Деус Вульт! - Альфред Дагген

Рожер заступил на дежурство в чрезвычайно подавленном настроении. Он все равно собирался погибнуть при отступлении и тем самым заслужить себе Царствие Небесное, но обязан был защитить жену. Он не видел Анну несколько недель, иногда забывал о ее существовании, но сейчас думал только о ней.

Юноша был в дозоре единственным рыцарем, но рядом с ним дежурили трое арбалетчиков, припавших к бойницам. У темневших за рекой Мостовых ворот было тихо. Казалось, наблюдать за ними нет смысла, и никто не осудил бы его, если бы он завернулся в плащ и немного вздремнул не уходя с поста. Сердце его колотилось от угрызений совести, но он все же улегся на помосте под бруствером и только стал расправлять плащ, чтобы укрыться, как с черного неба беззвучно упала стрела и пригвоздила откинутый край плаща к деревянному полу. У него похолодело в животе, однако закованному в доспехи рыцарю стрелы были не страшны. Рожер попытался освободить полу плаща и вырвал стрелу из помоста. В этот момент из-за облака вышла луна, и он увидел, что к древку что-то привязано. Он поднес стрелу к глазам и в тусклом лунном свете различил кусок бумаги, обкрученный ниткой. Тут же ему припомнились сотни сказок об осажденных крепостях и тайных посланиях. Это был тот самый ответ, которого с таким нетерпением ждал граф Тарентский! Горя от нетерпения, он размотал нитку, вынул записку и принялся ждать нового появления луны. Но когда луч снова упал на помост, Рожер с разочарованием увидел странные буквы незнакомого алфавита. Буквы не были ни греческими (настолько похожими на латинские, что он сразу узнал бы их, хотя и не сумел бы прочитать), ни дьявольскими письменами неверных… Что это, изощренная шутка или, еще того хуже, заклинание, которое наводит порчу на того, кто его подобрал? Но его задача понятна: граф Боэмунд платил Рожеру за то, чтобы тот передавал ему любое донесение из города, а это таинственное послание прилетело из оплота неверных. Рожер сунул его в щель между железным ободком щита и его кожаной оплеткой и лег спать со спокойной совестью.

Утром его, как обычно, ждал грум, которого в замке шутливо прозвали «Бодэмовским кравчим». Рожер принял у парня флягу и сунул ему в руку сложенную бумажку…

Весть о том, что Роберт де Санта-Фоска желает видеть его по личному делу, оторвала юношу от послеобеденной дремоты. Пока они не отошли от замка на расстояние полета стрелы, кузен говорил о госпоже Анне, а потом повернулся к нему с широкой улыбкой.

— Ну, кузен Рожер, ты справился с заданием блестяще! — воскликнул он. — Переданное тобой послание — то же, что ключ от города! Граф чрезвычайно доволен тобой. Он велел вручить тебе вот это золото!

— Граф очень щедр, и я рад, что смог оказаться ему полезным. Но ты должен объяснить мне кое-что. Как ты прочел это письмо? Что в нем говорилось? Что, в городе действительно измена? И когда мы туда войдем?

— Всему свое время, — сказал Роберт, по-прежнему улыбаясь. — Рыцарь, разве не ты говорил, что не годится вассалу выдавать секреты своего сеньора? Скажу тебе только то, что знают все сторонники графа, к которым ныне относишься и ты. Во-первых, неудивительно, что ты не сумел прочитать послание. Оно написано по-армянски, а у них собственный алфавит. Писал его армянин-отступник, решивший устроить свою судьбу и заодно вернуться к прежней вере. Вот и все, что мне известно.

— Значит, всё остальное — только твои догадки, — разочарованно протянул Рожер.

— Можешь сомневаться сколь тебе угодно, — покачал головой Роберт. — Сам скоро убедишься, что это правда. Наш армянин — не гарнизонный лучник. Если бы он был простым стрелком, который уверился в нашей победе, то давно бы удрал через стену, как другие дезертиры. Чтобы выполнить обещанное, он должен быть кем-то вроде коменданта башни или ворот, иначе его не стоило и подкупать. Я уверен, что до конца месяца мы разграбим этот город.

Но настало первое июня, а паломники занимали все ту же позицию, что и восемь месяцев назад. «Армии вызволения» оставалось всего несколько дней пути, и город надо было взять немедленно, иначе пилигримов ждал неминуемый разгром. Но что-то носилось в воздухе. Люди шептались, что вот-вот произойдет чудо: то ли крепостные стены падут в прах, как было в Иерихоне, то ли турецкие бароны в городе примут христианство… По всему было видно, что вожди рассчитывают на успех. Было трудно поверить, что самое большее через неделю они покинут лагерь, в котором прожили восемь месяцев, и либо войдут в город, либо отступят в порт. Большинство воинов считало, что более вероятен отъезд в Европу. Гарнизоны замков были увеличены — в основном за счет итальянских норманнов, а женщины и штатские складывали пожитки, которых набралось столько, что никакие вьючные животные не дотащили бы их до порта Святого Симеона. Итальянская баронесса перебралась на борт генуэзского корабля и взяла с собой Анну; Рожер почувствовал, что у него гора свалилась с плеч, хотя расставание было тягостным. Последний военный совет прошел очень бурно, и граф Вермандуа в отчаянии посулил отдать Антиохию любому барону, который сможет ее взять. Этого только и ждал граф Тарентский. Он заявил, что согласен рискнуть.

