Военный слух - Филипп Капуто

И вот что было интересно — мертвецы очень сильно походили друг на друга. Люди с чёрной, белой, жёлтой кожей — все они выглядели на удивление одинаково. Кожа их была будто бы сделана из свечного сала, из-за чего они походили на собственные восковые копии; зрачки глаз были выцветше-серыми, а рты — широко раскрыты, как будто бы они кричали, когда их настигла смерть.

Ну, и запах был одинаковый. Смрад смерти уникален, это, наверно, самый противный запах на земле, и, стоит хоть раз его ощутить, ты уже никогда не сможешь искренне согласиться с утверждением о том, что человек есть высочайшее существо из тварей земных. Трупы, с запахом которых мне пришлось познакомиться, пока я воевал и работал военным корреспондентом, пахли намного хуже, чем все те рыбы, птицы и олени, которых я чистил, свежевал или потрошил на рыбалке или охоте. Из-за того, что запах смерти очень силён, к нему никогда не привыкнуть, как нельзя привыкнуть к виду смерти. И запах этот всегда одинаков. Он может отличаться по интенсивности, в зависимости от степени разложения, но если взять двух человек, пробывших мёртвыми в течение одного и того же времени и в одинаковых условиях, разницы в запахе от них не будет. Впервые я обратил на это внимание в 1965 году во Вьетнаме, когда заметил, что меня совершенно одинаково мутит от вони, исходящей что от мёртвого американца, что от мёртвого вьетнамца. С тех пор я замечал это снова и снова, на других войнах и в других местах — на Голанских высотах и в Синайской пустыне, на Кипре и в Ливане, и, завершая круг, опять во Вьетнаме, на улицах Ксуанлока, города, за который шли сильные бои во время наступления северных вьетнамцев в 1975 году. И все эти мертвецы — американцы, северные и южные вьетнамцы, арабы и израильтяне, турки и греки, мусульмане и христиане, мужчины, женщины, дети, офицеры, солдаты — пахли одинаково плохо.

К выполнению обязанностей по ведению отчётности по потерям я приступил 21 июня 1965 года. В тот день рано утром патруль из 2-го батальона участвовал в мелкой стычке с вьетконговцами у хребта Железный мост. Где-то в районе полудня зазвонил полевой телефон: звонил офицер по личному составу 2-го батальона с сообщением о четырёх потерях: один убитый, трое раненых. Я выложил на стол бланки для регистрации боевых потерь и сказал: «Ладно, валяй». Начав с убитого, он стал по очереди докладывать фамилии, личные номера и описания ранений. На линии было много помех, и ему пришлось передавать фамилии по буквам: «Атертон. Альфа-танго-отель-эхо-ромео-танго-оскар-новембер. Первое имя — Джон. Далее «дабл-ю», как в «виски»… Огнестрельное ранение в туловище… Пал на поле боя в ходе патрулирования окрестностей города Дананга…» Говорил он без выражения, отрепетировано, как диктор, зачитывающий по радио ежедневные котировки акций.

Я быстро записывал. В палатке было жарко до предела. Пот капал с кончика носа на бланки, размывая буквы. Бланки прилипали к предплечью руки, которой я писал, как липкая бумага для ловли мух. На одном бланке буквы совсем размазались, и я попросил офицера по личному составу зачитать сведения заново. Он дочитал до половины, когда вклинился оператор с коммутатора. «Крауд-один-альфа» — это был мой новый позывной — «Я «Крауд-оператор», отключаю… Отключаю… Отключаю…». Это означало, что сейчас он меня отключит, чтобы освободить линию. «Крауд-оператор», я «Один-альфа», работаю, работаю» — ответил я, сообщая о том, что у меня незавершённый разговор. «Один-альфа», я «Крауд-оператор». Вас не слышу. Отключаю». Раздался щелчок. «Сучара тупорылая!» — заорал я в замолчавший телефон. Обливаясь потом, я стал крутить рукоятку «ЕЕ-8». Минут через десять-пятнадцать оператор ответил и заново соединил меня со 2-м батальоном. Прежний офицер по личному составу снова вышел на связь и начал заново с того места, где остановился: «… Множественные осколочные ранения, обе ноги, ниже колена. Ранен, эвакуирован…»

Передав отчёты в штаб дивизии и зарегистрировав их, я пошёл в палатку оперативного отдела за свежими сведениями о потерях противника. Уэбб Харриссон, один из помощников офицера по оперативным вопросам, перелистал тонкую пачку сообщений. «Вот, — сказал он. — Четыре Чарли, все убитые». Я зашёл в палатку полковника и внёс стеклографом соответствующие изменения в данные на Табло. Начштаба, подполковник Брукс, взглянул на цифры. Он был лысый, коренастый, и солдаты прозвали его Элмером Фаддом, потому что он походил на этого персонажа из комикса.

— Обновляем старое доброе табло, так, лейтенант? — спросил он меня.

— Так точно, сэр, — ответил я, подумав: «А чем ещё я, по-твоему, занимаюсь?»

— Данные не старые?

— По состоянию на сегодняшнее утро, сэр.

