Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич

Янгура осторожно улыбнулся.

— Не кажется ли вам, Абузар Гиреевич. что мы ведем себя слишком дипломатично? Разрешите высказаться прямее… Вы, должно быть, очень сердиты на меня?

— За что?

— Гм-м… — мялся Янгура, кусая губы. — Видите ли, из-за одного несчастного случая кое-кто пытался набросить неприглядную тень на мое имя. Да и ваш приемный сын некоторым образом пострадал при этом. Я бы не хотел, чтобы эти прискорбные факты оставили след на наших добрых отношениях.

Абузар Гиреевич чуть нахмурил брови.

— Долг и профессия врача, Фазылджан, превыше всего.

— Но все же, Абузар Гиреевич, все же… мы ведь не ангелы, только люди. Может создаться превратное мнение…

— Перестаньте, не хочу слушать об этом! — перебил профессор. — Извините, не желаю!.. А вот операцию нельзя откладывать, Фазылджан. В данном трудном случае судьбу человека решают уже не дни, а часы.

— Конечно, я понимаю, — озабоченно вторил Янгура.

Он проводил Тагирова до вестибюля клиники. И пока профессор одевался, Фазылджан осторожно спросил о судьбе своей диссертации, отданной Чалдаеву на рецензирование.

— Разве он все еще не вернул? — удивился Тагиров. — Завтра же я напомню ему.

Но Абузар Гиреевич лишь через несколько дней смог повидаться с Чалдаевым: у обоих выдалась трудная неделя, поступило много тяжелобольных. Предварительно условились по телефону, что Гаделькарим, возвращаясь с работы, зайдет к Тагировым.

К вечеру мороз усилился. В прихожей Абузар Гиреевич едва узнал старого друга: шапка, брови, ресницы Чалдаева — все густо покрыто инеем.

— Скорей раздевайтесь, скорей! — торопил профессор. — Небось окоченели? Горячий чай на столе.

— Не знаю, как быть с чаем, а вот что-нибудь погорячее не вредно бы попробовать, — шутил Чалдаев, пробуя улыбнуться занемевшими губами. — Прежде всего я хотел бы возвратить вот эту штуку…

— Спасибо! — поблагодарил профессор, принимая из рук Гаделькарима красную папку с сафьяновым корешком.

В переднюю вышли Мадина-ханум и Фатихаттай. Общими усилиями уговорили Чалдаева пройти в столовую, выпить чаю.

После чаепития Абузар Гиреевич, пригласив гостя в кабинет, счел уместным спросить о научном труде Янгуры. Чалдаев скорбно вздохнул.

— Не смог я написать рецензию, Абузар Гиреевич, — проговорил он, поглаживая длинными пальцами подлокотники кресла.

— Нет, без шуток, Гаделькарим?

— Еще до моего рождения бог лишил меня дара кривить душой, — усмехнулся хирург. — А сейчас — тем более поздно обзаводиться этим даром. Раз десять принимался писать отзыв… душа не лежит.

— Как же это так? Столько времени держать научный труд и вернуть без отзыва…

— Если бы научный… Что поделаешь?.. Я и самому Фазылджану несколько раз каялся, что вдохновение не приходит. А он все успокаивал меня: «Вдохновение и у поэтов не частый гость. Пусть полежит немного мой труд». И я надеялся, что как-нибудь переборю себя. Хотелось помочь коллеге…

— Но у вас, кажется, принципиальные сомнения… И все же надо было уделить время, Гаделькарим.

— Если уж откровенно признаться, дело не во времени, Абузар Гиреевич. — Чалдаев опять глубоко вздохнул. — Нашлось бы время, оно не измеряется у меня, как у некоторых, золотыми секундами… — Он взял папку, подержал в руках. — Эх, чего уж там… Если на то пошло, рецензия-то была составлена и отпечатана на машинке. Мне оставалось только подписать…

— За чем же дело стало? — удивился профессор. — Написать отважились, а подписать не решились?

— Не совсем так. Рецензию-то заранее заготовил сам Янгура. Сам и на машинке отпечатал…

— Это что еще за шутки? — нахмурился профессор.

— Я не обиделся на Фазылджана за его чрезмерную предупредительность. Я не такой уж гордец. Если б мысли наши совпали, я взял бы и подписал.

— В чем же тогда дело? — уже сухо повторил Тагиров.