Вечером третьего июня Рожер очнулся ото сна и собрался было спуститься ужинать, как вдруг увидел, что гарнизон замка к чему-то готовится. Все, за исключением часовых, точили оружие и чинили доспехи. Дворик был заполнен толпой вновь прибывших рыцарей. Один из них и рассказал Рожеру, чего они ждут.

— Поступило сообщение, что мосульское войско видели уже в одном дне пути от Антиохии.

Вожди ожидают, что оно будет здесь завтра вечером. Настал наш последний час. Полководцы решили попытаться взять штурмом южную стену в том месте, где она поднимается на высокий холм. Кое-кто говорит, что среди турок есть предатель, который поможет нам преодолеть стену. Все лучшие воины армии собрались в замке Танкреда, чтобы положить начало штурму. Если им удастся ворваться в город, они будут пробиваться к Мостовым воротам и попытаются открыть их изнутри. Мы должны быть в полной готовности. Как только заслышатся звуки битвы, нам следует тут же начать атаку со стороны моста. Если не управимся к рассвету, вожди разрешили каждому отступать в порт Святого Симеона. У вас в лагере что-нибудь осталось? Если да, то принесите сюда до наступления темноты, чтобы все было готово к бегству на побережье.

— Ничего у меня нет, кроме постели, да и та здесь, — ответил Рожер. — Слава богу, моя жена уже на борту корабля. Если начнется отступление, я возьму только щит. Не знаете, есть ли в замке священник? Мне бы хотелось до начала боя получить отпущение грехов.

— Сам епископ Пюиский будет здесь еще до того, как мы закончим ужин. Мы можем шуметь сколько угодно. Пусть враг думает, что у нас идут приготовления к бегству. Но сюда бы следовало прислать дюжины священников, чтобы они как следует подкрепились перед бегством!

Рожеру это последнее замечание не понравилось, потому что священники смотрели в лицо опасности чаще, чем любой другой участник похода, а многие и сами были храбрыми воинами. Но часть пилигримов отправилась на Восток лишь для того, чтобы с них сняли отлучение от церкви, а некоторые бежали от суда и позора. Такие люди всегда издевались над духовенством. Вскоре он на ходу пробормотал исповедь священнику, который едва ли что-нибудь понял, поскольку был одним из говоривших по-немецки лотарингцев герцога Готфрида, но все же отпустил ему грехи. Потом юноша принялся за обе щеки уписывать ужин; если дело обернется плохо, ему не доведется поесть до самого порта Святого Симеона, расположенного в двух днях пути. Свою постель он решил оставить в замке: тащить ее с собой в отступление было невозможно, а если город все же будет взят, мешок ему понадобится для чего-нибудь получше.

После ужина Рожер занял место на помосте. Скрыть от глаз турок, что осаждающие собираются переезжать, было невозможно, и обращенная к реке северная стена была заполнена солдатами. Гарнизон крепости был уверен, что пилигримы готовятся в дорогу. Отчасти это было верно. Турки кричали и пели от радости, празднуя победу. Все к лучшему, подумал Рожер. Тем меньше воинов останется на южной стене.

В полночь многие неверные отправились спать, и на северной стене стало спокойнее. Желудок Рожера переварил ужин, и юноша уныло подумал о том, что два дня придется отступать и сражаться с пустым брюхом. Наверняка штурм отменят; кто же решится на измену накануне подхода подмоги? Он попытался разглядеть белую стену цитадели, возвышавшуюся над южной стеной, но глаза были бессильны разглядеть что-то в темноте летней южной ночи. Город спал, и слышался лишь собачий лай, сначала дружный, а потом распадавшийся на отдельные голоса. Он так привык к этому собачьему хору за восемь месяцев… Вдруг с юго-востока донесся крик, и то был не заунывный фальцет неверных или гнусавый вопль греков, но глубокий, звонкий и громкий воинский клич Запада! Люди во дворе встрепенулись, и кто-то настежь распахнул калитку позади замка. На склоне холма загорелись факелы. Рожер принялся медленно спускаться по лестнице и присоединился к товарищам. Больше не нужно были следить за Мостовыми воротами. Скоро они будут колотить мечами в их деревянные створки. А сейчас люди выскакивали в узкую калитку, и в темноте у северного края моста постепенно вырисовывалась маленькая фигурка коня. Он услышал чей-то глубокий голос, нараспев читающий латинское благословение, и вспомнил слух о том, что сам епископ Пюиский возглавит эту атаку, потому что все графы и герцоги будут участвовать в штурме. Он занял свое место среди пеших рыцарей, стоявших лицом к всадникам. Их задачей было захватить надвратные башни, пока остальные будут штурмовать сами ворота. Наверное, он был здесь единственным, кто ни разу не принимал участия в захвате французских или итальянских городов и не знал, как за это взяться. Он наклонился, чтобы подтянуть ремни, стягивавшие штаны у голеней, но тут стоявший за ним человек рванулся вперед и чуть не повалил его. Тем временем в городе нарастал шум, и огни с каждой минутой приближались. А затем, перекрывая крики, прозвучал звонкий клич: «Deus vult!», и рыцари, повторяя его, ринулись в темноту.