Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Взгляд Ахмеда, направленный строго на противника, внезапно потеплел. Доган понимающе усмехнулся.

– Смотри, – Хадидже подсела к Аджеми, взяв обучение в свои руки, – следует заранее подготовить тонкую индийскую кисею, шелк, тафту, муслин или другую дорогую ткань, обязательно белого цвета или же в полоску. Наматываешь небольшими складками, один конец распускаешь в виде веера, вот так. Дастор наматывается в четыре раза, без складок, так, чтобы ткань шла шахматным узором, а концы опускаешь вниз. Попробуй…

Пальцы Аджеми, мозолистые, грубые, коснулись ткани почти трепетно. Но постепенно будущий янычар (нет, владыка янычаров!) освоился в этой странной компании. В конце концов, какая разница, кто преподает науку? Главное – насколько хорошо она усвоена!

Море волнуется, и Яхья отчетливо видит: ему не выбраться живым. Сбылся старый кошмар, вот только у месяца там, наверху, глаза Ахмеда. Заплаканные глаза. Месяц хотел бы прийти на помощь, но его то и дело скрывают тучи, да и не сойти ему с небосвода, для того чтобы спасти от верной гибели смертного.

Смертного, целиком и полностью заслужившего эту гибель.

Ах, если б он не оставил кинжал там… в нем… впрочем, нет, неправда, хорошо, что он это сделал! Кинжал бы, возможно, спас его, но лишь для того, чтобы вернее погубить.

Кинжал проклят. И он, Яхья, собственной душой подпитывал это проклятье, придумывал и доводил до конца чудовищные замыслы, нашептанные в ночи голосом самого шайтана.

Он должен был расстаться с кинжалом – хотя бы для того, чтобы умереть свободным и раскаявшимся. Тогда, возможно, Аллах найдет милость и для его заблудшей души.

Жаль, что рука не поднялась отдать проклятое оружие морю! Но желтая слеза на рукояти мигнула, накатила непонятная слабость, и Яхья оставил кинжал на пирсе, чувствуя: еще секунда – и сердце разорвется в клочья, потому что не в силах будет расстаться с самой дорогой своей драгоценностью.

Вот только не следует сотворять себе кумиров ни из людей, ни тем более из вещей.

Верный Илхами, должно быть, умер. Скорее всего, принял яд, пытаясь спасти непутевого воспитанника. И ответственность за эту смерть тоже следует возложить на Яхью. Это он решился на побег. Который – сейчас Яхья твердо был в этом убежден – завершился бы успешно, не убей он…

Яхья вдруг понял, что не может назвать по имени того, кого он убил. Да ведь и не знал же он никогда этого имени!

Слуга. Верный слуга… Так?

Мальчишка был верен ему до конца. Верен всем шахзаде, он не выделял Ахмеда среди прочих… или выделял все же? Теперь уже не понять. Тем не менее он, ни на миг не промедлив, согласился рискнуть жизнью, спасая человека, который, вполне возможно, был законным образом приговорен к смерти.

Несправедливо? Да. Но законно.

Только вот закон не волновал в тот момент сердце верного слуги… нет, не слуги – друга (Яхья наконец решился произнести это слово, пускай лишь в мыслях). Точнее, волновал – но другой, высший закон, не записанный в книгах, тот, который способен существовать только в душах отважных. И этот закон властно говорил юному янычару: спасай друга, не думай о себе.

Но когда и зачем сам Яхья вообразил, будто этот закон дает ему право отнять жизнь друга детских игр? Да, Аджеми рисковал жизнью – но своей, и высшая справедливость требовала от Яхьи того же самого. Вместо этого он решил замести следы – подло, по-разбойничьи, отринув сами основы дружбы и доверия.

Внезапно прорвавшаяся сквозь тучи звезда мигнула желтым глазом, вдали злобно завыл ветер, будто стая шакалов разом собралась повеселиться над удачной шуткой.

Проклятья не отпускают так просто. Они колючками чертополоха вцепляются в искалеченные ими души, они подстерегают в ночи, чтобы ударить ослабевшего, окончательно погубить его. А будучи отвергнутыми, они мстят.

Впрочем, сейчас Яхье ничего не страшно.

Один в утлом челне посреди бушующего моря, он счастливо смеялся в лицо стихии. Впервые и наконец-то свободный.

Жаль, с Ахмедом нельзя будет опытом поделиться. Он бы оценил.

Ветер взревел, как обиженный великан, у которого из-под носа ловкий пройдоха увел стадо овец. А ведь если вдуматься, то Яхья – тот самый пройдоха и есть, базарный воришка, не разбирающий, праведник перед ним или грешник, крадущий у всех без разбору. Вот и себя обокрал, даже не заметил. Смешно-то как!

Волна плеснула через борт, и Яхья понял, что лодка переворачивается. А значит, он сейчас умрет.

Надо было молиться, и тогда, возможно, Аллах спас бы хотя бы его душу, если не тело. Аллах, как известно, всемогущ. Но базарные воришки не молятся, они рассчитывают только на себя.

А еще не молятся проклятые, потому что небо совершенно точно окажется глухо к их мольбам.

Аджеми с небес протягивал руку, но Яхья лишь покачал головой. Сиди там, дурачок. А то еще, не ровен час, упадешь, нахлебаешься вместе со мной холодной воды. Вот некому о тебе позаботиться, дубина ты стоеросовая, и на небесах, как видно, некому.

Из глубин, сквозь толщу темно-зеленой воды, печально улыбалась мама. Улыбалась и звала давно потерянного сына.

Мама, я иду. Уже скоро. Потерпи немного.

Я сейчас…

Он проснулся от собственного крика. Хотел вскочить – но вместо этого скорчился на ложе, забился в угол, с трудом сумел удержать себя от того, чтобы укрыться одеялом с головой. Одеяло не спасет. Ничего не спасет его…

Да от чего же его спасать? Он – шахзаде, сын повелителя правоверных! Он сейчас в отцовском дворце. Он дружен со своим братом… с обоими братьями… Он не считает их врагами! И со своими друзьями он тоже именно дружен, никого из них не считает слугами: ни загадочных близнецов, ни даже слишком простого Аджеми-оглана…

А вот верный евнух Илхами – он, конечно, слуга. Но ведь жив же он, жив! Отчего же кажется, будто…

Сон ускользал, протекал сквозь пальцы, как вода. Как темная вода, морская…

Или как кровь.

Яхья ощутил, что простыня стала липкой от холодного пота. Брезгливо отбросил ее, нащупал босыми ногами ночные туфли, встал с постели. Подошел к окну.

Сквозь изразцовые стекла заглядывала полная луна, сейчас почему-то особенно похожая на человеческий лик. Женский лик. Девичий. Не полный, наоборот, худощавый – но по-лунному прекрасный.

Махпейкер… Луноликая… Ты ли смотришь сейчас на меня, ты ли пыталась предостеречь меня сквозь сон?

И если да – то от чего?

Глава 8

Янтарь и сталь

Кольцо для стрельбы из лука, зихгир, – штука непростая, как оказалось. Махпейкер и понятия не имела, что Ахмед настолько увлечен такими кольцами, но, узнав, не слишком-то удивилась. Он парень, а парни и оружие – это как наложницы и благовония. Можно, конечно, не намазаться ароматными маслами, но смотреть на тебя при этом начнут косо.