По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Оценил обстановку. Пешеход не был похож на приманку. Никого больше на улице. Флай скользнул к краю крыши и повис на карнизе и непроизвольно заглянул в окно, возле которого оказался.

За приоткрытым ставнем качались тени и сполохи — пылал камин. Флай прикрыл ставень, ухватился за влажный подоконный выступ и, не найдя опоры ногам, качнулся на одной руке и ухватился за рельефный орнамент, бордюром разделявший этажи. Под руку ему попал конический выступ со спиральным узором — символ единорога. Надежная опора.

Он, словно муха по стеклу, скользнул по стене вниз и вбок.

Нога пришла на кронштейн вывески, предательски крякнувший под весом Флая. Глухой металлический звук. Но старость металла — ржавчина — здесь еще не взяла свое. Кронштейн выдержал.

Несколько долгих секунд Флай сидел на стержне вывески, как ворон на жердочке. Или, скорее, как огромная костлявая химера.

И вот одинокий пешеход прошел мимо, как раз под его насестом. Путник не заметил угрозы.

Флай примерился, как охотящийся филин, и прыгнул…

Лена почувствовала наконец настоящую, непомерную усталость и, просто чтобы не упасть, начала считать шаги. На каждом восьмом она почему–то сбивалась.

Сознание Лены, пережившее целый каскад небывалых потрясений и замутненное усталостью, балансировало между сном и явью: измененное состояние — ипостась разума, наиболее близкая к откровениям.

А подсознание — это недремлющее око, направленное у каждого внутрь собственного существа — проделывало титаническую работу, переваривая и раскладывая по полочкам крупицы полученного знания, для того чтобы сознание в нужный момент обрело ясность.

Сколько бы искушенные ни твердили, будто бы человек привыкает ко всему, в мире все же есть вещи, которые не могут войти в привычку.

Как, например, Лене смириться с постоянным ощущением чуждости и чужеродности окружающего?

Как привыкнуть к ежесекундной необходимости держать себя в напряжении и не испытать шока от того, что все в этом мире по–другому — только похоже на то, к чему Лена привыкла?

Только похоже.

Но все ли?

Увы и ах…

Многие вещи сравнимы, подобны, сходны…

Но есть и такое, чего она никогда не видела, не могла себе вообразить и даже не знала, как нужно было бы начать думать, чтобы вообразить такое. Очень хотелось заснуть — и проснуться уже дома, среди привычных вещей и реалий.

Вспоминались почему–то запахи. Бабушка, пахнущая пирожками; запах манной каши, неизбежно присущий детскому саду; ядреная смесь табака, одеколона и специй, которой пах отец.

Запах реки и цветущей яблони на даче, запах крапивы…

В этом мире все пахло иначе, и отголоски знакомых запахов только подчеркивали чуждость общего ароматического фона.

Так, например, в городе совершенно не было запахов бензина, жареной картошки и хлеба.

Странно?

Скорее жутковато.

Машины здесь пахли свечами, Лена почему–то про себя называла это запахом ладана — хотя даже не знала, как пахнет ладан на самом деле. От домов отчетливо доносился залах костра или угольного дыма, а иногда — копченого мяса.

Лес — парк вокруг дома Остина — не пах грибами, как пахнет обычный лес, не пах он и хвоей, но чувствовался аромат ягод и прелого яблока…

Да, хотелось заснуть и проснуться дома, но два страха парализовали это желание.

Первым и совершенно нерациональным был страх всю оставшуюся жизнь сожалеть о том, что никогда уж больше она не увидит этого загадочного и пугающего чужого мира.

Другой страх был понятнее на уровне логики, но совершенно не проникал в область чувств. Это был страх того, что чудеса и приключения с пробуждением отнюдь не закончатся, а, напротив, все только усугубится.

Новый день подарит новый мир — жуткий, ни на что не похожий, опасный неведомыми опасностями, живущий своей незнакомой жизнью, дикой и необузданной. И логика советует не спать!

Из всех мыслимых забот у нее осталась одна — выжить в этом новом мире. Выжить любой ценой.

На грани сна и яви Лена пыталась анализировать. Здесь много чего нет. Напрочь.

«Многого из того, о чем я помню, что оно должно быть, но его нет, — невнятно бормотала она, вторя столь же невнятным мыслям. — Это очень плохо».

От этого одиноко. Пусто как–то. Неуютно.

Морось дождя навевала еще большую тоску, чем сумерки души.

«Зато много есть такого, — рассуждала она, — чего быть не должно. Не хочется, чтобы оно было. А оно есть От этою тоже плохо».

Неправильно. Вот что.

