Арт-терапия – новые горизонты - Коллектив авторов

Во время первой сессии проявились проблемы психотерапевтических границ и защиты. Кристина периодически называла меня Лиз, но, когда я указывала ей на это, она все отрицала. Работая очень осторожно, она создала схематичное изображение «хорошей» женщины, а затем задала мне несколько вопросов, пытаясь убедиться в конфиденциальности сессий: «Значит, вы не расскажете ни моей маме, ни тем, кто здесь работает, что я здесь говорю?» Удовлетворившись моими ответами, она сказала, что нарисованная ею женщина – это ее тетя, живущая в Лондоне: «Я обычно с ней гуляла и сейчас по ней скучаю» (в дальнейшем я поняла, что этот рисунок являлся одним из первых проявлений переноса на меня). Заметив на ее лице грустное выражение, я сказала, что «всегда тяжело хотя бы на время расставаться с дорогими для тебя людьми или местами». Однако мои слова не вызвали у нее никакой ответной реакции, и я почувствовала, что меня проигнорировали. Она переключилась совсем на другое и достала краски.

Вскоре Кристина молча погрузилась в работу, словно пребывая в каком-то гипнотическом состоянии. Постепенно ее движения становились все более экспрессивными. Выдавив красную и черную краску прямо на бумагу и ударяя по ней кисточкой, Кристина нарисовала «черное небо» и «красных дьяволов».

«Я не хочу здесь ложиться спать в девять часов, – заявила она, – меня мучают кошмары, я вижу, как мама меня избивает. Она относится ко мне, как к ребенку… Она здесь бьет меня на виду у всех».

Затем она создала несколько грязных и небрежных рисунков, испытывая при этом сильное раздражение и обиду. Позже я узнала, что мать накричала на Кристину, увидев, что ее одежда запачкана в краске. Когда я сказала, что пора заканчивать, она явно не хотела уходить. «Вы придете за мной на следующей неделе?» – спросила она. Я подтвердила, что непременно приду и что считаю очень важным продолжать встречаться в установленное время в том же месте. Даже не попрощавшись, она вышла из комнаты и быстро поднялась по лестнице.

Обсуждение

Те темы, которые были подняты во время первой сессии, в том или ином виде проявлялись и в дальнейшем. Однако те способы, посредством которых Кристина пыталась заявить об этих проблемах, постоянно менялись. В ходе первых сессий преобладало защитное расщепление. Я была для нее «хорошим» психотерапевтом, приходящим для того, чтобы спасти Кристину от «плохой» матери. Негативный перенос на меня в форме чувства гнева выражался невербально, главным образом посредством рисования. Это позволяло ей удерживать «плохие» черты самой себя.

Создаваемые ею изображения чертей, «атакующих ведьм», «ужасных скелетов», а также использование красной и черной краски так или иначе были связаны с неосознаваемой темой «жертвы» и «агрессора», сосуществующих в ней самой. Эти образы и краски использовались ею также для того, чтобы выразить чувства, связанные с болезнью и смертью. Обращаясь к этим темам, она, казалось, пыталась убежать от преследовавших ее страхов и конфликтов.

Временами Кристина раздраженно реагировала на свои ошибки и те образы, которые она создавала. Ее сниженная самооценка провоцировала во мне желание ее защитить. Я чувствовала, что Кристина проецирует на меня сильное ощущение зависимости. Я заметила, что на каждой сессии я пытаюсь «защитить» ее психотерапевтическое пространство от Марка, который иногда заглядывал в комнату через внешнее окно. Мои попытки защитить Кристину усиливали ее зависимость от меня и в то же время повышали ее уверенность в своих силах. По мере того, как эта уверенность выросла, я решила, что настал момент открыто обсудить с ней ее защитные тенденции. В то же время я заметила, насколько противоречивы мои собственные реакции на ее поведение. С одной стороны, я испытывала чувство «материнского» удовлетворения, видя, какое удовольствие получает девочка, пользуясь предоставленными ей изобразительными материалами. С другой стороны, я часто испытывала чувства тревоги и сожаления по поводу ее поведения.

