Запретные уроки - Кэтрин Кэски

Сьюзен упорно отводила глаза, искренне желая совсем спрятаться под одеялом. Он говорит о лжи, но ведь его обман и в сравнение не идет с ее обманом. С тех пор как она приехала в Бат, притворство сделалось ее второй натурой.

— Некогда меня звали лордом Уэнтуортом, но уже несколько месяцев я ношу другой титул. — Он выпростал руку из-под одеяла и взъерошил волосы. — У меня были свои причины скрывать настоящее имя, и к тебе это не имеет ни малейшего отношения. И все же я должен теперь тебе признаться. — Он опять надолго замолчал, сделал несколько глубоких вдохов, словно собираясь с духом, чтобы произнести то, что Сьюзен и сама уже поняла.

Она затаила дыхание. «Пожалуйста, не нужно ничего говорить. Ну пожалуйста, пусть окажется, что это все не так!»

— По правде, Сьюзен, меня зовут Себастьян Бофорт, герцог Эксетер.

«Боже милостивый!» А ей так хотелось уверить себя в том, что она неправильно собрала картину из кусочков головоломки, из обрывков его воспоминаний, но теперь убаюкивать себя такими надеждами стало невозможно. Сердце так гулко стучало о ребра, что ей казалось: Себастьян не может этого не слышать.

Теперь ей больше негде прятаться. Она безразлично посмотрела на герцога, разыгрывая полнейшее неведение. Он был твердо уверен в том, что именно с ней возлежал во время приема. С этим ясно, но пока он еще не знал, что ее зовут вовсе не мисс Боннет.

А впрочем, если миссис Хадлстон не лгала, и газетчик из «Бат геральд» — ведущий раздела «Невероятно, но! факт» — разнюхивает, кто она на самом деле, всего через несколько дней (если не раньше) и он сам, и весь город об этом узнают.

— Право, не знаю даже, что вам ответить, ваша светлость, — пробормотала она. И сказала чистую правду.

— Я понимаю, что не знаешь. — Он выскользнул из-под вороха одеял и бросился к их промерзшим одеждам. — Я столько раз просмотрел список гостей моей бабушки, что даже сбился со счета, и совершенно уверен, что никакой мисс Боннет в этом списке не числилось.

— Мне, ваша светлость, и самой это прекрасно известно.

— Я ведь сказал, что тебе это будет непонятно, но только я чувствую то, что чувствую. — Он повернулся, его крепкое, мускулистое тело силуэтом вырисовывалось на фоне лучиков света, проникавшего сюда через щели в дощатых стенах. Сьюзен изо всех сил зажмурилась. Несмотря на то что она теперь знала, кто он, ее тело страстно желало слиться с ним снова.

— И не забывай — ты согласилась звать меня просто Себастьяном. — Он улыбнулся ей, слегка смутившись, и выгнул бровь.

— А я остаюсь Сьюзен — даже при свете дня. — Она ответила ему столь же ослепительной улыбкой, а он тем временем вернулся с одеждами к их гнездышку и разложил все на одеялах, завернув в лежавшую сверху клеенку.

— Что ты делаешь?

— Наша одежда покрылась ледяной коркой. Стоит той растаять, как все быстро высохнет. Надо только время от времени шевелить одежду под клеенкой и надеяться на то, что влаги там не так много, чтобы промочить груду одеял насквозь.

— Понятно. Как же это я сама не догадалась?

— Ты, моя прелесть, была слишком занята тем, чтобы спасти меня и поддержать во мне огонек жизни. — Он подмигнул ей, усмехнулся.

Как ей хотелось во всем ему признаться! Нельзя, никак нельзя. Стоит ему узнать, что она — леди Сьюзен Синклер, и она окажется на грани изгнания из семьи. А жизни без своих братьев и сестер она себе не могла представить. Они были для нее самыми дорогими. И вместе они являли собой силу. В отличие от всех прочих, они любят ее такой, как есть, и ни за что не оставят ее беззащитной и несчастной, как сделали родители и Саймон.

Нет-нет, если им с герцогом суждено выбраться из этого ледяного сарая, она должна бежать от него, пока он не узнал ее настоящего имени. Выбора нет. Надо уйти, пока он сам не покинул ее, а он это сделает, как только узнает, какая слава ходит о Сьюзен Синклер.

Остаток утра они бродили по всему гумну, отыскивая, чем бы развести костер. Пробовали тереть обломки досок над соломой, ударяли гвоздем о гвоздь (других металлических изделий под рукой не оказалось), но все эти попытки ни к чему не привели — они только утомились и стали дрожать от холода. Тогда они снова поспешили забраться под ворох одеял и там немного согрелись.

К середине дня (если судить по положению солнца, лучи которого пробивались сквозь щели в досках) Себастьян и Сьюзен всунули ноги в свою влажную обувь, прихватили клеенчатую полсть и отважились выйти из сарая, чтобы набрать побольше снега и утолить мучившую их жажду.

Стоило отворить двери, и в грудь им с неистовством разъяренного быка ударил порыв ледяного ветра, даже дыхание забивало.

— Мы здесь не выдержим дольше двух-трех минут. — Себастьян загнул края клеенки. — Набирай снег, сколько сможешь. Быстрее!

Но Сьюзен была не в силах пошевелиться, она застыла и смотрела прямо перед собой. Все вокруг было засыпано снегом выше колен, и если бы среди белых сугробов не вздымался черный остов сломанной коляски, ни за что нельзя было догадаться, что рядом проходит наезженный тракт. У нее защипало в глазах.

Морозный воздух больно кусал щеки, а с безоблачного синего неба ярко светило солнце. И все же снег лежал, не собираясь таять. Она подумала, что помощи в ближайшие дни ждать им абсолютно неоткуда.

А столько времени им не продержаться.

— Не тревожься, Сьюзен. — Себастьян, стараясь ее успокоить, крепко обнял за плечи, на которые было накинуто одеяло. — Солнце светит ярко, и через день-другой снег растает настолько, что какой-нибудь экипаж или верховой наверняка проедут по дороге. — Себастьян сумел даже изобразить улыбку. Но в глазах у него не было уверенности, как и у самой Сьюзен. — Ну, давай. Набери хоть пару горстей и поспешим обратно в сарай.

К их крайнему огорчению, внутри оставалось слишком холодно, и снег не стал таять. Они пытались откусывать его, чтобы тот таял уже во рту, но за несколько минут сумели проглотить лишь па нескольку капель воды, а дрожь била обоих с новой силой.

Себастьян взял горсточку высохшего зерна — скорее, оставшейся от зерна мякины, — чтобы чуть-чуть утолить голод, сводивший им желудки, однако мякина оказалась совершенно несъедобной, даже сам процесс пережевывания быстро утомил их. Когда стало смеркаться, они уже с трудом шевелились.

— Я с-слышу, как лошадь з-заржала, — у Сьюзен уже заплетался язык. Себастьян прижал ее к себе и стал лихорадочно растирать. Кожа у нее после их выхода наружу оставалась холодной, ее не согрело даже долгое пребывание под одеялами.