Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Как отмечалось выше, среди лиц, планируемых к принятию в «Общество 19 года и XIX века», упоминалось имя А. С. Пушкина. Пушкин довольно рано попал в орбиту внимания членов тайных обществ. Его связи с движением декабристов были широки и многообразны. Поэт был лично знаком почти со всеми основными участниками движения. Не будучи формально членом ни одного тайного общества, он на протяжении многих лет находился в гуще событий, будь то в Петербурге по окончании лицея или на юге, куда был переведен по службе в 1820 г. Даже из Михайловского он переписывался с К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым. Там его посетил И. И. Пущин, с которым, помимо прочего, они обсуждали дела тайной организации.

Связи поэта с декабристами многократно привлекали внимание исследователей. Нас в данном случае будет интересовать использование членами тайных обществ пушкинской поэзии в целях политической пропаганды. Этот аспект наиболее подробно освещен в работах Ю. Г. Оксмана и В. В. Пугачева[389]. В конце 1940-х гг. Оксман поставил вопрос о пересмотре традиционной датировки политической лирики Пушкина петербургского периода. Напомним, что в собраниях сочинений поэта ода «Вольность» печатается под 1817 г., послание «К Чаадаеву» – 1818 г. «Деревня» – 1819 г. Исследователь считал, что подобная датировка неверна, т. к. не отражает реальную эволюцию политических взглядов Пушкина петербургского периода, которая, в свою очередь, совпадает с эволюцией идеологических и тактических установок Союза Благоденствия. В советском декабристоведении существовала прочная убежденность в том, что декабризм в эти годы развивался от умеренно-либеральных идей к революционным и от тактики мирной пропаганды к военной революции. Пушкин, по мнению Оксмана, писал стихи по «заданию декабристов», следовательно, его политическая лирика эволюционировала аналогичным образом. Поэтому датировать его стихи нужно в порядке нарастания в них радикальных идей. Ода «Вольность», как наиболее умеренная в своей политической части, должна идти первой. В ней Пушкин прославляет закон, осуждает Французскую революцию и убийство Павла I. Только датировать ее следует, по мнению Оксмана, не 1817 г., а 1819 г. Изучив весь комплекс дошедших до нас свидетельств об этом произведении, он установил, что раньше 1819 г. «Вольность» не упоминается в источниках. А поскольку «прокламации, даже стихотворные, не пишутся для письменного стола и не заготовляются впрок»[390], то и датировать ее следует тем же годом. Косвенное подтверждение этой даты Оксман усматривал в том, что в оде отражены идеи Союза Благоденствия, а в 1817 г. этой организации еще не существовало, следовательно, Пушкин в том году не мог выражать его установки.

Политическая концепция «Деревни», с ее надеждой на то, что рабство падет «по манию царя», в общем, мало чем отличается от умеренно-либеральной доктрины «Вольности», поэтому в данном случае традиционную датировку 1819 г., к тому же подтверждающуюся источниками, исследователь пересматривать не стал. Другое дело – послание «К Чаадаеву». «Обломки самовластья», упоминаемые в конце стихотворения, как считает Оксман, недвусмысленно свидетельствуют о насильственном свержении самодержавия, т. е. о военной революции. Для 1818 г. эти идеи, по его мнению, были не актуальны. Тогда еще сохранялись надежды на царя-реформатора. Поэтому датировку этого стихотворения исследователь отодвинул на 1820 г. и связал его написание с приездом Пестеля в Петербург и с прениями, развернувшимися на квартире Ф. Н. Глинки вокруг форм правления. Высказавшись почти единодушно за республику, декабристы оказались перед необходимостью сменить тактику и от пропаганды перейти к военному заговору с целью насильственного свержения царизма. Эти изменения, как полагал Оксман, и отразились в послании «К Чаадаеву».

Научные идеи Оксмана получили дальнейшее развитие в работах его ученика и коллеги В. В. Пугачева. Принимая в целом оксмановскую концепцию, Пугачев разошелся с ней в отдельных деталях. Так, например, он вернулся к традиционной датировке оды «Вольность», обосновав это ее связью не с Союзом Благоденствия, а с идеями Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова, замышлявшими в 1817 г. создать тайное общество с целью широкой пропаганды либеральных идей. Общество им создать тогда не удалось, но ядро, как считает Пугачев, создано было, и в конце 1817 – начале 1818 г. в результате слияния этого ядра с распадающимся Союзом Спасения был образован Союз Благоденствия. Пушкин, который интенсивно общался с Н. И. Тургеневым сразу же по окончании Лицея, отразил в оде «Вольность» его политическую программу 1817 г.

Концепция Оксмана – Пугачева имеет свои плюсы и минусы. К сильным сторонам, безусловно, следует отнести тщательное исследование широкого идеологического фона, на котором происходило взаимодействие Пушкина и Союза Благоденствия. Кроме того, Оксман проделал виртуозную текстологическую работу со списками пушкинских стихов. До сих пор его результаты остаются непересмотренными. Однако у этой концепции есть и слабые стороны. И Оксман, и Пугачев рассматривают стихи Пушкина как рифмованные прокламации без учета их художественной природы. Этот общий недостаток социологического подхода к литературе исходит из ошибочного представления о том, что можно извлекать из художественного текста смысл, минуя его поэтику. За поэтическими штампами сторонники социологического метода стремятся увидеть конкретный политический смысл. Не берется во внимание то, что поэт, создавая политические стихотворения, решал, помимо прочего, и художественные задачи. Кроме того, политические идеи Пушкина рассматриваются вне его личности, как некий отжатый субстрат. Поднимая вопрос, почему Пушкин не был формальным членом Союза Благоденствия, Оксман объяснял это тем, что он «в эту пору еще ни с какой стороны не отвечал тем высоким требованиям, которые предъявлялись каждому члену тайного общества основными параграфами его устава»[391]. Таким образом, получалась упрощенная конструкция. Как поэт Пушкин дозрел до того, чтобы выражать идеи тайного общества, а как человек он не дотягивает до полноправного члена организации. Иными словами, поэт превращался в некий бессознательный медиум между высоконравственными заговорщиками и публикой.

Другую концепцию предложил Ю. М. Лотман. Он показал, что у Пушкина и декабристов было различное понимание свободы[392]. Для декабристов свобода – категория политическая, и достигается она путем совершенствования государственно-политического строя. Идет ли при этом речь о политических реформах или революции – вопрос второстепенный. Важно то, что в любом случае служение делу свободы требует аскетического самоотречения и способности принести себя в жертву общественному благу. Для Пушкина свобода – категория психологическая, проявляющаяся в полноте жизненных ощущений и зависящая не только от политического режима, но и от внутреннего настроя личности. Пушкинская свобода, по мысли Лотмана, проявлялась, в частности, в способности менять стиль поведения, подобно тому, как он менял стилистику своих произведений. Поэтический радикализм, который, несомненно, был присущ молодому Пушкину, являлся всего лишь одной из сторон его многогранной и свободной личности. Даже если предположить, что политические стихи Пушкина действительно написаны «по заданию декабристов», то писались они, во всяком случае, на «свой манер», оставляя возможности для поэтической игры и расшатывания рамок политико-поэтической традиции. Потому политические стихи Пушкина следует рассматривать не только с точки зрения стоящих за ними политических теорий декабристов, но и в общекультурном пространстве, в котором они писались и распространялись.