40 лет среди грабителей и убийц - Иван Путилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Кто бы это мог быть? — подумал про себя отец Иоанн, пока прислуга открывала дверь. — Знакомые… Так не время. Какая-либо треба… Эх! И отдохнуть не дадут».
В кабинете появилась прислуга.
— Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает.
— Кто такой? Что ему нужно?
— Да так… Не разберешь, не то господин, не то простой… В черном сюртуке, в пальто летнем сером. Говорит, что личное дело есть. Поговорить желает, очень важное дело, мол… Нарочно для этого в Петербург приехал.
— Гм… — в раздумье произнес батюшка. — Ну, проси.
Прислуга вышла, и через минуту перед отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой черненькой же бородкой.
— Благословите, отец! — устремился он, сгибаясь и сложив корзиночкой обе руки, увидев священника.
— Бог благословит… Во имя Отца и Сына, — проговорил батюшка, осеняя пришедшего широким крестом. — Чем могу служить вам?
Посетитель поймал руку батюшки и подобострастно ее поцеловал.
— Я по важному делу, батюшка. По очень важному и секретному к вам делу. Дело такое есть, которое хочу вам, как на исповеди, рассказать… как на исповеди, батюшка! Только вам, лично, с глазу на глаз.
— Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте. Но почему вы именно ко мне обратились, а не…
— И об этом сейчас скажу, ваше благословение, только, пожалуйста, с глазу на глаз, — проговорил, озираясь, сухощавый человечек.
— Да говорите, мы одни, — сказал батюшка.
— Нет уж, дверцу-то, дверцу-то позвольте припереть! — как-то тревожно проговорил незнакомец.
После того как дверь в кабинет была заперта, батюшка и неожиданный посетитель беседовали добрый час или даже два. Только о чем они говорили — неизвестно. Когда матушка, знавшая, что муж любит, чтобы ему спустя час-другой после обеда подавали стакан чаю с лимоном, подошла было к кабинету, то натолкнулась на запертую дверь. Она постучала. Дверь отворил сам батюшка. Он был, видимо, взволнован и даже вспотел.
— Прислать тебе чаю? — спросила матушка.
Батюшка замахал рукой.
— После, после, не мешай… Важное дело!
Он снова захлопнул дверь и заперся на замок. Наконец дверь отворилась, и таинственный посетитель на цыпочках проследовал из кабинета. Отец Иоанн сам проводил его до передней, и здесь между ними произошел прощальный разговор.
— Так значит, до двадцать девятого? — спросил уходящий.
— Да-да… До двадцать девятого! — подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.
* * *Двадцать девятого мая пристав первого участка К-ой части явился ко мне вечером и сказал:
— Какая-то загадочная и интересная история.
— В чем дело?
— Да вот отец Иоанн II подал заявление в часть. Кто-то с ним ловкую шутку сыграл. Мы уже составили протокол, словом, все оформили. Теперь уж, видно, вам приниматься за розыски.
— А ну, покажите-ка заявление отца Иоанна. Пристав подал мне бумагу, и я прочитал:
«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то, дотоле мне неизвестный человек, лет около 30–49, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Василием Николаевичем Ельбиновичем. Он рассказал мне о различных постигших его несчастиях, прося меня спасти его от угрожающей его опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. процентными бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, а мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под названием В. Н. Ельбиновича, я вместе с сим прошу заявить о том и сыскной полиции».
Далее подпись и все, как следует по форме. После же всего такой характерный post scriptum: "До времени покорнейше прошу мое звание, имя и фамилию не печатать в «Дневнике приключений».
* * *Прочел я это заявление, посмотрел составленные по нему околоточным протоколы с опросом отца И. П. и покрутил головой.
— Знаете ли, ведь это все не то, — сказал я приставу.
— Как так не то? — спросил он.
— А так. Есть здесь что-то недоговоренное. Ну, посудите сами, станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце — дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководствоваться только добрым сердцем, то что же тогда предъявлять претензии к воспользовавшемуся излишней доверчивостью? Если отец П. дал человеку с бухты-барахты две тысячи рублей без всяких расписок, без удостоверения о личности, о кредитоспособности, единственно руководясь состраданием, то чего же он удивился, что ему не отдают деньги? Никакого такого Ельбиновича в Острове, я наперед уверен, нет, и занимайтесь дальше этим делом сами, а я отказываюсь… Так и передайте отцу И. П.
— Мне, признаться, и самому многое странно в этом деле, — сказал пристав. Действительно, что-то странное…
Он ушел.
* * *Пристав-то ушел, но через день или два у меня на квартире уже сидел отец Иоанн. Это был очень симпатичный и представительный, весьма уже пожилой человек. Прежде чем заехать, он писал мне, убедительно прося назначить ему, в уважение к его положению, такое свидание и в такой час, чтобы это не было при людях и не бросалось в глаза.
Отец Иоанн был заметно взволнован и несколько бледен.
— На старости лет каяться приходится, просить совета и доброй услуги, начал он. — Я расскажу вам сейчас со всей откровенностью случай, где я сделался жертвой самого наглого мошенничества…
— Ах, пожалуйста, батюшка, именно с совершеннейшей и полнейшей откровенностью! — попросил я.
— Как на духу! Ну, вот, послушайте.
И отец И. П. поведал мне действительно довольно любопытную историю. Передаю ее по возможности собственными словами рассказчика.
* * *Двадцатого мая, около часу или двух пополудни, является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет тридцать — сорок, судя по одежде — мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним «по секрету, как на исповеди» (это его подлинные слова) о каком-то весьма важном деле. Дело это он может открыть только мне, потому что, живя в городе Острове, он много слышал обо мне хорошего от разных лиц, духовных и светских.
А потому, никогда не бывавши, по его словам, в Петербурге, он, по совету какого-то живущего в Острове старца девяноста трех лет, священника отца Александра, а также и по указанию тамошнего монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени отец Рафаил, решился сесть на машину и приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем, через двадцать четыре часа, возвратиться в Остров.
Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его:
— Кто же вы такой, и в чем ваша тайна?
— Я, — отвечает он, — уже говорил вам, батюшка, что живу в Острове и занимаюсь теперь закупкой и продажей льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.
Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжение Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами, тысяч на шестьдесят. Антонина, по отъезде графа за границу, сошлась со мной, и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ей».
Я взял шкатулку и зарыл ее в саду, в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он и велел отыскать и переслать ему. Его люди все изрыли, а слитка не нашли.
Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.
Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому я заплатил до десяти тысяч, дело решилось так: меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь.
Вот теперь, батюшка, — продолжал мнимый Ельбинович, — я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами. Совесть меня замучила… Открыть правду на суде — боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава Богу. и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церкви, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда отец Александр и посоветовал мне ехать в Петербург и там через какого-нибудь священника передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменять его на процентные бумаги.