Страсти по Веласкесу - Валентина Демьянова

— Какое кардинальное изменение судьбы!

— После семнадцатого года он действительно зажил совсем другой жизнью. Стал большевиком, переехал в Москву, поступил на службу. В его распоряжении имелась прекрасная квартира, в доме была прислуга, детьми занималась бонна. В общем, он жил на широкую ногу, но с нами всегда держался просто и был к нам очень добр.

— Вы бывали у него?

— Конечно, и не один раз! В каждый наш визит Юрий Всеволодович присылал за нами свою шикарную, сверкающую пролетку, а к нашему приезду специально накрывали стол. Мне, привыкшей вести полуголодное существование, царившее у них изобилие, казалось невероятным чудом. В его доме мать оттаивала душой. Он оказывал ей всяческое уважение, задаривал подарками, а если мать начинала возражать, Юрий Всеволодович брал ее руку, нежно целовал и проникновенно говорил: «Благодетельница, за то добро, что я видел от вашей семьи, мне никогда не расплатиться. Я готов для вас сделать все! А это что? Так, пустяк!» Его хорошенькая жена Кора обычно при этом округляла глаза, охала и приговаривала: «Берите, берите! Нам для вас ничего не жалко!» Выглядело это очень смешно, ведь на самом деле она совсем не знала маму.

— А разве они…

— Мама была знакома с первой женой Краснова. В восемнадцатом году та умерла от тифа, и он женился вторично. Кора была много моложе его и очень хорошенькая.

— Сколько у них было детей?

— Двое. Мальчик, его звали Федя, и девочка, Тоня. Тоня походила на куклу. Вечно носила огромный бант на голове и платье с множеством оборок. Федя же был чудо как красив, но очень утомителен в общении. Крайне неуравновешенный характер. Только что веселился и вот уже сидит угрюмый. Или, что еще хуже, резкость какую скажет. Справиться с ним мог только Юрий Всеволодович. Его Федя обожал и подчинялся беспрекословно. Коре же с ним приходилось нелегко. Даже моя мама, которая ко всем относилась ровно, Федю недолюбливала.

Думаю, не прерви нас Роза, Софья Августовна во всех подробностях изложила бы мне непростые взаимоотношения между домашними ответственного члена Реввоенсовета. Видно было, что ей хочется поговорить, и она охотно вспоминает события своей давно минувшей юности. Но дверь вдруг распахнулась, и в комнату ввалилась пылающая гневом дворничиха.

— Это что еще за посиделки? — грозно спросила она.

Софья Августовна умолкла на полуслове и в легком замешательстве воззрилась на вошедшую.

— Что ж это вы вытворяете, Софья Августовна? — продолжала гневаться дворничиха. — На дворе скоро полночь, а вы до сих пор не спите!

— Неужели так поздно? Надо же! А мы заболтались и не заметили, — смущенно улыбнулась старушка.

— Заболтались оне! А завтра с постели встать не сможете. Забыли, что докторша велела? — наступала Роза.

— С головой у меня все в порядке, и напоминать мне ничего не нужно, а вот ты, Роза, сегодня что-то сильно разошлась, — поджала губы Софья Августовна.

— Я не разошлась, о вас же забочусь. Не то что некоторые, — обиженно вспыхнула Роза.

Софья Августовна выпрямилась в кресле:

— Ты знаешь, я это ценю. Очень. Но не нужно обращаться со мной, как с несмышленым ребенком. Я уже давно взрослая.

Под ее ледяным взглядом Роза съежилась и даже будто стала ниже ростом.

— Пожалуйста, делайте, что хотите! Только, когда плохо станет, меня не зовите, — хлюпнула она носом и, громко хлопнув дверью, покинула комнату.

— Ревнует, — сухо усмехнулась Софья Августовна.

После этой сцены я почувствовала себя лишней и начала прощаться. Софья Августовна меня не удерживала, и я, пожелав ей спокойной ночи, вышла на улицу. На дворе давно наступила ночь, фонари не горели, но темнота не помешала мне заметить две фигуры, синхронно поднявшиеся с лавки при моем появлении. Пока они вразвалочку огибали детскую песочницу, я быстрым шагом шла к воротам. Можно было бы, конечно, и пробежаться: до машины, припаркованной на улице, было всего ничего. Вполне успела бы уехать, до того как эти тяжеловозы сообразили бы, что происходит, и бросились вдогонку. Вот только бежать мне совсем не хотелось…

Как я и ожидала, они настигли меня возле машины.

— Куда это ты так торопишься? — хмуро поинтересовался один из них.

Я оглядела их крепкие фигуры, стриженые головы на коротких шеях и поняла, что это не местная шпана. Эти тоже, конечно, были птицами невысокого полета, но все же…

— Домой спешу.

