Доброй ночи, мистер Холмс! - Кэрол Дуглас

Казанова закряхтел, прочищая горло. Он подвинулся на жердочке, подобравшись к прутьям, и повернулся бочком ко мне.

– Гадко, – посетовал он.

– Согласна, – кивнула я.

– А он все хватает буквально на лету, – похвалил попугая мистер Нортон и потер руки: – Вы несколько раз произнесли это слово и, похоже, оно пришлось попугаю по душе.

– Здесь и правда гадко. – Я окинула взглядом спальню, потрясенная тем, что в ней все еще ощущается присутствие смерти, пусть даже наступившей естественным образом.

В воздухе чувствовался запах, который обычно стоит в комнате больного, – запах старости и увядания. В темном углу я приметила прислоненную к стене трость, а на полу, возле кровати с балдахином, – аккуратно сложенные ночную рубашку и колпак. Все это некогда принадлежало покойному.

– Позвольте мне еще раз взглянуть на ваш список, – попросил мистер Нортон.

Я протянула ему сложенные исписанные листки, и адвокат принялся их разворачивать. Услышав шелест бумаги, Казанова передвинулся на жердочке поближе, чтобы ничего не упустить.

– «За Типпекано и сокровища», – задумчиво прочитал мистер Нортон.

– Промокнешь до нитки! Промокнешь до нитки! – рявкнул Казанова.

– Типпекано, – столь же задумчиво повторила я, чувствуя себя неловко от собственного молчания и бесполезности. – Это в Америке?

– Если я не ошибаюсь, это переделанный лозунг одной из предвыборных компаний. «За Типпекано и Тайлера!»[33] Оригинал вроде звучал именно так.

– «За Типпекано и сокровища…» Получается, это всего-навсего очередная бессмыслица, – вздохнула я.

– Мы уже выяснили, что покойный Кавендиш обожал игру слов, – напомнил мне Годфри.

– Ну да, ему было с чем поиграть, – съехидничала я. – Только представьте, как он сидел здесь, окруженный стаей попугаев, несущих околесицу.

– И среди них главным крикуном был вот этот красавец. – Мистер Нортон сунул палец в клетку. Необдуманный поступок: рванувшись к пальцу, Казанова вцепился в него серым клювом. Теперь уже настал черед Годфри кричать и прыгать.

– Вот это хватка! – прошипел он от боли сквозь зубы.

– Смертельная схватка! – крикнул в ответ попугай.

Я подошла к окну и рывком широко распахнула створки. Я хотела вдохнуть чистого воздуха, проветриться, освежить мысли в голове. Кроме того, меня уже мутило от одного вида Казановы, только что продемонстрировавшего людоедские наклонности.

Выглянув наружу, я заметила целое сонмище зеленых гротескных морд: я не сразу поняла, что передо мной особым образом фигурно подстриженные кусты. Они были посажены в два ряда, образуя дорожку, которая вела к искусственному пруду. На берегу виднелась легкая, воздушная деревянная беседка в форме птичьей клетки.

– Какой странный сад! – изумленно вздохнула я. На ум пришла строка моего любимого По, которую я тут же произнесла: – «Там не люди и не звери…»[34]

Мистер Нортон поспешил ко мне, что меня очень обрадовало. Современные мужчины за редким исключением забыли о рыцарстве, о том, как себя надо вести в присутствии представительницы слабого пола. Однако, как быстро выяснилось, его привлек скорее не мой страх, а то, что его вызвало.

– Морды… Вы правы. Это не люди, и не звери. Это птицы, Пенелопа! – восторженно воскликнул он, в запале назвав меня по имени. – А дорожка ведет прямо к пруду, словно жердочка! Вы просто молодец! – С этими словами Годфри, совершенно забыв о приличиях, фамильярно хлопнул меня по плечу. – Я был уверен, что ключ к разгадке найдется в доме! Как вы догадались, что его следует искать в саду? – с настойчивостью в голосе спросил он.

Как я догадалась? Вдруг я вспомнила, как Ирен рассуждала о том месте, где полубезумный старик может спрятать сокровище, и поняла, что, сама того не осознавая, действовала по шаблону подруги. Я выглянула из комнаты, в которой Кавендиш томился, словно в заточении, распахнув окно в огромный прекрасный мир. Однако я не могла поделиться всем этим с Годфри, поскольку мне тогда пришлось бы поведать ему о том, как мы с Ирен отыскали сундук его отца.

– Дом показался мне слишком скучным, – твердым голосом ответила я.

Мистер Нортон кивнул и, покачав головой, снова устремил взгляд на сад. Мы увидели, как пара садовников в мешковатых, перемазанных грязью штанах, сжимая в руках ножницы, направляется к кустам.

