Семиозис - Сью Бёрк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Чем больше известно о жертве, тем больше известно о преступнике», – говорится в пособии по криминалистике. Мне встречались упоминания об огромном массиве информации о расследовании преступлений на Земле, начиная с научных баз данных и кончая художественной литературой. Детективный жанр? Земляне были странными. У меня всего одно тонкое пособие, не всегда удобочитаемым почерком переписанное с компьютеров перед тем, как они отказали, и эта книга не предназначена для общего чтения, потому что в ней о природе человека говорится так, что многие миряне пришли бы в смятение. Меня она тоже приводит в смятение. Хорошо, что я не на Земле. Эта книга дает ответы на многие мои вопросы о Родителях.
Так что я пыталась побольше узнать про Гарри. Его мать горюет очень демонстративно и заявила, что ей невыносимо разбирать его дом. Мы с Розой занялись этим первым делом. Она встретила нас у его двери с опухшими глазами и болезненным видом. Мы обнялись, как обычно, – и ее объятия оказались крепче, чем обычно. Что случилось?
Она оделась, как и подобает для похорон, в старую одежду: запашную юбку из грубой коричневой ткани из старого поселка (ее истрепавшиеся края многократно обшивались и латались) и очень потертый жилет из кошачьей кожи (мех давно облез, но зеленый цвет сохранился). Пышные волосы, коричневые, как юбка, она завязала старым шарфом. Нитки серебряных семян, используемых вместо бусин, маркер Поколения 6, свисали с ее шеи, запястий и пояса в таком количестве, что она гремела. Но о чем это мне говорило? Практически ни о чем.
Моя собственная одежда тоже была старой, как полагается. У моего поколения, Поколения 4, маркера нет, но я надела свои самые старые бамбуковые украшения – те, что Дети изготовили, когда впервые сюда пришли, – такие старые, что с некоторых уже пропали цвета. Бамбуковая диадема, когда-то принадлежавшая Сильвии, удерживала мои волосы.
Когда мы поднырнули под притолоку, я обратила внимание на то, как двигается Роза. Она осматривала все вокруг так же пристально, как и я, но отвлекалась то на одно, то на другое, как будто что-то имело некий невыносимый для нее смысл, – или что-то еще было даже важнее. Вещи Гарри что-то ей говорили. И мне тоже.
Я и раньше бывала здесь, под небольшим куполом близ восточной стены, так что его неряшливость меня не удивила: одежда здесь и там, несколько решеток с высыхающими листами бумаги для живописи, пачки набросков, рамка с недоделанными кружевами, корзины с плитками для мозаики, корзины с бусинами, горшочки с краской, и рядом с ними – тщательно отчищенные кисти, готовая к полировке резьба по дереву с изображением кота, еще кусок дерева, превращенный в штамп для ткани или глины, ваза с увядающими цветами на столе, ведро глины… и еще, и еще.
Гарри еще подростком объявил, что станет художественным мостом между мирянами и стекловарами, что было нелепым хвастовством – вот только он не лгал. Стилистика стекловаров сияла везде – их любовь к свету, характерные линии, их краски и узоры, их письмо. Но не копии. Гарри создавал интерпретации. Он был смотрителем музея Стекловаров, и его знакомство с содержимым музея было заметно.
Ничто не требовало от нас срочного внимания вроде еды, которая могла бы привлечь ящериц, или еще что похуже, или кота, ожидающего его возвращения, или ночного горшка, который требовалось бы немедленно вынести. Да и вещи не были в таком сильном беспорядке, как могло бы показаться на первый взгляд. Я проверила, не побывал ли тут какой-то несвоевременный гость, оставивший после себя отпечаток ботинка или какую-то улику. Я разобрала его постель под предлогом необходимости отправить белье и одеяла в стирку, высматривая какие-нибудь характерные волоски или следы. Ничего.
Роза занялась одеждой, валявшейся на полу. Она пыталась рассортировать вещи, но каждый раз сдавалась.
– Тетя Татьяна…
Мой взгляд зацепился за кремовый керамический кубок со стекловарскими изгибами и надписанными стекловарскими цифрами от нуля до десяти – первыми стекловарскими значками, которым нас научил бамбук. В интерпретации Гарри символы получили мирянское начертание. Однажды, года два назад, он сидел со мной в моем сыром каменном рабочем кабинете, объясняя значение этого кубка и других произведений искусства, которые он принес с собой, а потом вывел на улицу, чтобы объяснить архитектуру стекловаров и то, что она говорит нам про самих стекловаров… и мне вдруг показалось, что до этого у меня глаза были закрыты. Зрачки у него были расширены от лотоса. Похоже, под его воздействием Гарри становился неунывающе-терпеливым. Я не могла против этого возражать.
– Да, милая? – отозвалась я на оклик Розы.
Она смотрела на меня снизу вверх, сидя на полу, и глаза у нее были выпучены от страха. Перед чем?
– На похоронах… что мне говорить? Что мне делать с его семьей? Со всем?
Вполне логичные вопросы: она еще ни разу не проводила похороны. Я собралась с мыслями, чтобы дать простые и ясные указания.
– Твоя обязанность – его хвалить. Используй традиционные слова, а потом добавь, что сможешь, и предложи другим сделать то же самое. Слушай, что говорят люди. Им надо, чтобы их слушали, – и они всегда замечают, слушаешь ли ты. – Она слушала меня. – Говори о его творчестве. Его дружбе. Чем детальнее и честнее, тем лучше. Не говори больше пятнадцати минут. Если пора будет остановиться, я сделаю так: – Я коснулась правой рукой левого уха. Роза любит поговорить. – Сосредоточься на нем. Не говори о его замене.
– Замене? Его не заменить!
– А надо. Его работа была важна. Трудно будет найти кого-то столь же талантливого, и тебе не следует начинать искать сразу же. Но искусство не должно на этом прекратиться.
Она расхохоталась: горе порой вызывает неуместный смех. Я села рядом с ней на пол.
– Тебе нравились его вещи! – сказала она с навернувшимися на глаза слезами. – Не всем нравились. И он нравился не всем.
Кому? Факты, мне нужны факты!
– Чем больше я его узнавала, – проговорила я медленно, – тем больше он мне нравился. Когда мы поняли, что он пропал… –