«О чем бишь я? — Лена помотала головой под капюшоном, по которому все сильнее стучал дождь. — Ах да! Выжить любой ценой».

Ах, максимализм юности! «Любой ценой»! Лозунг. Боевой клич…

Но ведь и просто выжить еще мало! Следует постоянно и неотступно помнить о дне завтрашнем. Нужно ухитриться успеть продвинуться на шаг вперед. Похитить у завтрашнего дня инициативу для новой борьбы.

Это почти никогда не удается. Но Лена не знала об этом. Рано было ей еще знать такое. Но она уже чувствовала.

А если удается, то часто такой кровью, которая поглощает все отвоеванное в предыдущей борьбе, и на следующем шаге не остается сил и средств для чего бы то ни было. Вот такая пиррова победа. И никаких триумфальных шествий.

И эта подлая ирреальная жизнь наотмашь бьет по лицу, да так, что ты чувствуешь себя отброшенным назад. Все труды на грани человеческих возможностей летят в пропасть безысходности, не оставляя сил на дальнейшую борьбу. Бег по кругу.

Наука говорит, что адаптироваться можно к любому миру. Практически. Или наоборот — теоретически…

Ап! И адаптировался… Стерпится — слипнется.

Та же наука говорит, что существует лишь два способа адаптации: синхронный и асинхронный.

В первом случае необходимо вписаться в темпоритм мира и принять правила игры, как кэрролловская Алиса в Зазеркалье, а во втором случае, наоборот, следует не принимать этих пресловутых правил и жить по своим собственным, как та же Алиса вела себя в Стране чудес… Асинхронность, разумеется, условна, ибо все равно подразумевает некий принцип кратности, либо принцип скользящей поправки…

Лена обратила внимание на то, что ночь была какой–то неоднородной. В некоторых местах, где она проходила прежде, было светлее, но эти светлые участки перемежались с темными улицами, где вязкая ночь дробилась только светом фонарей.

И это никак не укладывалось в мозгу, потому что не было связано с городским освещением.

Наконец она разгадала, в чем дело. Дирижабли!

Над площадями висели дирижабли, вооруженные мощными прожекторами, превращавшие тьму в своеобразную белую ночь.

— Они тут не ждут милостей от природы! — устало пробормотала Лена, задрав голову и силясь разглядеть в небе темную тушу летательного аппарата, испускавшего сноп света вниз, на город.

Конусы света вздымались над городом тут и там, как призрачные сияющие пирамиды.

Что–то она слышала про НЛО, испускавшие на землю мощный свет.

Темная туша в небе, насколько Лена могла разглядеть, имела дисковидную форму и была обрамлена мигающими позиционными огнями. Сущее НЛО.

«Может, нас успели поработить пришельцы?» — не без иронии подумала Лена и продолжила свой путь.

В ней странно смешивались полная потерянность и ощущение правильности сиюминутного направления. Она почему–то, без всяких на то объективных оснований, ни секунды не сомневалась, что теперь запросто найдет нужный ей дом. Если захочет.

Ну, ошиблась один раз. И что с того? Найдет!

Вдруг Лена почувствовала–услышала–догадалась, что сзади нее кто–то откуда–то спрыгнул. Она остановилась и начала оборачиваться.

Некто грубо и властно схватил ее за плечо, сдернул с головы капюшон и буквально вытряхнул ее из плаща.

— Ешки же матрешки! — завопила Лена.

Такой возмутительной каверзы от этого мира она совсем не ожидала. Кто–то огромными прыжками улепетывал в ее плаще.

— Стоять! — гаркнула Лена похитителю.

Адреналин придал ей силы, а измененное сознание — ту степень безрассудства, в которой человек способен показать себя с самой неожиданной стороны.

— Милиция!!! — завопила она, естественно, перейдя на русский.

Лена бросилась вдогонку так, как не бегала в своей короткой, но содержательной жизни никогда.

— Стой, гад! — выдохнула она и быстро начала сокращать расстояние до человека, бегущего странными замедленными прыжками.

И одновременно она чувствовала, что не догонит. Мелькнула мысль, что надо бы отступиться. Ну что ей в каком то плаще? Что такое плащ по сравнению с мировой революцией?.. Что такое плащ по сравнению со всеми остальными злоключениями, которые накрыли ее?

Но эта мысль была слишком короткой. Из такой мысли не возгорелось пламя. Даже наоборот, бес противоречия приказал ей догнать ворюгу во что бы то ни стало. Это был ее плащ! Ее честно отвоеванная в противостоянии чужому миру добыча. И отдавать его без боя она не собиралась!