На этом этапе психотерапии Кристина часто неосознанно пачкала все вокруг себя, и мне стоило большого труда убрать следы краски после ее ухода. Меня также беспокоила ограниченность моего бюджета, поскольку Кристина расходовала очень много краски. Я ощущала непрямое давление со стороны миссис Ли и персонала центра в связи с тем, что Кристина постоянно «создает вокруг себя грязь». При этом для меня был очень важен анализ своих положительных и отрицательных реакций, поскольку это помогало мне разобраться в отношениях Кристины с матерью и персоналом. Я ясно прослеживала в ее поведении проявления расщепления и склонности Кристины воспринимать себя в роли «изгоя», связанные с уязвимостью девочки и ее зависимостью от матери и других людей. Временами мне стоило большого труда справиться с чувствами профессиональной неполноценности и виктимизации.

Кристина выглядела чем-то обеспокоенной, она была погружена в свои мысли и несколько раз выходила на кухню. Когда она вошла с пустой консервной банкой с острыми краями, я сказала ей, что она может порезаться. «Я буду рисовать, – ответила она, – а вы не смотрите на меня». Я настояла на том чтобы, прежде чем я отвернусь, она оторвала от металлической банки крышку (хотя я боялась, что Кристина сочтет это свидетельством моего недоверия к ней). Однако она засмеялась, продолжая держать банку.

Я отвернулась, и на протяжении нескольких секунд атмосфера в комнате напоминала мне фильм ужасов: я опасалась, что во время рисования состояние сознания Кристины может измениться, ее самоконтроль снизится и произойдет деструктивное отреагирование чувств, однако в то же время я ощущала, что она опирается на меня, надеясь, что я помогу ей вернуться в реальность.

Когда она, наконец, передала мне банку, мы обе испытали чувство облегчения. Кристина снова засмеялась, но уже более тепло и естественно. Затем она рассказала мне, что ей не дают заснуть «ужасные кошмары», которые она не хотела бы их описывать. Тем самым девочка попыталась впервые заявить о том, что способна самостоятельно справиться со сложными чувствами и обозначила границу между собой и мной, по-видимому не желая моего «материнского вмешательства».

«А теперь вы можете повернуться», – сказала Кристина. Она показала мне свой рисунок – на нем был изображен дом, крыша которого была выкрашена блестящей краской и увенчана консервной банкой. «Это дом, где люди воскресают из мертвых», – сказала она. На это я заметила, что она часто говорит о смерти. «Я родилась вместе с сестрой-близнецом, но она умерла. Я рада, что это была не я», – объяснила она. Я сказала, что она, наверное, грустит из-за смерти сестры, и добавила, что если бы Кристина умерла, то это было бы очень печально.

«Моя бабушка умерла в нашем доме, и я видела ее мертвое тело. Моя мама была этим очень расстроена. Бабушка обычно как-то странно на меня смотрела, и мне это не нравилось», – продолжила Кристина. Тогда я предположила, что она просила меня отвернуться для того, чтобы не «чувствовать» моего взгляда – возможно, ей неприятно, когда окружающие внимательно на нее смотрят. Девочка ответила, что в школе многие смотрят на нее слишком пристально: «Мне от этого не по себе». Я подумала о том, что Кристина, наверное, хочет сохранить что-то в тайне от окружающих – такое желание характерно и для родителей, употребляющих наркотики, которые стремятся избежать стигматизации как самих себя, так и своих детей, что вполне естественно. Интересно, говорила ли Кристина своим одноклассникам о том, где она живет, и почему? Если она рассказала им об этом, она наверняка испытала сложные чувства, и это не могло не снизить ее самооценку.

После этого деятельность Кристины приобрела беспорядочный характер: она стала смешивать краску с клеем и даже забрызгала мою одежду. Хотя она и извинилась, в ее голосе чувствовалось осуждение: «Я уверена, что вы сами пачкаетесь, даже когда бываете одеты во все самое лучшее, правда?» Когда я сказала, что, наверное, то же самое ей говорит ее мать, она снова ехидно засмеялась. Оставалось три минуты до конца сессии, и Кристина умоляла меня дать ей возможность задержаться – она отчаянно пыталась закончить рисунок с деревьями и птицами.

Я заметила, что Кристина пытается скрыть от меня чувство страха и другие свои переживания. Однако она не могла скрыть от меня ту грязь, которую она до этого развела. Миссис Ли появилась, когда мы отчищали следы краски, и начала весьма агрессивно бранить Кристину. Атмосфера сразу стала напряженной. Я закончила эту сессию с тяжелыми чувствами вины и грусти, испытывая потребность в том, чтобы рассказать миссис Ли о ходе психотерапии – в частности, о том, что Кристина склонна к созданию беспорядка и грязи, что не может не влиять на ее отношения со мной и другими людьми.

Обсуждение