Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник - Тобайас Смоллет

Вы питаете мое тщеславие, уверяя, что мои письма доставляют вам удовольствие, хотя, сказать правду, они не оповещают о случаях достопримечательных; стало быть, забавляет вас не их содержание, а разве что мой слог. Такое одобрение человека, чей изящный вкус и здравое суждение не вызывают отныне никаких сомнений, воодушевляют меня, и я спокойно буду записывать свои наблюдения.

Мы решились ехать на будущей неделе в Йоркшир, и потому я пошел сегодня поутру с дядюшкой осматривать дорожную карету, которую продает живущий по соседству каретник. Свернув в глухой переулок позади Лонг Акра, увидели мы толпу народа перед дверьми, ведущими в молитвенный дом методистов, где, как уведомили нас, какой-то лакей говорил поучение собравшимся. Любопытствуя поглядеть на сей феномен, мы с большим трудом протиснулись туда, и кто же был этот проповедник? Хамфри Клинкер собственной персоной!

Он закончил свою проповедь и, возгласив псалом, с большим благочестием запел первый стих. Но если мы удивились, узрев на кафедре Клинкера, то как же были мы поражены, когда среди собравшихся увидели всех женщин, принадлежащих к нашему семейству! Были здесь леди Грискин, мисс Табита Брамбл, мисс Уинифред Дженкинс и моя сестра Лидди, а также мистер Бартон, и все они усердно и набожно присоединились к песнопению.

При виде этого забавного зрелища я едва мог сохранить серьезную мину, но на нашего старого чудака оно произвело совсем иное впечатление. Прежде всего он возмутился таким дерзновением своего лакея, которому он столь повелительным голосом приказал сойти с кафедры, что Хамфри почел неудобным ослушаться. Он спустился немедленно, и весь народ был в смятении. У Бартона был на редкость глупый вид, леди Грискин играла своим веером, мисс Табби возмущалась духом, Лидди то бледнела, то краснела, а мисс Дженкинс рыдала так, точно сердце у нее разрывается. Дядюшка с язвительной усмешкой просил у всех леди извинения, что прервал их молитву, говоря, будто ему весьма нужен этот проповедник, которому он приказал привести наемную карету.

Карета была немедленно доставлена, он подвел к ней Лидди и уселся вместе с нею, за ним последовали мы с тетушкой и поехали домой, не заботясь об оставшихся, которые все еще пребывали в немом изумлении.

Приметив ужасное смятение Лидди, мистер Брамбл сменил грозный вид на более милостивый и попросил ее не беспокоиться, так как ее поведение отнюдь не вызвало его неудовольствия.

— Я ничего не могу возразить против ваших религиозных наклонностей, — сказал он, — однако же я не думаю, чтобы уместно было моему слуге быть духовным руководителем благочестивой особы вашего пола и образа мыслей. Разве что только ваша тетушка, как полагаю я, затеяла всю эту историю.

Мисс Табита не проронила ни словечка в ответ, а только закатила глаза, как бы взывая к небесам. Бедная Лидди отвечала, что не имеет никакого права именовать себя благочестивой особой, что она думала, будто нет ничего дурного, если она послушает набожную проповедь, хотя бы и сказанную лакеем, а тем более в присутствии тетушки; если же она по неведению своему совершила проступок, то уповает на прощение, ибо нестерпима ей мысль, что она навлекла на себя его неудовольствие. Старый джентльмен, пожимая ей руку, с ласковой улыбкой назвал ее доброй девушкой и сказал, что не почитает ее способной совершить поступок, который мог бы вызвать малейшее его порицание или гнев.

Когда мы приехали домой, он приказал мистеру Клинкеру следовать за ним наверх и обратился к нему с такими словами:

— Ежели дух призывает вас проповедовать и поучать, то давно пришла пора, чтобы вы сняли ливрею земного владыки, я же недостоин держать у себя в услужении апостола.

— Надеюсь, — сказал Хамфри, — я исправно исполнял свои обязанности при вашей чести. В противном случае я был бы жалким, ничтожным человеком, ежели вспомнить ту бедность, от которой избавили меня ваше милосердие и сострадание! Но когда глас духа…

— Глас дьявола! — в гневе возопил сквайр. — Какой там глас, болван? Может ли такой парень лезть в проповедники?

— Прошу не прогневаться, ваша честь, — отвечал Клинкер, — но разве не может свет благодати божьей озарить смиренного бедняка и невежду, равно как богача и философа, который кичится мирскою премудростью?

