Метагалактика 1995 № 1 - Игорь Волознев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, с радостью, — она смотрела ему прямо в глаза. Он распрямился, поднял голову и, глядя куда-то вдаль, поверх ее золотистых волос, тихим, но твердым голосом прочел:
Мое сердце открыто тревогам,Как покинутый дом для ветров:Впереди — неизбежность дороги;Позади — пепелища костров.Я костер свой последний, прощальныйСам сложу из остатков желаний,Из обломков надежд и мечты —Подойди и согреешься ты.И взметнется веселое пламяЛепестками тюльпанов и астр —Сам огонь запалю под ногамиИ шагну — принимай, Зороастр!
XIIДмитрий Иванович Несов закончил писать, переписывать, перечитывать, править, вновь перечитывать и править. Это была его первая литературная работа. Он писал с большими перерывами и только тогда, когда получалось как бы само собой. А это случалось нечасто, да и основная его работа отнимала много времени и сил. Он был далеко не последним специалистом в своем деле — космической биохимии, хотя и не имел самых высоких научных титулов. Приходя с работы после часового мытарства в переполненном городском транспорте — автобус, метро, автобус — он чувствовал полное опустошение. Сил хватало только на просмотр за чаем по «ящику» информационной программы и беглое листание газет или журналов. После этого — сон. Часто мучила бессонница. Засыпал мгновенно, едва голова опускалась на подушку, но потом, часа в три-четыре ночи просыпался и уже не мог уснуть. Лишь под утро сон снова опускался к нему, но… тут — начинал звонить будильник. И так изо дня в день. Он пробовал использовать бессонницу — лежа с закрытыми глазами старался разыгрывать сюжетные ходы, озвучивать героев, чтобы потом, придя пораньше на работу, записать несколько строчек. Но это слабо помогало, и его труд растянулся почти на три года. Выходные дни весной, летом и осенью отнимал садовый участок, и только зимой дело понемногу двигалось.
И вот, наконец, финиш. Но нет радости. Нет даже чувства, что освободился от чего-то. Добавились сомнения. А хорошо ли вышло? Нужно ли кому-нибудь? А мне самому зачем все это на шестом десятке лет? Деньги? Так их не будет. Известность? Задаром не надо. Напротив, скрыться под псевдонимом, чтобы не нарушился сложившийся годами привычный уклад жизни и, как писал Толстой, — доживать жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая. Тогда что же? А черт его знает, что! Зуд какой-то бессмысленный, беспокойство, словно что-то растет внутри, как деревце из семечка
Как там у меня было:
…светло и просто, как растение,вверх тянется, цветет и плодоносит.Кто у него смысл жизни спросит?
Вот и новая забота: надо все это где-то отпечатать и нести в редакцию. Какую? Куда? Да и надо ли?
И все же он отпечатал свою работу, в тридесятый раз ее перечитал, подправил местами, подработал, с четверть листов перепечатал и, наконец, придумал название. Оно ему долго не давалось. Во всех вариантах обыгрывались сиреневые глаза, но ничего путного не выходило. Он понял, что дело именно в них, и название подсказали финальные строчки. Затем в самый последний раз все перечитал и отнес в редакцию своего любимого толстого журнала, на который подписывался уже несколько лет подряд.
Заместитель главного редактора без каких-либо эмоций взял рукопись, записал адрес и телефон и сказал, что ему позвонят, что материала сейчас много и скоро звонка ожидать не следует. На том и расстались. Прошло недели четыре. Дмитрий Иванович все реже вспоминал про рукопись. Беспокойства он не испытывал. Вроде так и надо, он свое дело сделал, а теперь — будь, что будет. И вдруг вечером звонок. Очень вежливо зам спросил, удобно ли Дмитрию Ивановичу прийти завтра в редакцию часам к десяти, чтобы решить со сроками и оплатой. Дмитрий Иванович сказал, что, конечно, удобно, что обязательно придет. Это было так неожиданно, что он вдруг разволновался, даже «остограммился» на ночь глядя, чего раньше никогда не делал. Но сон не шел. Проворочавшись в полудреме с бока на бок почти всю ночь, утром он поехал в редакцию с больной головой.
Старинный свежевыкрашенный дом в самом центре Москвы с улицы выглядел нарядно и приветливо, но двор его был замусорен до изумления. Дом обживался всякого рода конторами и кооперативами, о чем говорило обилие свеженьких табличек и вывесок на его стенах, и весь строительный мусор новоселы вывалили в небольшой дворик, а убирать явно не торопились.
Лестница с истертыми, покатыми ступенями и перилами, давно утратившими деревянные поручни, едва освещались тусклой лампочкой под очень высоким бурым потолком.
Дмитрий Иванович нашел нужную дверь и шагнул внутрь помещения. Оно приятным образом отличалось от лестничной клетки: потолок ослепительной белизны, чистые стены, отделанные панелями под дерево, прекрасное освещение. Шустрая улыбчивая девушка в варёнке, узнав кто он и что ему надо, скрылась за высокой дверью и тут же выпорхнула обратно.
— Входите, Дмитрий Иванович, пожалуйста.
Из-за стола, заваленного бумагами, навстречу поднялся тот же зам, но лицо его уже не выражало нечеловеческую усталость, как прежде, оно было приветливым и улыбалось.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, рад Вас видеть. Садитесь вот сюда. Извините, я на минуту.
Он скользнул в соседнюю комнату, где кроме горы перевязанных шпагатом бумажных кип и телефона на подоконнике ничего не было. Быстро-быстро набрал номер.
— Алло! Алло! Арнольд Михеич? Это я, Кравчуковский. Я Вас жду, он у меня сидит… Да тот самый… фантаст про психоплазму. — В трубке что-то заурчало и пошли гудки. Зам посмотрел на трубку, потом в окно на мусор и вернулся к себе.
— Сейчас придет очень большой специалист и мы все обсудим, — сказал он, садясь за стол. — Я тоже прочел Вашу работу. Два раза прочел. И должен сказать, что это крайне интересно! Волнует. Захватывает. Дает такую пищу… Хотя, конечно, что-то придется подправить, но совсем немного, чуть-чуть, знаете ли, мелочь разная.
Дмитрий Иванович молчал. Зам ему не понравился еще тогда, при первом знакомстве. Темные глазки неопределенного цвета бегали, как бы не находя нигде опоры, и, когда Дмитрий Иванович пытался заглянуть в них, они тотчас соскальзывали в сторону. Зам еще что-то говорил, предлагал чай, но Дмитрий Иванович его почти не слышал. Он ждал того, второго. Было ясно, что он все и решит. Минут через пятнадцать открылась без стука дверь и вошел грузный человек с окладистой черной бородой и густыми с редкой проседью черными волосами. На коротком крепком носу надежно держались большие роговые очки с толстыми стеклами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});