– Как мы вовремя, – промолвил Нортон. – Еще максимум час, и нынешний вид кустов канет в лету, совсем как гарем Казановы. А вон, кстати, и он сам. Разве вы его еще не заметили? Вон он, старый хитрец!

Я вновь внимательно посмотрела на кусты, на изогнутые клювы и листочки-перья. Мистер Нортон был совершенно прав. В самом конце дорожки располагался куст, действительно изображавший Казанову, который, отставив в сторону одно крыло, чистил перышки на груди. Самое интересное, что силуэт куста-попугая идеальным образом совпадал с клеткой-беседкой.

Мы поспешили на улицу в сад. Мистер Нортон зачитывал вслух с листка излюбленные фразы Казановы и рассуждал:

– «Хватит болтать»… Болтать, летать… Птичник под открытым небом? Пруд. Лягушатник… Лягушку в разговорном языке называют «зеленой спинкой» – «гринбэк». Зеленые спинки попугаев?

– Ну конечно же! Пруд! Маленькие пруды садовники иногда называют еще и «птичьими купальнями»! – воскликнула я, застыв на месте и не обращая внимания на сыпавшиеся сверху листья, которые отстригали с кустов работники.

– А «гринбэк» это еще и американский доллар, бакс! – эхом отозвался Годфри.

Мы в восторге уставились друг на друга.

Примерно через полчаса двое садовников, действовавших под управлением мистера Нортона, извлекли из пруда птичью клетку, завернутую в пропитанную маслом ткань. Из окна спальни Кавендиша, которое я забыла закрыть, донесся торжествующий крик:

– За Типпекано и сокровища!

Вскрыв клетку в присутствии мисс Маттерворт, мы обнаружили крупную сумму американских долларов, коллекцию редких монет и марок, несколько пакетов акций самых надежных британских компаний и массу других ценных бумаг. Мисс Маттерворт охала и ахала над сокровищем, разложенным на шали, которой мы застелили стол в ее приемной. Наконец мы опорожнили клетку. Несмотря на то что она сильно заржавела, пропитанная маслом ткань защитила и ценные бумаги, и марки, и монеты.

Когда клетка опустела, мистер Нортон, поддавшись порыву, перевернул ее вверх дном.

– Еще один ключ к разгадке, – промолвил он, – только мне не разобрать, что здесь написано.

Я нацепила на нос пенсне и сквозь слой ржавчины прочитала выгравированное на днище имя мастера, сделавшего клетку.

– «Тайлер».

– За Типпекано и сокровище Тайлера! – хором провозгласили мы с мистером Нортоном.

Из спальни Кавендиша нам эхом отозвался Казанова.

Глава шестнадцатая

Вести из-за границы

Слова, оброненные некогда в прошлом, порой возвращаются к нам через годы, чтобы преследовать и мучить. Однако они доставляют особые страдания, когда их выкрикивает не умолкающий ни на мгновение попугай.

Вполне естественно, мисс Маттерворт, столь неожиданно разбогатев, не пожелала оставлять у себя Казанову, в своей безмерной щедрости вручив это сокровище нам.

– Мисс Хаксли, вы уже давно мечтали завести канарейку, – успокаивал меня мистер Нортон по дороге в Темпл. – Быть может, в Казанове неожиданно проснется музыкальный талант.

– Сильно в этом сомневаюсь, – содрогнувшись, ответила я.

Поскольку мне не хотелось, чтобы вопли Казановы отвлекали меня во время работы у мистера Нортона, я выбрала меньшее из зол, решив взять попугая к себе домой. Что ж, попугай, несмотря на грубый сиплый голос, умел разговаривать и теперь постоянно напоминал мне с подоконника, куда я водрузила клетку, что я всегда мечтала «завести канар-р-рейку, завести канар-р-рейку».

Признаться, я отчасти была рада его компании: мне претила мысль, что бедная птица попадет в дурные руки. Время от времени я начинала задаваться вопросом: что подумала бы Ирен о моем приобретении? Не исключено, она научила бы Казанову курить свои тонкие папиросы. Впрочем, в силу последовавших событий мне вскоре стало не до болтливого попугая.

Перелистывая свои дневники за 1886 год, я прихожу к выводу, что никто не сможет поведать о резких поворотах в судьбе Ирен Адлер лучше ее самой. Именно это она и делала в своих письмах, адресованных мне, рассказывая об основных событиях своей жизни.

В связи с этим мне хочется предоставить слово ей. Я привожу выдержки из ее писем без всяких изменений за исключением тех случаев, когда я взяла на себя смелость исправить ошибки в правописании и пунктуации. Ирен писала точно так же, как говорила и жила: умно, весело, иронично, но при этом не без огрехов. Там, где я посчитала нужным, я вставила собственные примечания.