— Очень хорошо. Полковник Уилер будет сегодня отчитываться перед генералом Томпсоном, и ему понадобятся самые свежие данные по статистике.

— Так точно, сэр. А кто такой генерал Томпсон?

— Он из КОВПВ. (Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму, штаб Уэстморленда).

Какое-то время спустя на штабной участок въехал джип с убитыми вьетконговцами и двумя гражданскими лицами, получившими ранения во время перестрелки. Гражданские лица, две женщины, ехали на заднем сиденье. Одной, старой и немощной, слегка задело обе руки. Другая, лет тридцати-тридцати пяти, лежала на животе на заднем сиденье. В её ягодицах засели осколки. Трупы лежали в прицепе, прицепленном к джипу.

Водитель остановился за палаткой офицера по личному составу и отцепил прицеп. Он перевалился вперёд, сцепное устройство брякнуло о землю, и трупы навалились друг на друга. Наполовину оторванная рука с торчавшим из мяса белым обломком кости, со шлепком ударилась о борт прицепа и с тем же звуком упала обратно. Подошли санитары с носилками и унесли женщину помоложе в полковой медпункт. Старуха поплелась следом, выплёвывая в пыль черновато-красный сок бетеля.

Я подошёл убедиться в том, что трупов четыре. Было похоже на то. Трудно было понять. После того как их помотало по прицепу, они перемешались, и их едва можно было отличить один от другого. В общем, три трупа сцепились друг с другом. У четвёртого обе руки были оторваны по локоть, а ноги были полностью отстрелены или оторваны взрывом. У остальных были увечья в других местах. Одному попало в голову, его мозги и белые хрящи, которые раньше удерживали их в черепе, выпали на пол прицепа. У другого, которому попало в живот, всё вывернуло наружу, и из него вывалилась скользкая, коричневая груда кишок, отливавшая синим и зелёным. В нижней части прицепа скопилась глубокая тёмно-красная лужа крови. Я отвернулся от этого зрелища и приказал водителю убрать трупы отсюда.

— Извините, сэр, — сказал он, заводя свой джип. — Мне приказали оставить эти трупы здесь. Мне надо обратно в гараж.

— Да чёрт возьми, кто это сказал тебе, что трупы надо тут оставить?

Водитель пожал плечами. «Офицер какой-то сказал, лейтенант. Мне надо обратно в гараж».

— Ладно, убирайся.

Морпех уехал. Я зашёл в палатку и сказал Казмараку, чтобы он отвёз трупы на кладбище, на котором хоронили убитых противника. Казмарак называл его трупной свалкой, оно и в самом деле больше походило на свалку, чем на настоящее кладбище.

Капитан Андерсон сказал: «Оставьте трупы здесь, мистер Капуто».

— Сэр, через несколько часов они будут очень плохо пахнуть.

— Полковник сказал, чтоб трупы оставались здесь.

— На кой чёрт они тут?

— Он хочет, чтобы писаря на них поглядели. Тут особо не воюют, и, я думаю, он хочет, чтоб они привыкли к виду крови.

— Что за шутки, капитан?

— Я вовсе не шучу.

— М-да, надо ж было придумать! Чёрт, может, просто закопаем уродцев?

— Лейтенант, я думаю, что то, что думаете вы, мало что значит. Батя хочет, чтобы здешний народ привык к виду крови, и им придётся привыкать.

— Ну, крови-то там много, но не уверен, что они к ней привыкнут. Там ещё много чего, кишки с мозгами.

— Я скажу вам, когда убрать трупы.

— Есть, сэр.

В общем, трупы остались лежать на солнце. По приказу полковника штабных провели мимо прицепа, чтобы они посмотрели на мёртвых вьетконговцев. Они шли друг за другом, как посетители мимо экспоната в каком-нибудь музее. Солнце палило с небес, и трупы на жаре стали пахнуть. Этот запах, поначалу слабый, потому что вьетконговцы были убиты совсем недавно, походил на запах газа, выходящего из конфорки на плите. Один за другим морпехи подходили к прицепу, заглядывали в него; увидев содержимое, отвешивали пару-тройку дурацких шуток или ничего не говорили, а потом возвращались к своим столам и пишущим машинкам. Солнце в ясном небе палило всё сильнее, запах всё усиливался. Порывом ветра его занесло в палатку офицера по личному составу — этот запах газа из кухонной плиты и вонь, которая напомнила мне запах сероводорода на школьном уроке химии. Ну, а что такое трупы, если не куча химических соединений и разлагающейся плоти? Выглянув наружу, я с удовольствием увидел, что представление почти закончилось; морпехи из конца очереди проходили мимо прицепа. Из-за запаха они держались от него подальше. Запах ещё не стал невыносимым; чтобы дошло до этого, требовалось ещё несколько часов. Тем не менее, он был достаточно силён, чтобы те, кто стоял в конце очереди, не задерживались, так же как и те, что прошли в числе первых, и это лишало их возможности наглядеться на трупы столько, чтобы привыкнуть к виду крови. Они просто мельком бросали взгляд на трупы и быстро отходили от прицепа и усиливавшейся вони.