Город лестниц - Роберт Беннетт

Шара вежливо улыбается Ирине:

– Прошу простить, я на минутку.

Рев этот Шара слышит даже из-за закрытых входных дверей.

– Это издевательство! Нарушение всех мыслимых этических и политических принципов! – орет какой-то мужчина. – Преступление! Это что, объявление войны, я вас спрашиваю?! Вы похитили женщину! Силой увели из собственного дома! Пожилую уборщицу, отдавшую жизнь служению стариннейшему и самому почитаемому из учреждений Мирграда! Губернатор, я требую, чтобы вы отошли и пропустили нас! И немедленно отпустили несчастную женщину! А если вы этого не сделаете, уверяю вас: дойдет до международного скандала! Я понятно выражаюсь?!

Мулагеш что-то бормочет в ответ, но ее сложно расслышать.

– Угроза нападения? Какая еще угроза нападения?! – вопит в ответ мужчина. – Что здесь под угрозой, так это права и привилегии граждан Мирграда!

Шара идет через двор. Так, а вот и Сигруд – притаился в тени, подпирает спиной стену. Отец Города вцепляется в ворота, как узник в решетку камеры. Он высокий для континентца, лицо смуглое – и местами ярко-красное, словно картофелину облили глазурью и отправили в печь для обжига. Половину лица – аж до самых глаз – закрывает густая бородища, более похожая на шерсть.

Шара узнает его: как же, та статья в газете. А этот Эрнст Уиклов в жизни даже страшнее, чем на фото…

А за ним выстроились по меньшей мере дюжина бородачей в грязно-белых хламидах – мирградские адвокаты. И все они не сводят с Мулагеш пристальных глазок, и каждый держит в правой руке кожаный портфель на манер меча.

Так, только адвокатов нам теперь не хватало… Помереть, что ли? Разом все заботы кончатся…

– Поскольку посольство – это, с точки зрения закона, территория Сайпура… – начинает Мулагеш.

Уиклов хохочет:

– О, не сомневаюсь! Дай вам волю, и вы целый мир назовете сайпурской территорией!

– Поскольку территория посольства – часть Сайпура, – цедит сквозь зубы Мулагеш, – мы имеем право не доводить до вашего сведения, кто на ней находится, а кто нет.

– А вам и не надо этого делать! Ибо мои коллеги и друзья собственными глазами видели, как сюда привезли бедную женщину!

Шара оглядывается на Сигруда: тот хмурится, явно беспокоясь. Обычно он замечает любой «хвост», так что если кто-то и впрямь сумел сделать это незамеченным – что ж, это должен быть настоящий самородок…

Уиклов тем временем продолжает:

– Вот что я вам скажу, губернатор Мулягеш! – Произнося ее имя, он намеренно коверкает его. – Если дитя Мирграда пострадает или ему будут угрожать ваши клевреты – о, не сомневайтесь! Улицы содрогнутся от гласа народного, призывающего сровнять с землей ваше посольство, вашу резиденцию и вышвырнуть вас с нашей земли! Нам следовало поступить так еще много лет назад!

– Зря горло дерете, Уиклов, – усмехается Мулагеш. – Что-то я не вижу здесь протестующих толп: только вы, да я, да двор пустой.

– Если не отпустите несчастную женщину, толпу я вам гарантирую! Я вам тут целый мятеж устрою!

– Отпустим? У нас на территории нет лиц, которых удерживают силой. Сюда все приходят по своей воле.

– По своей воле, говорите?! К ней в квартиру вломилось вот это чудище! – И Уиклов тычет пальцем в Сигруда. Тот со скучающим видом почесывает нос. – Вы ее запугали! Угрожали ей! Это все равно, что захватили!

Шара откашливается и замечает:

– Вы ошибаетесь, сэр. Сударыня Торская только что пила со мной кофе. Я могу лично подтвердить это.

Уиклов разворачивается к ней – он так и излучает презрение:

– А вы кто такая? Нет, минутку… вас прислали вместо этого подлого болвана Труни? Если так, вы мне не указ! Вы бы еще заставили меня пьяного дебила слушаться!

Шара медленно смигивает. Давненько с ней не разговаривали в таком тоне… Она спрашивает:

– Вы, как я понимаю, будете Эрнст Уиклов?

Он свирепо кивает:

– Так я и знал, что попаду в ваши черные списки! Ха! Как вы меня там назвали? «Враг Сайпура», я более чем уверен! Что ж, знайте: мне лестно сознавать, что вы готовы убить меня в любой момент!

– Боюсь вас разочаровать, сэр, – холодно отвечает Шара. – Я лишь вчера узнала о вашем существовании. Из местной газеты.

Мулагеш зажимает рот ладонью – чтобы не расхохотаться в голос. Уиклов краснеет от ярости.

– Да уж, наглости вашему племени не занимать! – цедит он. – Барышня, учтите: ни вы, ни ваш губернатор не сможете выйти сухими из воды! Нас не обмануть дипломатическими уловками! Ибо факты таковы: вы держите в заложниках гражданку Мирграда! Наверняка из мелочного желания отомстить за вчерашнюю потасовку!

– Потасовку? – тихо переспрашивает Мулагеш. – Шестнадцать человек погибли. Их убили – каждого из них. Я присутствовала при этом. Видела тела. А вы?

– Я не нуждаюсь в дальнейших подтверждениях того, что ваши люди развязали кровавую бойню! – гордо заявляет он.

