Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– До упаду нам без надобности, – спокойно возразил Михась. – До упаду мы и во дворе гулять можем.

– В общем, так, – подытожил Шнырь, обращаясь ко всем, поскольку не видел в пререканиях с дедом никакого смысла. – Я все сказал, если вопросы есть, задавайте.

Вопросов не было. Новая власть, в отличие от предыдущей, показалась невидовцам скучной. И позубоскалить не дали, и сами уж больно на вид неопрятные.

– Тогда расходимся, – сказал Шнырь. – Если какие пожелания или просьбы будут, обращаться прямо ко мне. Я буду в том же доме, где и прошлая комендатура. Все свободны.

Но не успел он договорить, как воздух потряс истошный женский крик.

– Ааа! Власть?! Власть, говорите?!?

Фролов, который уже предвкушал долгожданный сон, вздрогнул и, вытянув шею, принялся искать глазами кричащую. Это была широкоплечая баба лет сорока в сбитом набок платке и выцветшем синем платье. Фролов видел ее пару раз, но имени ее не знал. Она продиралась через толпу, таща за собой взрослую девицу – видимо, дочь. Та упиралась, но шла – опустив некрасивое веснушчатое лицо и изредка проводя рукой по мокрым щекам.

– Ты что это, Катерина? – удивился кто-то из толпы.

– Власть, значит, новая?! – не реагируя на вопрос, закричала та, поправив одной рукой съехавший платок. – Власть, говорите?!?

Выскочив в круг, она лихим рывком развернула свою дочь так, что та почти уткнулась Шнырю в грудь.

– Ты чего вопишь? – рявкнул Кулема, пытаясь вклиниться между девицей и Шнырем. Но Шнырь, поморщившись, оттеснил Кулему.

– Да погоди ты.

– А сейчас узнаешь, что я воплю, – раздувая ноздри, гневно выдохнула Катерина и обвела глазами притихших невидовцев. – Девке шестнадцать годков всего, а тут на тебе – новая власть пожаловала! И прям от слов к делу… в первый день…

– Кота за хвост не тяни, – сухо перебил ее Шнырь, хотя и по заплаканному лицу дочери, и по запачканным коленкам уже догадался, в чем дело.

– Да так, – запыхтела Катерина. – Ничего. Ерунда. Снасильничали девку. А так ничего. Дело-то пустяковое! У вас это, видать, как до ветру сходить. Плюнуть и растереть. Любку снасильничали, – словно поясняя, обратилась Катерина к невидовцам. Те мгновенно ответили недовольным гулом.

– Кто? – спросил Шнырь, почернев лицом.

– А я почем знаю?! – взвилась Катерина. – Для меня вы все на одно лицо! Ироды! Тьфу!

– Как выглядел? – спросил Шнырь все тем же ровным голосом.

– Да откуда мне знать? – пожала плечами Катерина, как будто раздосадованная спокойствием Шныря. – Небритый такой. Все моргал правым глазом, как будто подмигивал.

Шнырь кинул взгляд на Кулему.

– Балда это, сука буду, – ответил тот и с прищуром оглядел толпу. Не найдя, кого искал, сплюнул. – Паскуда бацилльная.

– Опять Балда, – скривил рот Шнырь. – А он мне еще за грузовики просранные не ответил.

– Да там не один он виноват. Это Гнилой раньше времени палить начал – вот грузовики и сдриснули. Хорошо что Рельса один заловил.

– Ты, Кулем, дело делай, а не звони, – понизив голос до какого утробного гула, сказал Шнырь. – А то я после истории с грузовиками сильно напрягаться начал.

Кулема тихо матернулся и, растолкав локтями невидовцев, исчез.

– Говори, как дело было, – сказал Шнырь, надеясь, что говорливая баба оттянет время, необходимое для поиска виновника.

– Пришел такой, – продолжила Катерина. – Говорит: «Овсянка есть?» Я ему: «Овса тебе, что ли?» А он ржет, как конь: «Сама ты овес. Водка есть?» Я ему, так, мол, и так, самогон только. А он говорит: «Тащи, а то на перо поставлю». И ножиком так, невзначай играется. Ну, я ему, конечно, принесла. А как выпил, глаза окосели, сидит, в зубах ковыряет и на Любку таращится. Я ее во двор выгнала от греха подальше. А он, значит, говорит: «Сварила бы ты картошки, старая, а то без закуси не дело». Я в подвал полезла, а он, сволочь, меня прикрыл крышкой и сверху кроватью придавил – чтоб не выбралась. Я, конечно, ору, а что толку? А он, гад, пошел, значит, во двор и Любку в сарай поволок. Любка меня потом из подвала и достала. На самой лица нет и трясется вся. А этой гниды и след простыл. Голыми руками бы задушила.

Тут Катерина замотала головой, стаскивая платок, и выдохнула длинное «оооо», похожее на стон. Люба зашмыгала носом и разрыдалась.

– Нехорошо получается, – нахмурился дед Михась, глянув на Шныря. – И как же это понимать? Правила, что ли, теперича такие будут?

