Детская книга для девочек - Глория Му

– Базиль, что ты говоришь? Ну как она могла ошибиться? – вступилась за дочь Аглая Тихоновна.

– Ай да Поля! Ай да молодец! Ведь никто не верил, а она все же нашла! – разливалась Аннушка.

– Мало ли в Москве черных кошек? Поля могла ошибиться! – упорствовал Василий Савельевич.

Девочка торжественно, как драгоценную вазу, передала доктору Силы Зла.

Но Силы Зла не были драгоценной вазой и от такой бесцеремонности разразились негодующим воплем.

– Точно она, – насмешливо заметила Аннушка, сложив руки на груди.

– Несомненно. Не-сом-нен-но! – отозвался доктор, стараясь удержать извивающуюся кошку. – Кто бы мог надеть на нее ошейник? Эта кошка никогда не отличалась, с позволения сказать, покладистым нравом…

– Да уж, от семи собак на распутье отгрызется, – проворчала Аннушка себе под нос.

Василий Савельевич ловко стащил с кошки ошейник и стал исследовать. Кошка обиженно сжалась у него в руках, бросая на всех присутствующих неодобрительные взгляды.

– Только посмотри, Аглаша! – воскликнул доктор через минуту. – Резиновый ошейник, без застежки, и надпись странная. Что бы это могло значить?

– Не вижу ничего особенного. Ты просто не бывал в зоологическом магазине Бланка, Базиль, – ответила Аглая Тихоновна и передала ошейник изнывающей от любопытства Аннушке. – Там продают и куда более странные вещи.

– Неужели? – удивился Василий Савельевич.

– Новомодный английский ошейник, и всего-то, – со знающим видом подтвердила Аннушка. – А резиновый – для гигиены. Уж вы, как доктор, должны бы понимать… Я такие сто раз видала. Не на кошках, понятно, на левретках…

– Дайте, дайте же и мне посмотреть, – не выдержала Геля и чуть не силой отняла ошейник у Аннушки.

И застыла.

Аннушка, без сомнений, врала – только чтобы уесть доктора. Ничего подобного она не могла видеть. Потому что это был никакой не ошейник. А браслет. Силиконовый браслет кислотного розового цвета, из тех, что продаются в лавочках для туристов. Вернее, будут продаваться лет сто спустя.

Браслет с надписью I love Moscow 2012.

Глава 24

К Розенкранцу Геля конечно же не пошла. Следующим был экзамен по алгебре, и девочка зубрила, не спуская с рук Силы Зла.

Кроме того, она собиралась лечь спать пораньше. Ей срочно надо было поговорить с Люсиндой Грэй. Только Фея могла объяснить, откуда взялся этот браслет.

Силы Зла мурлыкали без остановки, и с первой частью плана никаких проблем не возникло – Геля уснула даже раньше, чем собиралась.

Зато со второй…

В эту ночь Фея ей так и не приснилась. Не приснилась и на следующую, и через три ночи, и через неделю. Вероятно, снова подвел ее Slumbercraft, и в связи произошел сбой.

Хотя, возможно, волшебный аппарат Люсинды был ни при чем, а виновата как раз Геля. Вернее, не Геля, а экзамены. Ей приходилось столько всего учить, что даже ночью математические формулы и немецкие глаголы сильного спряжения настырно лезли ей в голову. «Если линия АВ равна линии DC, то линия EF…» – и так далее, и так далее, до тех пор, пока не наступит утро.

Где уж бедному сонолетику было пробиться через всю эту чушь? Но ведь и Геля не могла все бросить и выспаться! Тем более, что остался всего один экзамен.

И кто бы мог подумать, что человек способен всерьез ненавидеть каких-то там мертвых римских императоров? Однако после экзамена по истории именно это с Гелей произошло. Она всей душой возненавидела Нерона, Ульпия Траяна, Каракаллу, в общем, всю эту банду древних мертвецов. А также местного историка Ивана Демьяновича, хотя этот был жив и ни разу не император.

Ее папа (который Николас) тоже был историком, и вот он полагал, что тупая, бездумная зубрежка недопустима, что изучать историю следует вдумчиво, понимая причины и следствия событий, а вот Иван Демьянович по прозвищу Овсяный Кисель… Ах, да что там. Коротко говоря, он считал ровно наоборот.

И Геля, как и большинство девочек, провела бессонную ночь за этой самой зубрежкой. Теперь казалось, что ее мозги набиты кирпичной крошкой, глаза засыпаны песком, и впервые за все пребывание в 1914 году голова у нее действительно ужасно болела.

Однако и последний экзамен был сдан на отлично (будь проклята эта история во веки веков, вернется домой, попросит маму перевести ее в балетную школу), и Геля сонной мухой ползла по бульвару в сторону дома.

Под аркой ее поджидал Щур. Девочка слегка ожила – какая лапочка все же, ни одного экзамена не пропустил! Геля улыбнулась, нырнула в подворотню, и мальчишка галантно вручил ей букет (то есть, конечно, пучок) молодой морковки.