– Вы бы определились – либо потасовка, либо кровавая бойня, – усмехается Мулагеш.

– Вопрос спорный, – отрезает Уиклов. – Итак. Удерживаете ли вы женщину по имени Ирина Торская на территории посольства? Если вы будете и дальше упорствовать во лжи, утверждая, что нет, не удерживаете, мы с коллегами подадим иск в самые высокие инстанции, утверждая, что вы своими действиями нарушили множество международных договоренностей и соглашений! Я лично добьюсь того, чтобы вам запретили въезд в наши края! Чтоб ноги вашей здесь больше не было! Я понятно выражаюсь?!

Шара кривится: Уиклов, конечно, напропалую блефует – смешно вестись на такую чушь. Но он явно умеет привлекать к себе внимание, а излишнее внимание – это совсем не то, что ей сейчас нужно. С тех пор как ее посетили видения, ощущения у Шары такие, словно она сидит на ящике с динамитом, а люди бегают вокруг и норовят поддать огоньку.

– Ага! – вдруг орет Уиклов. – Вот она! Вот она!

Все оборачиваются. Шара тоже оборачивается, видит Торскую, осторожно выглядывающую из дверей посольства, и сердце ее обрывается.

– Видите! – торжествующе орет Уиклов. – Видите ее?! Ее там держали насильно! Как я и говорил! Это же она, разве нет?!

Шара решительно направляется к Ирине. Та таращится на Уиклова, в широко раскрытых глазах – благоговейный ужас.

– Ирина, вам нельзя выходить, – говорит Шара. – Здесь небезопасно.

– Я слышала, как назвали мое имя, – тихо говорит она. – Это… Отец Города? Это правда Отец Города Уиклов?

– Вы знаете его? Вам знаком кто-либо из сопровождающих его лиц? – осторожно интересуется Шара.

Ирина отрицательно мотает головой:

– И что же… они про меня спрашивали? Прямо вот про меня?

– Ирина! – орет Уиклов. – Не слушай ее! Иди ко мне, Ирина! Не слушай их!

– За вашей квартирой следили, – говорит Шара. – Они следили за вашими передвижениями, за всем, что вы делали. Даже после того, как вы выполнили данное вам задание.

– Ирина! Иди к нам! Что ты с ней разговариваешь, иди сюда!

– Я бы не советовала вам идти с ними, Ирина. Я не знаю, по какой причине они явились сюда, но их забота не кажется мне искренней.

Ирина завороженно смотрит на Уиклова, который зверски трясет решетку ворот. Мулагеш приказывает немедленно прекратить это, но тот продолжает истошно орать:

– Ирина, они хотят тебе зла! Они замышляют! Против тебя и Мирграда! Не слушай эту глупую бабу!

– Ирина. Я очень прошу. Я не советую вам идти туда, – напирает Шара. – Люди, которые стоят за всем этим, крайне опасны. Вы это прекрасно знаете.

– Но Отец Города никогда бы…

– Я тебя слышу! – верещит Уиклов – кстати, врет. – Я все слышу! Слышу, как ты уговариваешь эту несчастную женщину отказаться от своих прав гражданки Мирграда! Не слушай ее, Ирина!

– Ирина, – повторяет Шара. – Подумайте. Подумайте сами.

Но Уиклов продолжает вопить:

– Она – не твоей расы! Она не из твоего народа! Она не священного рода, как я и ты, как все твои братья и сестры! Их законы запрещают нам говорить это, но ты в сердце своем знаешь – это правда!

Ирина поднимает взгляд на Шару, и та понимает: все.

– П-простите, но я… я не могу иначе, – шепчет она.

И идет через двор к воротам.

Уиклов снова трясет решетку, гаркает на Мулагеш, требуя открыть. Мулагеш смотрит на Шару. Шара лихорадочно пытается что-нибудь придумать, как-то это предотвратить… но ничего не приходит в голову. Мулагеш сухо кивает. Лицо у нее – мрачней некуда. Механизм ворот приходит в действие, колесики и шестеренки крутятся и звякают, и решетка медленно отъезжает в сторону.

Проходят годы, бьются волны,Душа заглядывает за утесы,На руках твоих кровь и соленая вода,Ветер поет в соснах, закрой глаза.Мы – клинок на ветру,Уголь в снегу,Тень под волной,И мы помним.Мы помним дни в море, золотую реку,Дни храбрых походов, сокровища несчетные.Они назвали нас варварами,Но мы знали, что жили в мире.А вражду мы узнали тоже,Она пришла незваной гостьей,И надолго поселилась у нас,Но короли изгнали ее.Из окна смотрело острое копье,Рвалось пламя факелов,Ползло по стропилам, по крыше,В ночи кричали – никто не ответил.И так мы лишились его, и семьи его больше нет.Нашей семьи мы лишились, ибо нет у нас короля.Он ушел неоплаканный.Похитили тело славного Харквальда,Бросили его в волны, на поживу морским тварям,Скормили его рыбам, что питают наших детей.Красные дни пришли, темные дни,Время пиратов и беззакония,Бесконечной войны.Берега наши пусты, а могилы полны.Мы помним о нем. Мы помним о его семье,И сына его помним, хоть он и исчез.Мы помним юного ДаувкиндаИ знаем: когда-нибудьОн вернетсяИ спасет нас от нас самих.

Народная дрейлингская песня. 1700 г.