— В том, что… Как бы это лучше объяснить… По-моему, рукопись Фазылджана… не совсем научна. Все построено на спекулятивной сенсации. Ну какой уважающий себя врач наберется смелости оповещать, что он уже разрешил или хотя бы вплотную подошел к проблемам лечения злокачественных опухолей! Приведенные автором примеры не могут убедить ни меня, ни моих коллег. И уж тем более онкологов, — с ними-то я специально советовался. Мысли Янгуры, может быть, не лишены интереса, но они трижды нуждаются в экспериментальной проверке в компетентных лабораторных учреждениях, клиниках, хотя бы в интересах научной теории, не говоря уже о практике. Что касается предлагаемого Янгурой аппарата, он давно известен в медицине, только название у него другое. И аппарат этот не оправдал возлагавшихся на него надежд.

— Я считал Фазылджана серьезным человеком и честным ученым, — расстроенно сказал профессор. — То, что вы говорите, не укладывается в моей голове, Гаделькарим.

— Меня и самого поразила, как бы это сказать, неразборчивость в средствах Фазылджана. Правда, у него достаточно оговорок, умело приведенных цитат, ссылок на авторитеты…

В нагромождении слов порой даже трудно понять основную мысль. Ловко накрутил. Внешне — как бы научно. Но — вникнешь в существо… — Чалдаев покачал головой. — Пустота!.. Я не понимаю, зачем понадобилась Янгуре та словесная шелуха? Ведь он в известной степени не был безнадежен в науке. Ну и делал бы свое дело в пределах доступного. Нет, ему нужны шумиха, слава… Ну, предположим, ошибаюсь в своих оценках. Почему бы в таком случае ему не напечатать сначала свой труд в каком-нибудь научном журнале? Не посоветоваться с онкологами?. По-моему, Фазылджан попытался сделать простейший шахматный ход: он вручил свой труд вам, вы — мне, а я, полагаясь на ваш авторитет, не читая, подмахну заготовленную рецензию — и книга выходит в свет. А так как затронутая автором проблема очень интересует широкие круги населения, сенсация книге и автору обеспечена.

Пока Чалдаев говорил, Абузар Гиреевич сидел, погрузившись в молчаливые думы. Он прекрасно знал, как нужны человечеству серьезные труды и открытия по борьбе с зловредными опухолями. Тем более — допустимо ли, будучи врачом, спекулировать на величайшей проблеме, волнующей весь мир?

— В некоторых языках, — продолжал Чалдаев, — встречаются архаизмы: слово «врач» все еще совпадает с понятием колдун, волшебник. Но когда в эпоху космоса врач выступает действительно чуть ли не в роли колдуна — то уж, знаете…

— Это — безрассудство. Или — подлость! Если вы в этом твердо уверены, так и следовало написать в рецензии! — загорячился Абузар Гиреевич.

Чалдаев пожал плечами.

— Зачем мне покупать железный гребень на собственную лысую голову, Абузар Гиреевич? Я не жёлаю очутиться в положении вашего Мансура. Но Мансур молод, у него есть силы для драки, а я — выдохся.

— Пустое говорите, Гаделькарим.

— Почему пустое, Абузар Гиреевич? Не хочу лгать, обманывать себя и других. Я работаю честно, не пытаюсь прыгнуть выше себя, ибо знаю — выше верблюда есть слон. Осталось мне еще прожить каких-нибудь десяток лет — хочу их провести со своей старухой спокойно.

— В чьи же руки мы с вами передадим медицину? — сердито спросил Абузар Гиреевич. — Если вы сами говорите о каком-то «десятке лет»…

— Не хочу спорить с вами. Но я часто задаю себе один и тот же вопрос: почему я смог защитить кандидатскую только в пятьдесят лет, да и то с великой натугой? Потому, что я лучшие свои годы принес в жертву практике. В день защиты диссертации я провел свою десятитысячную операцию. Что поделать, больные не нуждались в моих ученых степенях, им нужно было излечение. Десять тысяч!.. А сделали ли столько операций многие хирурги, получившие докторскую степень с ловкостью фокусника? Нет уж, увольте, я не гожусь для перевоспитания Янгуры.

Проводив Чалдаева, Абузар Гиреевич долго еще в волнении расхаживал по своему кабинету. Он знал Гаделькарима Чалдаева лет тридцать, уважал его, считал честным, искренним человеком, был убежден, что это настоящий врач, он не щадит себя, живет только для больных. Не мудрено, что этот честный человек восстал против авантюризма Янгуры.