Алба, отчинка моя… - Василе Василаке

Они понимающе переглянулись. Озадаченный Петр Иванович распорядился:

— Быстро машину останови, пусть в больницу подбросят!

— Не надо! Ой, что вы… — растерянно пролепетал Кирпидин. — Вы такие добрые… так беспокоитесь. Ничего, не нужно, я сейчас. Это что-то на меня… Владимир Георгиевич пошутил, а я, знаете, вчера немного… того, на радостях. Сам с собой, прямо в погребе, а утром встал: дай, думаю, опохмелюсь. Ну, вот и подкачал…

Председатель взглянул на Владимира Георгиевича и спросил:

— Он что-то хотел от нас? Скажите, бадя… Владимир Георгиевич, что просил товарищ Патику?

— Нет! — старик выпрямился. — Ничего, я сам схожу в больницу, надо жену проведать… И вопросик к ней один имеется.

— Да я пошутил, дед! Мош Скридонаш, вы что, меня не знаете? — И он наконец сказал те слова, которых ждал от него Кирпидин с самого начала: — Да с тебя магарыч! Три ведра сначала ставь, а потом и бочку — полнехонькую, и того мало будет! И на крестины зови, а то обижусь насмерть. Пойдем, разделаемся с этой бумажной волокитой…

— Конечно! — бодро подтвердил председатель. — Зачем человеку тащиться туда-сюда, в больницу, потом обратно. Я сейчас сам туда иду, на консультацию. Знаете, в боку что-то колет и колет, второй день. Может, аппендицит? Но сначала… это что, по поводу свидетельства о рождении? Давайте руку, поздравляем! Сын — это гордость! — И к секретарю: — Я вам сейчас позвоню, Владимир Георгиевич, как все надо оформить, а вы посмотрите пока в хозяйственной книге, нет ли у дяди Скридона каких недоимок, может, страховка там или еще что…

И незаметно подмигнул своему помощнику, — оба не знали, как выпутаться из этой истории. В ящике стола у секретаря, в помятом конверте, лежала записка шепелявого дежурного эскулапа, где говорилось о ребенке «на основании устного заявления жены гр. Патику». И не назовешь заявлением — скорее глупое, полуграмотное, наивное признание Кирпидиновой жены, Рарицы, с ее вечно блуждающей по лицу придурковатой улыбкой, словно ласкающей саму себя, какая бывает у цветков тыквы, которые вьются по заборам, по тычкам, по всяким гнилым жердинкам и глядят, тянутся куда-то вверх, к небу…

Секретарь вернулся в приемную. Следом, понуро, дед Патику. При виде грязной лужицы на полу старик быстро поглядел по углам, пошарил за шкафом, поежился:

— Ой-ей… — И по-хозяйски оживился: — Что я наделал, что натворил, ай-я-яй. Говорила мне Рарица: не пей натощак. Где тут у вас веник? А тряпка? Приберу, почищу… Я…

— Сейчас поищем, — Владимир Георгиевич вышел и крикнул вдогонку председателю: — Петр Иванович! Эй, Петр Иванович! — Тот обернулся на ходу. — Вас дожидаться? Или позвоните?

— Позвоню, позвоню. Как будет положительный результат, получу согласие… тут же позвоню!

Н-да, работенка ему предстояла… Не в том дело, чтобы узнать истинного отца новорожденного, его имя, отчество, фамилию, место жительства — кто он таков, этот второй Бобу?.. В конце концов, в наше время интимное право любой женщины… Что ты с ней будешь делать, если вздумала родить?

К тому же он догадывался, он почти уверен был, чей это сын. Другое мучило председателя Петра Ивановича — а что, если старик с самого рождения был бесплодным, если он и не мог иметь детей? Как быть, когда дело дойдет до официального признания отцовства?.. Ох, накрутили, черти, — ведь несколько судеб сразу и ради великой правды — под откос! А самому-то старику Кирпидину каково?

Председатель шел в больницу, чтобы объяснить все этой без вины виноватой Рарице, этому желтому цветку, в котором пять минут покопошилась черная козявка, отчего и появилась на свете оранжевая тыква весом в четыре двести.

Вот как, даже невзрачненькая Рарица, на которую никто не позарился, кроме коротконогого Клеща-Кирпидина… Ну и задачку задала — председатель чувствовал себя новоявленным Соломоном, которому предстояло решить, кто годится, а кто не очень, в отцы двухдневному дитяти: вертопрах, его зачавший, сезонник, приехавший со своей партией бурить скважины и изучать запасы подземных вод, из-за чего неподалеку за селом две горы уже скособочились? Или этот старикан, которому жизнь и природа, словно сговорившись, во всем отказывали, будто злые духи каждый раз вставали на дыбы? Кто виноват в происшедшем? Да и виноват ли кто?..

