Страсть к невозможному. В поисках истины, доброты и красоты - Бхагван Раджниш

Старое мертво. Конечно, старое кажется очень удобным; оно кажется комфортным, так как вам ничего не нужно делать. Вам даже не нужно быть разумным. Вы можете быть умственно отсталыми и при этом притворяться перед миром великим интеллектуалом, потому что ваша память заполнена всеми видами информации.

Память не является частью сознания, память — это часть вашего тела. Это просто механизм, подобный компьютеру: вы кормите его информацией, и, чем бы вы его ни кормили, он совершенно этим доволен. Ему это известно. А знание дает определенную силу. Вы пребываете в сфере, где вы правите, вы все знаете.

Неизвестное, новое внезапно обнажает ваше невежество, и это вас ранит. Вы не хотите знать о своем невежестве, вот почему новое так пугает. Ваше невежество огромно, а ваше знание — лишь крохотная капля росы. Если вы не хотите остаться каплей, закрытой, абсолютно не восприимчивой и не чувствительной к необъятному существованию, способным в любой момент стать вашим, соберитесь с духом и выйдите за пределы своей мизерности. В момент, когда капля росы совершает прыжок в океан… то же самое происходит с человеком, когда он прыгает из ума в медитацию.

Ум так мал. Жизнь, существование, так огромны, так бесконечны, что, пока вы не выйдете из ума, вы будете влачить жизнь заключенного, жизнь раба. Рабу неведом танец, неведомы свобода и ее ликование, блаженство и экстаз быть безбрежным, океаническим.

Моя работа заключается в том, чтобы заставить вас вылезти из ваших пещер, темных пещер, хотя они и кажутся вам очень уютными, просто из-за того, что они вам знакомы.

Это случилось во время Французской революции… Во Франции существовала огромная тюрьма, Бастилия, куда посылали только тех, кто был осужден на пожизненное заключение. Туда можно было только войти, но никогда нельзя было выйти. Если человек туда попадал… существовал только вход, выхода не было…

Вся Бастилия была утыкана маленькими пещерами для заключенных, тысячи пещер, темных, без света. Заключенные были закованы в кандалы и наручники, а все ключи выброшены в колодец, располагавшийся посередине тюрьмы. Не предполагалось, что эти замки когда-нибудь будут открыты, поэтому какой смысл было собирать без надобности тысячи ключей? Смысла не было: эти люди умрут, а цепи срежут, не открывая.

Когда произошла Французская революция, революционеры первым делом решили отворить двери Бастилии и выпустить тысячи узников на свободу. Им казалось, что они делают что-то великое. Но они не ожидали такой реакции — заключенные отказались. Они сказали: «Мы прожили здесь кто двадцать, кто тридцать лет…» Было несколько людей, которые пробыли там пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет.

Человеку, который провел в тюрьме семьдесят лет, сейчас должно быть около ста. Вся его жизнь прошла в стенах маленькой пещеры. Он не мог выйти, он был прикован к пещерной стене. Он даже не мог просто взглянуть на небо, на звезды, на Луну. Естественно, спустя семьдесят лет этот человек боится вернуться в мир.

Все, кого он знал, либо умерли… либо где ему их искать? Их имена, их лица стерлись, долгие семьдесят лет…

И кто знает, узнают ли они его? Если он не может их вспомнить, то кто вспомнит его? — человека, осужденного на пожизненное заключение. И чем он будет заниматься? Где добудет пищу, одежду, где будет спать? Ему нужна крыша над головой. Он практически разучился работать, добывать деньги, да и кто возьмет на работу человека в таком возрасте — старого, больного, в лохмотьях? Даже те, кто пробыл в тюрьме всего несколько месяцев, с трудом находят работу; кто же будет доверять человеку, просидевшему в тюрьме семьдесят лет? Это слишком рискованно.

В тюрьме комфортно — посторонний может с этим не согласиться — но для того, кто прожил в пещере семьдесят лет… Возможно, поначалу, несколько дней, месяцев это некомфортно, но люди обладают невероятной способностью к адаптации. Если их поставить в безвыходное положение, они приспособятся к любой ситуации.

Но семьдесят, или даже пятьдесят лет — это большой срок, это половина века. Теперь человек начал чувствовать себя уютно, комфортно: не нужно заботиться о хлебе насущном, не нужно заботиться о завтрашнем дне, ни о чем не нужно беспокоиться. Он забыл, как зовут его детей, кто его жена, и что стало со всеми этими людьми. Нет, он не хочет оттуда выходить.

Революционеры не могли поверить: «Мы дарим вам свободу, а вы так боитесь, как будто мы собираемся вас убить».

Узники сказали: «Именно это мы и чувствуем: что вы собираетесь нас убить. Здесь мы абсолютно счастливы. Простите нас, мы не можем сделать того, что вы ждете; слишком поздно».

Но революционеры упрямые люди. Они не послушали узников; они разорвали их цепи, разрубили наручники и заставили выйти — с той же жестокостью, с какой однажды их туда загоняли. Против воли их загоняли вовнутрь, теперь против воли их выталкивали наружу.

Из-за яркого света многие из них были не в силах даже открыть глаза. Пока они жили в темноте, их глаза ослабли и стали слишком чувствительными; они больше не могли смотреть на солнечный свет. Многие разучились ходить. Но революционеры сияли; они не замечали ни криков, ни слез. Революционеры — это революционеры; они выгнали их из Бастилии, почти три тысячи узников…

Никто не хотел их принимать, и они бродили по городу, почти как мертвецы, как призраки. Они не могли ничего узнать; семьдесят лет назад все было совсем другим. Они не могли встретить никого из своих современников. К вечеру почти все вернулись назад, к тюрьме. Они дрались с революционерами, которые не пускали их обратно в тюрьму. Они говорили: «Мы не можем жить снаружи. Кто даст нам пищу? Кто позаботится о нас, кто обеспечит нас медицинской помощью, жильем, одеждой? Вы?»

И что самое удивительное… они сказали: «Мы не можем спать без цепей и наручников. Мы так к ним привыкли, что кажется, что нам чего-то не хватает. Мы не можем спать: днем мы пытались спать под деревьями, но, не ощущая на ногах и руках веса цепей, мы не могли уснуть. Так что, пожалуйста, не мучайте нас. Жизнь и так мучила нас достаточно, теперь, когда она подошла к концу, мы не хотим ничего в ней менять».

Наконец революционеры поняли, что к чему. Они никогда не думали, что человек привыкает к определенной ситуации, и тогда это уже его территория. И на этой территории он чувствует себя уютно и комфортно.

Из моего собственного опыта… Я общался с нищими, которые имели счета в банках. У меня нет счета в банке — у меня никогда его не было.

Так сложилось, что из-за моих постоянных разъездов я оказывался на вокзале в Джабалпуре минимум десять-пятнадцать раз в месяц, то приезжая откуда-нибудь, то уезжая. Бывало так, что возле вокзала часто стоял старый нищий. И так как в первый раз я дал ему одну рупию, он никогда не брал меньше, но и больше никогда не просил. Так, мы оба к этому привыкли: я должен был дать ему одну рупию. В действительности, если я приезжал и не видел этого нищего, мне его даже не хватало. Я спрашивал: «Где этот старик?» Мы очень подружились, и если иногда я его не встречал, то в следующий раз давал ему две рупии: одну за предыдущий раз, так как она становилась для меня грузом.

Однажды, проезжая мимо вокзала, я увидел его. Я никуда не уезжал, я просто ехал на машине мимо вокзала на встречу с врачом, лечившим работников железной дороги в железнодорожном госпитале. Вдруг в закоулке я увидел этого старика разговаривающим с юношей; юноша был моим студентом. Я остановил машину и стал ждать. Когда они закончили, оба были шокированы. Отец был в шоке… я не понимал, почему. Я спросил: «Что вас так потрясло?»

Отец ответил: «Я скрывал это от всех, но от вас скрывать не могу. Это мой сын и ваш студент, и я собираюсь дать ему образование как минимум врача».

Я сказал парню: «Ты никогда не говорил мне, что ты сын нищего».

Он ответил: «Отец не разрешал мне. Мы никогда не встречаемся в местах, где нас могут увидеть, потому что, если люди узнают, что я сын нищего, возникнут проблемы — проблемы в колледже, проблемы при поступлении в другие колледжи. Это станет невозможно, и отец будет разоблачен: он в состоянии дать сыну медицинское образование и при этом продолжает попрошайничать. Он покупает мне самую лучшую одежду…» Я видел: во всем классе у него была самая лучшая одежда, самая лучшая обувь — все самое лучшее.

В тот день я спросил старика: «Сколько денег у вас на счету?»

Он ответил: «Теперь я не могу от вас этого скрывать, и я верю, что вы не расскажете никому, что он мой сын. На моем счету тридцать тысяч рупий».

Я сказал: «С тридцатью тысячами можно открыть магазин, небольшую фабрику. Почему даже в таком возрасте вы продолжаете побираться?»

Он ответил: «Это удобно! В любом другом деле я могу обанкротиться, но попрошайничество никогда не сделает меня банкротом. Я зарабатываю больше любого владельца магазина или небольшой фабрики. Мой доход — около пятидесяти рупий в день». В Индии даже врачи и профессора столько не зарабатывают.