— Для вас это свет благодати, — воскликнул его хозяин, — а для меня болотный огонек, мерцающий сквозь щель в вашей башке! Словом, мистер Клинкер, не нужен мне никакой свет в моем семействе, кроме того, за который я плачу налог королю, разве что это свет разума, которому вы не хотите следовать.

— Ах, сэр! — воскликнул Хамфри. — Свет разума по сравнению с тем светом, о котором говорю я, все равно что дешевая тусклая свеча по сравнению с полуденным солнцем.

— Пусть будет так, — сказал дядюшка. — Но свеча может осветить вам путь, а солнце ослепит вас и затуманит вашу слабую голову. Слушайте, Клинкер, либо вы лицемер и плут, либо одержимый, и мозги у вас повреждены! И в том и в другом случае вы не нужны мне как слуга. Ежели вы шарлатан и промышляете святостью и благочестием, то вам легко будет найти глупых баб или людей свихнувшихся, которые будут щедрой рукой снабжать вас деньгами. А ежели вас и в самом деле обмануло поврежденное воображение, то чем скорее вы рехнетесь окончательно, тем лучше будет и для вас и для общества! Тогда кто-нибудь из человеколюбия доставит вам темный чулан и чистую соломенную подстилку в Бедламе, где вы не будете заражать своим изуверством других. Но если у вас еще сохранилась крупица рассудка, чтобы изображать избранный сосуд на благочестивых собраниях, то блуждающий огонек будет сбивать с пути вас и слушателей ваших, вовлекая в греховные дела, покуда не охватит вас религиозное помешательство, а тогда вы можете с отчаяния удавиться.

— От чего да сохранит меня господь в бесконечном своем милосердии! — воскликнул устрашенный Клинкер. — Да, весьма возможно, что я поддался искушению дьявола, который жаждет повергнуть меня на камни духовной гордыни. Вы говорите, ваша честь, что я либо плут, либо сумасшедший, но раз я могу заверить вашу честь, что я не плут, то, значит, я сошел с ума, а потому и умоляю вас на коленях подумать о моей судьбе и измыслить способы, какими можно было бы меня исцелить.

Смоллет, «Путешествие Хамфри Клинкера»

Сквайр не мог не посмеяться простодушию бедного малого и обещал позаботиться о нем, если он будет исполнять свое дело, не гоняясь за новыми откровениями методизма. Но мисс Табита была возмущена его скудоумием, которое приписывала недостатку благочестия и суетным помыслам. Она корила его малодушием, препятствующим ему пострадать за веру, говорила, что если бы он и лишился места, отстаивая истину, то провидение не преминуло бы даровать ему другое, может быть, более выгодное, и, заявив, что не очень-то приятно жить в доме, где введена инквизиция, в большом волнении удалилась в другую комнату.

Дядюшка проводил ее выразительным взглядом, после чего обратился к проповеднику:

— Вы слышали, что говорит моя сестра? Если не можете вы жить у меня так, как я вам приказываю, то пред вами открыт методистский вертоград, а сестра моя, кажется, весьма расположена вознаградить ваши труды.

— Не хотелось бы мне обижать кого бы то ни было из ближних, — отвечал Хамфри. — Миледи была очень милостива ко мне с той поры, как мы приехали в Лондон, и, конечно, сердце ее обращено к благочестивым делам, ибо она и леди Грискин распевают псалмы и гимны, как херувимы. Но в то же время я должен любить и слушаться вас, ваша честь. Не подобает такому бедному невежде, как я, перечить джентльмену знатному и ученому. Что до премудрости, то по сравнению с вашей честью я не более чем скотина, а потому подчиняюсь вам и с божьей помощью последую за вами на край света, если вы полагаете, что я не настолько еще рехнулся, чтобы не мог уже ходить на свободе.

Хозяин его обещал оставить его на некоторое время при себе на испытании, а потом пожелал узнать, каким образом леди Грискин и мистер Бартон присоединились к их благочестивому обществу. Клинкер рассказал ему, что эта леди сама привела в первый раз мою тетушку и сестру в молитвенный дом, куда он их сопровождал и где его набожный дух воспламенила проповедь мистера У., что на этой новой стезе утвердили его поучения проповедника, которые он купил и изучал с великим вниманием; что речи его и молитвы обратили на ту же стезю мисс Дженкинс и служанку, но мистера Бартона он, Клинкер, не видел там до сего дня, когда тот пришел вместе с леди Грискин.

Затем Хамфри признался, что взойти на кафедру побудили его пример и успех некоего ткача, славного проповедника, имевшего много последователей; что при первом же опыте его обуяло великое рвение, заставившее поверить, будто на него и в самом деле снизошел дух, и что он присутствовал при набожных молениях в доме леди Грискин и во многих других домах.