– Ой, это мне? Спасибо! – радостно пискнула Геля, но тут же, как следует разглядев Щура, пискнула уже от испуга.

Вся левая сторона лица у него была багрово-синей, ухо распухло, а на скуле подсыхали свежие ссадины.

– Умереть-уснуть! – ахнула Геля. – Ты что, снова подрался? С кем?!

– Не дрался я. Бабка гневается, – Щур отдернул голову, не давая к себе прикоснуться.

– Это она тебя?! Ужас какой, – вся сонливость слетела, и Геля, закипая бешенством, прошипела: – Вот я папе скажу! Нет, лучше я сама ее задушу! – Выдохнула и отчеканила: – Сама. Сейчас же. Пойдем.

– Пустое, – отрезал Щур, почти силой впихнув Геле в руки пучок (то есть букет). – И не ревите, Христом-богом прошу…

Геля закивала, потянула из пучка морковку, но тут же, не сдержавшись, тоненько заныла, с жалостью глядя в лицо мальчишке.

– Эх, ну, сам виноват, – скривился Щур, – зря такой приперся…

– Ты виноват? Ты?! – снова вспылила девочка. – Не ты, а эта ужасная, злая, нехорошая старуха!

– Да не по злобе она! Со страху. – Щур оперся спиной о шершавую стену, понурился. Так и говорил, глядя в землю. – Боится бабка, что я с господами спутаюсь и ее одну кину. Она старенькая, хворая – пропадет без меня. Вот и бесится – страшно ей. А я… Эх! – и не договорив, махнул рукой.

– Но как же быть? – Геля нервно стала грызть морковку, одну за другой.

– Не берите в голову. Мало меня били?

– О, думаю, более чем достаточно, – едко заметила Геля. – Пойдем, может, по дороге придумаем, как успокоить твою бабушку.

Щур не двинулся с места. Покраснел, еще ниже склонил голову и смущенно забормотал:

– Попросить хотел… Только вы уж не серчайте. Ни к чему нам покуда вместе светиться. Бабка прознает, а ей и без того довольно. К Вильгельмовичу приходите, там и свидимся. Лады? – он умоляюще посмотрел на Гелю.

– Это что же, – она едва сдерживала смех, – твоя бабушка считает, что я оказываю на тебя дурное влияние?

– Около того. – Щур, увидев, что барышня не сердится, и сам улыбнулся.

– Умереть-уснуть! – Геля все-таки расхохоталась. – Гангстеру из местного Гарлема запрещают дружить с пай-девочкой!

– Чего?

– Ничего, я пошутила. Завтра приду к Григорию Вильгельмовичу. А сегодня… Ты извини, меня родители ждут. И еще спать ужасно хочется.

– Ну, бывайте, барышня хорошая.

– До завтра, – кивнула Геля.

Щур сдвинул козырек на глаза и, небрежно насвистывая, зашагал прочь. Геля выждала некоторое время, чтобы он отошел подальше, и отправилась следом, раздумывая о том, как бы обуздать зловредную гарпию бабу Ясю. Наябедничать доктору? Нет, не пойдет. Очень уж он вспыльчивый. О! Надо поговорить с мамой, то есть с Аглаей Тихоновной, вот кто сможет…

Не додумав этой прекрасной мысли, врезалась лбом во что-то мягкое, упругое, шуршащее и, захлебнувшись удушающим ароматом лаванды, оглушительно чихнула.

– Ой! Какая я неловкая! – послышался тоненький голосок откуда-то сверху.

Геля отступила на шаг и увидела перед собой важную пожилую даму в черном. Пожалуй, это была первая дама, похожая на даму из тех, кого она здесь встречала. То есть именно такими Геля представляла себе дам, насмотревшись старинных картинок и книжных иллюстраций, – платье у нее было хоть и черное, но все в оборочках: подол пенился кружевами, рукава на плечах прихвачены атласными лентами, а понизу украшены фестонами, лиф и то весь в мелкую рюшечку. Седые волосы гладко зачесаны на две стороны и уложены под кружевной же чепец.

Лицо круглое, гладкое, и все в нем тоже миленько: губки – бантиком, щечки – с ямочками, бровки вежливо приподняты. Только взгляд чистых голубеньких глазок был чуть холодноват, но Геля уже знала по Василию Савельевичу, что так бывает просто от ума.

Дама выглядела величественной, как античная богиня Гера, жена Зевса (ну, если бы античные богини носили рюши, конечно).

Ни на какого зверя дама не была похожа. Она была похожа на горделивый траурный фрегат под черными парусами, бороздящий почему-то просторы Чистопрудного бульвара.

В руках у фрегата, то есть у дамы, был нарядный, но, к сожалению, слегка надорванный пакет, из которого на тротуар просыпалась целая куча мелких коробочек, мешочков и свертков. Вероятно, не что иное, как столкновение с Гелей послужило причиной этого бедствия, и виновница бросилась собирать коробочки и сгружать их обратно в пакет: