под  вечер  на дороге,  он обратил внимание,  что между вами и  мисс Бинг существуют  теплые, сердечные отношения. А  когда он нашел  на месте преступления перчатку, его подозрения усилились.

     – Дживс, я вас не понимаю.

     – Он  считает, сэр, что вы влюблены в мисс Бинг и носили ее перчатку у сердца.

     – Если бы я носил ее у сердца, как бы я умудрился ее уронить?

     – По его представлению, сэр, вы достали ее, чтобы прижать к губам.

     – Ну, это уж слишком, Дживс. Чтобы я стал прижимать к губам перчатки в тот самый миг, когда готовлюсь умыкнуть у полицейского каску?

     – Вероятно,  так поступил мистер Пинкер,  сэр.

    Я хотел  было объяснить Дживсу,  что   в  любой  ситуации  Пинкер   поступит  совсем  не   так,  как обыкновенный, нормальный человек, у которого  в  голове  чуть больше мозгов, чем  у  выскакивающей из  часов  деревянной кукушки,  но  мне помешал  вновь появившийся Гасси. Он был окрылен, я понял, что дела идут неплохо.

     – Берти, Дживс оказался прав, он будто прочел мысли Юстаса Оутса.

     – Его заинтересовало твое сообщение?

     – В жизни не видел, чтобы полицейский пришел в такое волнение. Он чуть не бросил свой пост и не помчался сломя голову сюда

     – Почему же не помчался?

     – Не осмелился, ведь сэр Уоткин велел ему стоять на посту у двери.

     Я понимал психологию этого человека. Он был в точности как  тот парень, который  стоял  и  стоял  на  горящей  палубе,  когда  все остальные  с  нее попрыгали.

     – В таком случае он, надо полагать, сначала известит папашу  Бассета о ставших ему известными фактах и после этого попросит позволения действовать?

     – Да. Думаю, он явится с минуты на минуту.

     – Гасси, тогда тебе не надо быть здесь. Иди-ка лучше в холл.

     – Бегу. Я только пришел сказать.

     – Как только он отойдет от двери, ты сразу в гостиную.

     – Конечно.  Положись  на  меня.  Дело  не  сорвется.  Дживс,  это была гениальная мысль.

     – Благодарю вас, сэр.

     – Представляете, какой камень у меня с души свалился, ведь  через пять минут  все  будет улажено. Об одном  я  только жалею, – задумчиво  произнес Гасси, – зря я отдал старику блокнот.

     Он  сообщил  об этом чудовищном поступке  словно  бы мимоходом, и я  не сразу понял, какими последствиями он чреват. Когда же осознал, ужас проник в каждую клеточку моего тела. Казалось, я сижу на электрическом стуле и палачи уже включили ток.

     – Ты отдал старику блокнот?!

     – Да. Когда он уже уходил. Я подумал, там есть ругательства, которые я забыл.

     Я схватился дрожащей рукой за каминную полку, иначе бы упал.

     – Дживс!

     – Слушаю, сэр?

     – Еще бренди!

     – Сейчас, сэр.

     – И  что  вы  носите  его  в маленьких  рюмках, как  будто  это радий? Принесите бутылку.

     Гасси вроде бы удивился.

     – Берти, что-нибудь случилось?

     – И ты еще спрашиваешь! – Я горько засмеялся.  –  Ха!  Ну,  ты  меня доконал.

     – Да о чем ты? Почему доконал?

     – Неужели  ты не понимаешь,  идиот несчастный, что ты натворил? Теперь уже  ни  к  чему красть корову. Если старик Бассет прочел то, что написано в блокноте, он никогда тебя не простит.

     – Почему?

     – Ты видел,  какое  впечатление это произвело на  Спода.  Уж если Спод осатанел, читая  о себе горькую правду,  неужели ты думаешь,  она понравится папаше Бассету?

     – Но  он уже слышал  о себе  горькую правду. Я  рассказывал тебе,  как отделал его.

     – Это еще  могло сойти тебе  с рук. "Пожалуйста,  постарайтесь  понять меня... я погорячился... вышел из себя", ну, и так далее. А вот хладнокровно записывать изо дня  в  день наблюдения в мельчайших  подробностях  – о, это совсем другое дело.

     Наконец-то  он  понял.  Лицо  снова  позеленело.  Рот  открылся,  потом закрылся, как у  золотой рыбки, которая нацелилась склевать муравьиное яйцо, а другая золотая рыбка ее опередила и перед самым носом слопала.