— Домой? Это хорошо, но ты задержись на минуту. Парой слов перекинуться нужно, — важно сообщил тот, что стоял ближе.

Второй лениво усмехнулся и, вытащив из кармана опасную бритву, принялся лениво поигрывать ею.

— Слушаю вас.

— Молодец. Ты вот что, кончай мельтешить. Если не хочешь неприятностей, займись своими делами и не суй нос, куда не следует.

— Почему?

— А вот это уже не твоего ума дело. Отвянь и баста! Усекла?

— Конечно.

— Тогда все. Бывай!

Качки дружно развернулись и так же не спеша, как и появились, скрылись в темноте двора. Я не садилась в машину до тех пор, пока они не отошли на достаточное расстояние. Только когда перестала различать их силуэты, завела машину и поехала домой. Всю дорогу я думала об этой встрече. То, что мне не собирались причинять вреда, по крайней мере, в этот раз, сомнению не подлежало. Ребят просто послали передать мне предостережение. Проблема заключалась ни в них, а в том, кто все это затеял.

Занятая своими мыслями, я по сторонам особо не глядела и, только свернув в свой переулок, заметила за спиной темный «опель». В голове что-то щелкнуло, и мне вдруг показалось, что он едет за мной уже давно. Вроде бы я его уже видела рядом с собой, и не раз… Однако, когда я свернула во двор, а «опель» как ни в чем не бывало проследовал дальше, стало ясно, что это всего лишь игра моего разыгравшегося воображения.

Глава 16

Начало дня ознаменовалось хорошей новостью. Позвонив, как обычно, домой Герасиму, я узнала, что его перевели из реанимации в интенсивную терапию. Мать Геры сообщила мне это со слезами радости в голосе, и я ее прекрасно понимала. Обсудив новость, мы на радостях договорились вместе ехать в больницу.

Это было мое первое посещение Геры, и я волновалась. Входя в палату, чувствовала, как потеют ладони.

— Это что еще за веник? — вместо приветствия поинтересовался Гера, показав глазами на цветы у меня в руках.

— Это не веник, а букет. Над ним дизайнер трудился. Эксклюзивная, между прочим, вещь и стоит огромных бабок, — оскорбилась я, с любовью оглядывая роскошное сооружение из цветов, веточек и ленточек.

— Лучше бы ты мне их наличкой отдала, — слабо улыбнулся Гера бесцветными, почти белыми губами.

Герина мама не сдержалась:

— Как тебе не стыдно? Человек к тебе всей душой, а ты!..

— Не кричи на меня. Я больной, — ухмыльнулся Герасим.

— У тебя живот болит, а думать ты должен головой. Так что не придуривайся и веди себя как следует, — сказала ему мать и, отобрав у меня букет, который и правда, несмотря на цену, здорово смахивал на веник, отправилась на поиски пустой трехлитровой банки.

— Как ты тут? — осведомилась я, неловко переминаясь с ноги на ногу у кровати.

— Нормально. Выкарабкиваюсь потихоньку.

— Говорят, тебе здорово повезло — удар не задел важные органы.

— Точно. Сам себе временами завидую, — попробовал пошутить он, но вышло невесело.

— Кто ж это тебя так?

Гера отвел глаза в сторону:

— Не знаю. Темно было, не разглядел.

Я укоризненно покачала головой:

— Кому ты врешь?

— Я правда не знаю.

Я глубоко вздохнула и, пожелав себе терпения, ласково сказала:

— Послушай, Герасим. Ты эту лапшу можешь развешивать на уши милиции, хотя, думаю, и они тебе не поверят, но мне-то зачем врать? Я же слышала тот разговор по телефону. Забыл? Ты шел на встречу с определенным человеком, и это он ударил тебя. Я это точно знаю.

Гера смотрел на стену перед собой и мертво молчал. Я знала отлично: упрямства ему не занимать. Если уж он решил отмолачиваться, то разговорить его можно было и не пытаться. Только время зря потеряешь. В любом другом случае я бы отступилась, но тут не стала идти у него на поводу и спросила в лоб:

— Это связано с убийством Фризена?

Он наконец разлепил губы и зло процедил:

— Анна, прошу, не вмешивайся, тебя это не касается. Я сам разберусь.

То, как легко он перевел меня из друзей в посторонние, меня здорово задело:

— Ну и кого же ты выгораживаешь? Лизу?

Гера плотно сжал губы и промолчал.

— Что, я права? Ее? Это она тебя ударила?

И здесь Гера не выдержал.

— Что ты мне нервы мотаешь? — зашипел он, побелев от злости. — Без тебя тошно!

— Тебе тошно потому, что дурью маешься! — не осталась в долгу я.

— Что тут у вас происходит? — встревоженно спросила мать Геры, возникая на пороге палаты.