– Правил таких не будет, – размеренно сказал Шнырь, но, обведя глазами насупившиеся лица невидовцев, подумал, что Кулеме лучше бы поторопиться. Силой, конечно, невидовцы его не одолеют – у него и оружие и уголовники крепкие, но напряжение, разлитое в воздухе, ни к чему хорошему точно не приведет.

Когда же Михась открыл рот, чтобы продолжить, в толпе неожиданно произошло какое-то движение.

«Успел», – мысленно поблагодарил Кулему Шнырь. И тот действительно успел. Он шел, переводя сбившееся дыхание и подталкивая лениво передвигавшего ноги Балду. Последний был поддат и явно в хорошем настроении – ухмылялся как ни в чем не бывало. Заметив Любу, подмигнул:

– Здорово, конопатая.

Катерина хотела броситься на него, но Шнырь схватил ее за локоть. И сжал так, что она испуганно ойкнула:

– Ты чего?

– Звали? – развязно спросил Балда, не переставая улыбаться счастливой хмельной улыбкой.

Шнырь мотнул головой в сторону Любы.

– Щупал девку?

– Да не, – демонстративно зевнул Балда. – Сама дала.

Однако заметив, что это короткое объяснение не убедило Шныря, добавил менее вальяжно:

– Сука буду, Шнырь. Ты их больше слушай. Да через нее, небось, целый полк прошел до меня. Тоже мне целка.

– Брешешь, тварь! – взвизгнула Катерина.

– Тебе говорили, паскуда, местных не давить? – спросил Шнырь, впившись глазами в Балду.

– У тебя что, лопухи законопатило? – ощерился вдруг тот. – Я же сказал – сама дала. Все чин-чинарем.

– Че ты мне фасад трешь? – сверкнул глазами Шнырь. – Или для тебя любая шкица, что шалашовка беспонтовая? Забыл, как на крытке ревун у Ломтя чесанул, а я мазал тебя, чтоб ты на неводе не маячил после правокачки? Жухло влепил, думал, в масть? Порыбачил и слился? Или не ты меня приглаживал, чтоб я Дохлого как ссученного под сплав пустил? А потом всем уши тер, что Дохлый – фраер зуб за два шнифта и хайло у него капает. Дохлый замазанный был и в оборотку не дал. Вот и двинули его. Зато ты складно оттолкнулся. А сейчас дурака под кожу загнал и зубы сушишь? Фраерам ушастым в курятнике будешь фуфел гнать.

Невидовцы, хоть и не поняли ни единого слова из этого монолога, выслушали его с интересом и в полной тишине. Только мужик в ушанке, стоявший рядом с Фроловым, пояснил с каким-то удовлетворением в голосе:

– Сердится, значит.

Балда, однако, хладнокровно выслушал речь Шныря, только еще больше помрачнел.

– В чуханы подписываешь? Раскачать решил и кашу Ломтя мне кинуть? Здесь те не крытка, чтоб круг собирать и форсом давить. Или ты думаешь, что шнифтами помаячишь, так я и сдрисну? Ага. Маячил один такой – теперь плавниками хлопает. Я за колючкой под тобой не ходил и здесь не буду.

Он демонстративно сплюнул и развернулся, чтобы пойти прочь, но Шнырь кинул короткий взгляд на Кулему, и тот, расшифровав поданный сигнал, резко пнул Балду по ногам сзади. Тот, как подкошенный, рухнул на колени. В ту же секунду Шнырь левой рукой обхватил его шею, а правой ткнул дулом пистолета в голову и нажал курок. Грянул выстрел, и мозги горячим фонтаном брызнули на дорожную пыль.

Все произошло так быстро, что в толпе даже охнуть не успели – только вздрогнули от выстрела.

– Вот те раз, – удивился мужик в ушанке.

– Бей своих, чтоб чужие боялись, – ответил Фролов, с которого мгновенно слетели остатки сна. Такого развития событий он, как и остальные присутствующие, не ожидал. Особенно его поразило, что Балда еще несколько секунд после выстрела стоял на коленях и не падал. Как будто после смерти тело его обрело какой-то идеальный баланс. При этом Балда удивленно глядел на Любу, словно собирался ей что-то сказать, но не мог, поскольку мозгов у него больше не было. Эти несколько секунд показались присутствующим вечностью. Но затем законы физики взяли свое, и Балда рухнул, ткнувшись носом в пыльную землю.

Дед Михась осторожно потыкал палкой его мертвое тело.

– Ты б хоть предупредил, – проворчал он в сторону Шныря. – Дитям бы глаза закрыли.

Катерина, испуганно моргая, смотрела на мертвого обидчика. Люба, перестав всхлипывать, тоже замерла.

– За что ж так-то? – сглотнув комок, спросила Катерина, переводя растерянный взгляд на Шныря.

– А ты пожалей, пожалей, – сказал тот, убирая пистолет. – Сама ж только что собиралась голыми руками душить.

– Так то ж руками, – пробормотала Катерина, как будто не осознавая бессмысленность возражения.

Шнырь мотнул головой в сторону Балды, и Кулема с Лешим подхватив труп под мышки, потащили его сквозь испуганно расступившуюся толпу.