Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин

Стало светать. Шорохов надел шубу, спустился к подъезду. Ждал. Матвиенко не появился.

Когда Шорохов возвратился в комнату, Закордонный был на ногах. Спросил:

— Куда вас носило ни свет ни заря?

— Собирался поехать в Славянскую с вашим вчерашним знакомым. Обещал свести с интендантами. Но, видно, что-то у него не заладилось.

— Вот те на, — удивился Закордонный. — Завтра я сам туда еду. В свите атамана. Опомнились, подлецы. Гнев на милость переменили. Желаете? Можете составить компанию.

— Если не секрет, чего ради туда понесет атамана?

— Инспекция перед выступлением на фронт. Самое атаманское дело… Что подъесаул подвел, не журитесь. С интендантами полка я вас и без него сведу.

— Удобно ли вас затруднять?

— Раз приглашаю… После атамана в этом вояже первым человеком буду. Есть-пить на такую ораву, — думаете, просто?.. Тем более, что вы ведь на собственных лошадях поедете.

— И кучер мой.

— О чем тогда речь? Новый человек в свите даже хорошо. Наши рожи надоели друг другу до чертиков. Не смотрел бы.

Закордонный вскоре ушел по своим делам. Шорохов сидел у стола. Следовало заняться сводками. И, конечно, в первую очередь для миссии. Про случившееся с Мануковым там все равно узнают. Разумно было опередить возможные вопросы. 0 записи Моллера пока ничего не сообщать, как и о том, что Мануков просил переправить в Новорссийск какие-то документы. Но если то и другое не сообщать, чем объяснить, что Шорохов к нему приходил, о чем они говорили?

Сидел и думал о себе так, будто был это не он, а кто-то другой. Главное — как понять все то, что вокруг него столько времени происходило? Ни конца, ни края. Получается: вертели им как хотели. А он был, что кутенок, которого учат тычками.

В десятом часу утра без всякого стука, быстрым шагом, вошел в комнату Михаил Михайлович ("Адрес? Я ему его не давал!" — только и успел подумать Шорохов), ликующе произнес:

— He знаю, огорчит вас это, милейший, или обрадует, но золотой петушок клюнул в темячко. Сказки Пушкина, надеюсь, читали?

Шорохов вопросительно смотрел на него.

— Великий фокусник умер.

— Николай Николаевич? — вырвалось у Шорохова.

— Что вы, роднейший! Американские торгаши живучи как кошки. Речь о генерале Мамонтове. О Мамантове, если точнее. Смерть любит отделять золото от позолоты.

После этого они долго молчали. Михаил Михайлович насмешливо поглядывал по сторонам. Что-то хотел уяснить для себя из беспорядка, царившего в комнате, на столе, заставленном бутылками и грязной посудой. Это было первое, что подумал Шорохов. Второе. Вспомнил: "Я пою свои песни под другим балконом", — сказал ты однажды во времена мамонтовского похода. Песни кровавые. Во имя чего или кого, это пока неясно. Но — кто следующий?" Спросил:

— Как себя чувствует Николай Николаевич?

— Худо, мой друг. Пока без памяти. Ирония судьбы? Получить такой подарок из рук контрразведчика. Опасный народ. Я всегда, роднулечка, это знал. Советую: обходите таких господ стороной. А вы с ними — то, се…

— Вы говорите о Моллере? — спросил Шорохов.

— Угадали. Но одна любопытнейшая загадка: кто же будет наследником мамонтовского добра? Говорю не о тряпках и хрусталях для жены. Личный архив. Вам ничего о нем не известно?

— Нет. Я вообще только от вас узнал, что Константин Константинович умер.

— Печально, мой лучезарнейший. И такая подробность, милейший. Я сегодня уезжаю в Новороссийск. Остановлюсь в гостинице «Французская». Потребуется, можете разыскать. Это на случай, если вам очень туго придется без вашего ангела — хранителя. Разумеется, речь о господине Манукове, мой дорогулечка. Между прочим, Американская миссия в той же гостинице. Занимает весь третий этаж. Господа ценят удобства.

Шорохову было почти тошнотворно слушать сейчас эти "мой друг… роднулечка… дорогулечка". Но — ответил спокойно:

— Спасибо. Любая поддержка во благо. Тем более, что Новороссийска и я не миную.

— Дозрели? Его теперь, мой восхитительный, никому из всех ближних и дальних господ не миновать. Ни военным, ни штатским. Такова жизнь. Не скрою, обидно. Горы. Порт. Чудесная бухта. И все это сейчас, мой лучезарнейший, — грандиозный унитаз для вывода сточных вод России в Европу. Западные страны теперь нахлебаются. Да, милый, да. Или вы так не считаете?