Но самому старику Скридонашу было не до этого. Ему было и не до телефонных звонков, и не до человеческой мудрости… Сидел он, ничего не ожидая, покачиваясь — веки слипались, совсем ослабел после приступа рвоты.

— Домой… Надо дома отлежаться немного… — сказал он, вставая. — Откуда такое, хм? Смотри, как коленки дрожат… Ну, разволновался маленько, ну, что же… пол вот испачкал. Ну? Ну?.. — И он зашагал к двери. — Знаете, Владимир Георгиевич, может, в другой раз? Я потом…

У секретаря вырвалось радостно:

— Вот и прекрасно! Вы отдыхайте, я сам занесу. Не волнуйтесь, бадя, все будет о’кей!

Стариковскими, шаркающими шажками брел теперь Кирпидин домой и жмурился от слепящего на солнце снега. Снег выпал ночью, под утро, и лежал белый и накрахмаленный, как халат дежурного шепелявого врача…

«А это что? Откуда?»

На повороте был маленький пустырь, с осени здесь расчистили участок для строительства нового дома, Скридон остановился, — какой-то очень ладный, ленивый и чистый лежал здесь снег, — так и ластилась, так и льнула к глазам белизна этого квадрата. Старик смотрел на покрытый снегом кусок земли, щурился и бездумно повторял: «Что ж это такое, а? Откуда взялось?»

Посредине пушистого нетронутого покрова, где так спокойно и вольно лежалось белизне, он заметил какие-то следы.

«Да нет, это от солнца, показалось… Нет-нет, ничего там нет. Или опять голова кружится? Ох, не упасть бы… Хм, примерещится же ерунда… Да вон же оно, вон след. Какой странный…»

И правда, почти в центре строительной площадки виден был какой-то знак. «Да, конечно, это чей-то след… Только вот чей — птица или зверь? И как он туда попал?»

Старик стал искать глазами, слезящимися от белизны и беспомощности, кто же мог оставить такой след. Сколько раз в своей жизни он его видел! И мальчишкой-батраком, и потом, когда вырос, за лагерными заграждениями, и через форточку румынской военной казармы, — как будто пушистая стрела вонзилась в мягкий рыхлый снег, взвилась и через три-четыре шага снова опустилась, как пика, нырнула и зарылась в сугроб. По-кротовьи прошмыгнула по скрытым ходам-переходам и выкарабкалась чуть подальше, оставила три точечки и опять исчезла… Смотришь — вроде кто-то пытался взлететь. Или только кажется? А еще подальше словно не стрела уже и не пика, а кто-то слегка, еле заметно, начертил овальный знак…

«Зверь или птица на одной ноге… Птица-зверь на костыле… искалеченная побежала…»

— Ой ты… ой, я… — произнес он чуть слышно, скорее даже вздохом выкрикнул, поднял руку, словно хотел что-то схватить перед собой, да так и побрел к дому.

«Да, и впереди она… смотрю, и сзади», — оглянулся Кирпидин.

Казалось, всю жизнь плелась за ним эта одноногая птица-зверь со своим костылем.

Алба, отчинка моя…

(Повесть в четырех рассказах)

1

Я посетил родимые места,Ту сельщину,Где жил мальчишкой…

То ли волновался, боясь опоздать к поезду, то ли задумался о чем-то своем — мало ли о чем думаешь на вокзале, но, уже протиснувшись в окошечко кассы, вдруг растерялся:

— Билет бы мне, а?

— Куда, гражданин? — спросила кассирша, а очередь зашумела:

— Ну, давай-давай, не задерживай!

— Мне в Албу. Это, значит, дайте до станции…

— Получите до Албы.

Он держал билет в потной руке и не верил своим глазам: «Это ж мое родное село, братцы! А у меня в селе нет вокзала. От нас до станции — ого сколько шагать!»

И верно, от станции по дороге к селу пересекаешь речушку, идешь низиной, потом поднимаешься в гору, через мост и лесом до самой вершины. Здесь и раскинулось на семи ветрах его родное село. «Мое село — и вдруг вокзал? Не может этого быть! Дорога выбирает равнинное место, в крайнем случае подошву горы или склон, а что ей искать наверху?.. Впрочем, чего только не делается на белом свете! Дорогу можно и в гору поднять. Или село спустить в низину».

В поезде он ни о чем другом думать не мог, наконец не выдержал, протянул соседу билет:

— Не разберу без очков, прочтите, пожалуйста, какая станция тут обозначена?

Да, все так, как сказала кассирша, станция Алба.

— А не знаете, сколько там поезд стоит?

Сосед пожал плечами: дескать, впервые еду этой дорогой. Тогда он к окошку пристроился, стал внимательно разглядывать станции, полустанки, мелькавшие мимо, задумался: «Отчего это наши вокзалы всегда так полны? Отчего людям не сидится на месте?..»