Последний натиск на восток ч. 2 - Дмитрий Чайка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лютует Виттерих? — усмехнулся в усы князь. — Молодец!
— Да не столько он лютует, — пояснил Зван, — сколько хорваты из Далмации. Виттерих просто зарабатывает деньги, государь. Вы же его знаете, он не станет людей почем зря резать. Скорее уж в свои земли уведет и заставит налоги платить. А хорватов Виттерих позвал с собой. Они, как услышали, что германцы в поход уходят, так целыми родами на грабеж собрались. По двести-триста человек идут. Гонцы говорят, что чуть не до бургундской границы уже дошли. Два десятка мелких отрядов, а всю северную Италию на уши поставили. Чисто кони, княже, по тридцать миль в день проходят. Налетели, пограбили, убежали.
— Так что в лагере у лангобардов? — нетерпеливо спросил князь.
— Лаются герцоги между собой, государь, — усмехнулся Зван. — Ротари, герцог Брешии, уходить собирается, а с ним еще несколько человек.
— Выдвигаемся туда, — сказал после раздумий князь и передвинул фигурку в виде словенского воина ближе к фигурке конного лангобарда в пластинчатом доспехе. Мастер Хейно все эти фигурки с превеликим искусством специально для князя вырезал, и выглядели они, как живые. — Что ты тому человеку обещал? А, впрочем, это сейчас неважно… Если все получится, дай вдвое больше. Только пусть он эти деньги сполна отработает. Нужно все по-умному сделать, чтобы никто не задумался, откуда у рядового газинда[24] внезапно золотишко в кармане зазвенело. Спалится ведь…
— Хорошо, княже, — сказал, подумав, Звонимир. — Он купца богатого ограбит. У них там с этим просто. Италия же! Дикие места!
— Твой человек отличиться должен, — сказал князь, не отрывая взгляда от карты. Он переставлял фигурки то так, то этак. — Надо его наверх двинуть. Пусть он короля от смерти спасет, что ли…
— Это было бы очень кстати, государь, — коротко кивнул Звонимир. — Я все устрою.
— Что с бургундским войском? — князь поднял на него взгляд. — Вроде бы не видно их в наших землях.
— Не видно, государь, — подтвердил Зван и негромко хмыкнул. — Вацлав тогда хорошо поработал. У него какой-то свой метод убеждения, бьет просто наповал.
* * *
Полгода назад. Окрестности Лугдунума (в настоящее время — Лион).
Патриций Прованса Виллебад проснулся на своей вилле от странного ощущения. Ему показалось, что на него упал огромный камень и душит его. Он хотел закричать, но не смог, его рот был надежно закрыт. Ужас, который обуял едва проснувшегося человека, невозможно было передать словами. Да и немудрено. В его спальне горели лампы, а на груди самого патриция сидел молодой мужчина с короткой бородкой, который нацелил в его глаз огромных размеров нож. Два похожих друг на друга коренастых мужика с оловянными глазами душегубов крепко держали жену патриция, прижав к ее шее внушительных размеров тесак.
— Будешь дергаться, умрешь, — любезно сообщил этот человек, слегка царапнув чуткое ухо патриция незнакомым выговором. — Попытаешь заорать, тоже умрешь, и все твои близкие умрут вместе с тобой. Если понял, моргни два раза. Молодец, понятливый! А теперь поговорим, как разумные люди.
Молодой мужчина слез с патриция и сел на стул, что стоял рядом с кроватью. Он положил ногу на ногу, и покачал носком сапога, сделанного с превеликим искусством из тонкой кожи. Он насмешливо смотрел на бледного, словно смерть, герцога и на его жену, которая сомлела, повиснув на руках воинов, и закатила от ужаса глаза.
— Отвечу на несколько твоих вопросов, хоть ты их и не задал пока, — сказал Вацлав. Несомненно, это был он, собственной персоной. — Все равно ты их задашь, так что не будем зря терять время. Итак, где твоя стража? Твоя стража — полное дерьмо и спит, напившись до поросячьего визга. Твоих воинов угостили хорошим пойлом, и они не остановились, пока не вылакали все до дна. А пойла было много, поверь. Я не поскупился. Следующий вопрос. Кто я такой и что мне тут нужно? Имя мое тебе ни к чему, но ты должен знать, что я служу князю Самославу. И я сейчас говорю от его имени. Ты готов говорить с его светлостью, патриций?
— Готов, — дал петуха Виллебад. Ему все еще было безумно страшно.
— Итак, патриций Виллебад, — начал Вацлав. — После Мартовского Поля ты поведешь войско в поход на Словению. Так?
— Так, — кивнул Виллебад.
— Ты не должен туда идти, — коротко сказал Вацлав. — И твое войско тоже.
— Невозможно, — покачал головой Виллебад. — Мне отрубят голову, как брату королевы, а войско поведет другой патриций. Его величество Дагоберт скор на расправу.
— Ты будешь защищать границу от вторгшихся из Италии словенских банд, — терпеливо пояснил Вацлав. — Ну и еще что-нибудь сочинишь, ты вроде неглуп. А чтобы тебе лучше думалось, я даю тебе выбор. Ты можешь не послушать меня и пойти на эту войну. Тогда я обещаю, что погибнешь не только ты, но и все, кто тебе близок. Я прикажу зарезать даже твою любимую тетушку Хродехильду, которая доживает свои дни в монастыре святого Иоанна в Арелате. Это был плохой выбор, патриций Виллебад. А вот теперь — хороший!
Вацлав открыл ларец, который прятался в тени бликов масляных ламп. Кучка золотых тремиссов с корявым профилем короля Дагоберта блеснула в темноте спальни. У патриция пересохло в горле. Это была куча денег. Тысячи четыре, а то и все пять…
— Тут ровно пять тысяч солидов, Виллебад, — подтвердил его мысли Вацлав, и бросил на постель пергаментный свиток. — И еще столько же ты получишь потом, когда закончится война. Вот вексель его светлости. Ты должен знать, что это такое. Если бургундское войско останется дома до первого снега, ты сможешь обналичить его в любой крупной купеческой конторе. В Сансе, например.
— Десять тысяч? — выпучил глаза Виллебад, и даже его жена издала из-под руки Неждана какой-то звук, похожий на одобрение, смешанное с восторгом.
— Десять тысяч солидов или смерть всех твоих близких. Выбирай, — посмотрел прямо на него Вацлав. Воцарилось тягостное молчание, которое он прервал через минуту. — Так что ты выбрал?
— Я согласен, — выдавил патриций, — армия будет защищать Бургундию. — Но как мне самому остаться в живых после такого? Дагоберт этого никогда не простит, он мстительная сволочь.
— Отпустите женщину, — скомандовал Вацлав. — Твоя жена, патриций, сейчас пойдет в другую комнату и будет сидеть там тихо, словно мышка, до самого утра. Не так ли, высокородная Амалофрида?
— Да, да! — торопливо закивала растрепанной головой герцогиня, из глаз которой в три ручья текли слезы. — Я ни звука не пророню! Святой Геновефой клянусь! Только не убивайте нас, добрые люди!
— Тогда иди, —