Что он мог сейчас считать или не считать? Сказал:

— Мне надо сходить к Николаю Николаевичу. Моллера вчера к нему привел я. Все, что с ним случилось, моя вина.

— Сходите, сходите, мой удивительный, — не без ехидства проговорил Михаил Михайлович.

Евдокия была в слезах. Повторяла:

— Леонтий! Вы единственная наша надежда. Единственная опора теперь. Христом богом прошу…

Ответил:

— Евдокия Фотиевна. Надежда может быть только на Американскую миссию, но она в Новороссийске. Надо как можно скорей перевезти туда Николая Николаевича. Ничто другое его не спасет.

— Именем отца, брата моего заклинаю!

Шорохов смотрел на нее, думал: "Именем заклятых врагов моих. Что за жизнь!.."

Да, что за жизнь! Запись Моллера и сводку для Агентурной разведки Шорохов передать в этот день не смог. Базар и улицы, которые примыкали к нему, были оцеплены. Очень настойчиво рваться в Сергиевский переулок Шорохов поостерегся. При нем была запись Моллера. Обыщут, не отопрешься. На квартиру вернулся вымотанный. Не снимая шубы, повалился на койку. Заснуть не успел. Вошел Скрибный. Был трезвый. Долго стоял, опершись о дверной косяк. Молчал. Потом, хмуро глядя, спросил:

— Снова к этим занудам когда?

— К каким занудам? — не понял Шорохов.

— К американцам. Или к ним больше не надо? Я бы поехал.

Разговор затевался очень некстати. Шорохов ответил:

— Завтра утром мы с тобой выезжаем в Таманский полк, в станицу Славянскую.

Скрибный недоверчиво усмехнулся. Шорохов пояснил:

— Атаман Букретов едет. В его свите.

— У нас там дела?

— Есть какие-то. Потом узнаешь.

— Те же, что в Касторной были? Теперь-то я про них все понимаю.

"Счастливый, — подумал Шopoxoв. — Я бы теперь все понимал…"

УТРО было туманное. Ничего не разглядишь в десяти шагах. За кучера сидел Скрибный, но Шорохов то и дело приподнимался в экипаже, вглядывался в дорогу, в темневшую впереди атаманскую кавалькаду. Внезапно свернут куда-нибудь, потеряешься. Что тогда сделаешь? Только возвращаться назад.

Наконец солнце разогнало туман, вызолотило кусты, деревья по обочинам широкой степной дороги, гребнистую, кое — где зазеленевшую, пашню. Середина февраля. В этих местах пора студеных ночей и начавшего пригревать солнца.

Ехали быстро, словно летели над волнистым бескрайним простором. Верст через сорок, в станице Ивановской, остановились ночевать. Почему неслись сломя голову, Шорохов не понимал. Но свои суждения по этому поводу не высказывал. Чужой монастырь. Пусть идет, как идет.

Общий ужин был устроен не поздно и в доме станичного атамана. За компанию с Закордонным Шорохов туда попал. Ели, пили. Постепенно господа свитские разговорились. Да и сам атаман — обрюзгший казачий генерал — не прочь был порассуждать. Всего больше этих господ занимало предложение английской миссии Кубанской раде образовать Кубанскую республику. От имени британского правительства давалась гарантия отстоять ее статут в переговорах с Москвой. Единственное условие: Новороссийская бухта будет потом передана в пользование английским торговым и военным судам. Обсудить такое предложение в более или менее узком кругу, господа-казаки здесь и собрались.

Разговор состоял из полунамеков. Скользкая тема. Опыт понимания подобных иносказаний у Шорохова имелся немалый. Чтобы не терять общую нить, из-за стола он не вставал ни на минуту. Видел, что Скрибный два раза мелькнул у входа в залу. Какого-либо значения этому не придал. Когда вернулся в дом, где им был предоставлен ночлег, Скрибного нашел не только пьяным, но и злым, в обиде, что его тоже не пригласили к атаманскому столу.

Пытался втолковать, что сам оказался за тем столом по чистому случаю. Компания была, как говорится, для них обоих слишком высокородная, причем особой радости там он ни от чего не испытал. Общие разговоры. Интересные тем только, кто в них разбирается.

Скрибный не унимался. Повторялось то, с чем Шорохов столкнулся в тот день, когда они приехали в Екатеринодар:

— Слышали… Знаем… Всегда я у тебя вроде половой тряпки… Ты — там, я — где угодно. Хоть за порогом валяйся…

На следующий день в путь отправились после полудня. Шорохов недоумевал, почему так поздно? Будут ли в Славянской сегодня? Огорчило, что Скрибный перед отъездом развалился в экипаже, смотрел свысока. Наверно хотел скандала.