Отрок. Богам — божье, людям — людское - Евгений Красницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Долго ты терпение Перуна испытываешь! — продолжал рычать староста, медленно поднимаясь со скамьи. — Слишком долго!
Вз-з-зинь! Мишкин меч радостно (именно радостно!) вылетел из ножен, а Мишка вдруг понял, что стоит лицом к Туробою, закрывая собой Нинею и Красаву. Какая сила сдернула его со скамьи он и сам не понял. Женщин понесло защищать или боевой транс «пришпорил» тело, отключив рассудок? А может быть, просто захотелось повернуться лицом к тому, огромному и сильному, кто навис сзади? Мишка и сам не разобрался, но зато прекрасно понял, что он покойник — Туробоя было не остановить! Но и не встать против него тоже было невозможно!!! И… и наплевать!
«Ты что? Идиот! Похрен!!! Есть упоение в бою!!!».
А дальше… дальше началось такое… такое… Рациональная часть сознания Михаила Андреевича Ратникова относилась к подобным вещам, вроде бы с пониманием, во всяком случае, признавала сам факт наличия мотиваций, способных высвободить скрытые резервы организма, а вот эмоциональную часть сознания это все никак не трогало — просто не имелось соответствующего личного опыта, а литература, поэзия, кинематограф изображали все это настолько, по его мнению, слащаво и неубедительно…
Пальцы Нинеи скользнули по Мишкиному рукаву и легли на кисть левой руки, мертвой хваткой вцепившейся в ножны у самого устья. И… да черт побери, нет в человеческом языке слов способных это описать! В единую вспышку, казалось, способную выжечь мозг, вместилось все: и Нинея, глотающая слезы, вздрагивая плечами под привезенным из Турова платком, и бледная до синевы мать, лежащая в санях вместе тушами убитых волков, и Юлькина ладошка, зажатая между Мишкиными плечом и щекой и еще множество всего — и ОТТУДА и ОТСЮДА.
Вспышка полыхнула и угасла, оставив после себя глаза Туробоя и его правую руку. Как с расстояния меньше метра можно удержать в поле зрения и то и другое, было совершенно непонятно, но получалось! Медленно-медленно, как бывает только на экране, большой палец правой руки Туробоя сначала перестал оттягивать вниз пояс, за который он был засунут, потом начал вылезать наружу, а остальные пальцы, до того сжатые в кулак, распрямляясь, указали направление, в котором будет двигаться рука — к рукояти меча.
Точно так же медленно, но все же побыстрее руки Туробоя, кончик Мишкиного клинка пошел с уровня левого плеча в ту же сторону и, вроде бы несильно, звякнул плашмя по оголовью рукояти чужого оружия: «лучше не трогай!». Звякнул и тут же двинулся влево, очень красноречиво намекая на то, что может по своему выбору либо рассечь руку между пальцами, либо ткнуться прямо в середину живота, защищенного одной лишь льняной рубахой.
Взгляд Туробоя, словно привязанный, проследовал за острым железом, а рука приподнялась, собираясь ударить по плоской стороне клинка, сбивая его вниз, но меч, будто издеваясь, повернулся заточенным ребром: «бей на здоровье!», а потом едва-едва, почти нежно, коснулся льняного полотна.
Сколько раз заставлял Алексей Мишку «играть мечом», подкидывая на кончике клинка разные мелкие предметы, но ни разу еще у Мишки не получались столь быстрые и точные, прямо-таки игривые, движения. Меч стал почти невесомым, повинуясь, даже не сокращениям мышц, а одним лишь мыслям, и зрение обострилось, став почти круговым, и тело, вроде бы почти не двигаясь, постоянно перетекало из одного положения в другое, почище, чем на занятиях у Стерва. И… не страшен стал Туробой, совсем не страшен!
Миг, и наваждение сгинуло — время снова потекло в нормальном ритме, меч обрел вес, Красава медленно сползла со скамьи на землю, Нинея шумно вздохнула, а Туробой легко отмахнулся от Мишкиного клинка, пробурчав:
— Не засти, не с тобой разговор. — Помолчал, дожидаясь, пока Мишка сдвинется в сторону, и продолжил, оставаясь стоять, нависнув над Нинеей: — Опять вывернулась… изворотлива, аки Велес твой.
— Ты не жрец… — попыталась вставить Нинея.
— Да! — прервал ее Туробой. — Всего лишь потворник[22], но на тебя, старая, и того довольно будет! Нечем тебе воинскому духу противиться!
«Это что же, у языческих жрецов тоже какая-то иерархия и чины были? Потворник, надо понимать, ниже жреца, но тоже не мало, раз он так на Великую волхву наезжает… Стоп, не отвлекаться!».
Туробой тем временем продолжал вещать ультимативно-издевательским тоном, и когда по лицу косящейся на лежащую Красаву Нинеи становилось уж очень заметно, что она не столько слушает, сколько терпит, в голосе его снова прорезался громоподобный рык.
— …Коли ты о войске возмечтала, то не бывает войска без князя, как и князя без войска! Есть он у тебя — настоящий князь? Не избранный, не поставленный, не самозваный, а природный — князь по крови и по духу? Видать есть, коли ты войском озаботилась! У нас тоже есть!
«Это он о ком?»
— А осенен ли твой князь благостью богов, способен ли наделить землю свою благополучием, призвать на нее благословение и защиту высших сил? Наш может! Ему и Макошь и Перун благоволят, и от Креста он милостью не обделен, да и Велес твой к нему добр!
«О вас, сэр Майкл, о вас, о ком же еще?».
— А прославлен ли твой князь истинно княжьим делом — градостроением? Ведь никто, кроме князей, от веку города не ставил[23]! Наш один городок уже заложил!
«Что он несет? Да я же без Нинеи ничего бы…».
— А даровано ли твоему князю воинское искусство? Удачлив ли он, храбр ли, почитает ли его дружина? Наш храбр, удачлив и люди ему подчиняются охотно! Вот, гляди! — Туробой швырнул под ноги Нинее добытый в Отишии посох волхва. — Кажись, второй уже? А?
«Вранье! Я в Куньем городище вообще не был!»
— А теперь самое главное — способен ли твой князь перенять удачу другого князя? Сможет ли одолеть в бою, перейдет ли к нему сила и удача побежденного[24]? Вспомни своего князя и погляди на нашего — кто кого одолеет?
«Ему что, Корней рассказал, что княжича Михаила соплей перешибешь? Да нет же! Он про Нинеины планы ничего знать не может — блефует, зараза, но как блефует!».
— На этом все! — совершенно неожиданно закруглился Туробой. — Нужное ты услыхала. Поймешь — твое счастье, не поймешь — твоя беда! Пошли, парень!
Туробой ухватил Мишку за плечо и, чуть ли не силой, поволок его к сидящим в седлах опричникам, задев ногой и опрокинув опустевшую скамью, на которой они до того сидели.
«Ну, это уж хамство, господин бургомистр! Можно было бы и аккуратнее, прямо, как дверью хлопнул».
Оглянувшись, Мишка увидел, что Нинея склонилась над лежащей на земле Красавой.
— Дядька Аристарх, ты Красаву-то не убил, часом?
— Оклемается, от этого не умирают… зато и наказания от старухи избежит, то на то и вышло, а урок нужный получила! Нет, ну это ж надо так обнаглеть! Отроками она повелевать взялась! Козявка, едрен дрищ! Ничего, теперь в разум войдет…
— Если вообще разума не лишится… — неуверенно пробормотал Мишка — дите ж еще совсем…
— Вот с малолетства и надо вразумлять! Меж бабья пускай свои выкрутасы творит, среди холопов! С вольными смердами, уже как выйдет, а перед воином баба, волхва она или не волхва, только в одном виде быть должна: глаза в землю, язык в жопе, руки на пи…е!
— Ну уж… — Мишка от такого пассажа даже слегка опешил.
— Не «уж», а «так»! Иной вид может быть только по приказу… и еще, когда баба воина из похода или долгой отлучки встречает! Тогда: в правой руке чарка, в левой — закуска, подол — в зубах! И никак иначе!
Подобные высказывания, да еще со смачной присказкой «едрен дрищ», были настолько нехарактерны для ратнинского старосты, обычно степенного и выдержанного, не склонного к ругани, что Мишка даже споткнулся на ровном месте. Потом, правда вспомнилось «в тему», как призванные на армейские сборы, с виду вполне приличные мужики, надев форму и оказавшись в казарме, превращались вдруг в такое жлобье… Видимо, тут имел место тот же эффект — смена имиджа — староста слишком вошел в роль сурового воина, вправляющего мозги глупым бабам и подросткам.
— А ведь ты соврал, Окормля! — поведал неожиданно Туробой, умащиваясь в седле.
— А?
— Помнишь, ты ляпнул, что волшбу творить в крепости, под сенью креста, все равно, что гадить на чужом капище?
— Да… а что такое?
— Крепость с часовней не капище, а славище! Капище — место упокоения умерших, а идолы на капище, суть, почти то же самое, что кресты на христианских могилах. На капищах творят тризны по усопшим, общаются с душами предков, приносят им жертвы[25]. Так что, капище — что-то, навроде жальника, кладбища, хотя и на иной лад, чем у христиан[26]. А богов мы славим на славищах, там идолов нет, не нужны они богам. Мы, славяне, славим своих богов только за то, что они есть. Мы ничего у них не просим, потому что они уже все нам дали. На своих праздниках мы приносим им дары, но это не подношения, а приглашение к нашему праздничному столу, этим мы показываем, что мы, их внуки, живы, что у нас есть все необходимое, и мы помним наших богов и наших предков, помним и храним наше уважение им. А если ты начинаешь чего-то просить у богов, значит, ты слаб. Слаб, прежде всего, духом.
