Монах - Мэтью Грегори Льюис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тут же приступил к работе. Ботаника была моим любимым предметом во время учебы, и в новом положении я не растерялся. Несколько дней я трудился в саду обители, не встречая той, ради которой затеял этот маскарад. На четвертое утро я заслышал издали голос Агнес и поспешил ей навстречу, но увидел, что она не одна: с нею рядом шла настоятельница. Я тихонько отступил и спрятался за густыми зарослями среди деревьев.
Аббатиса и Агнес сели на скамью неподалеку от меня. Старшая сердито упрекала младшую за непроходящую меланхолию. Она говорила, что в ее ситуации оплакивать потерю любого возлюбленного – преступление, но горевать о неверном – безумие и крайняя глупость. Агнес отвечала так тихо, что слов я не мог разобрать, но звучали они мягко и покорно.
Беседу прервал приход девушки-воспитанницы, которая сообщила настоятельнице, что ее ждут в гостиной. Старуха поднялась, поцеловала Агнес в щечку и удалилась. Девушка осталась. Агнес заговорила с нею, отзываясь о ком-то с похвалой; я не уловил имя, но слушательница была явно заинтересована и получала удовольствие от рассказа. Монахиня показала ей какие-то письма; девушка просмотрела их, попросила разрешения скопировать и ушла, чтобы заняться этим, к моему великому удовлетворению.
Как только она скрылась из виду, я покинул свое убежище. Боясь испугать свою любимую, я приближался осторожно, чтобы не открыться сразу. Но разве можно хотя бы на миг обмануть взгляд любящего? Агнес подняла голову и узнала меня мгновенно, несмотря на маскировку. Она вскрикнула от удивления, вскочила и порывалась убежать; я догнал ее, удержал и попросил меня выслушать.
Считая меня обманщиком, она отказалась слушать и строго велела мне убираться из сада. Но теперь пришла моя очередь отказать. Я возразил, что, несмотря на возможные последствия и опасности, я не уйду, пока она не узнает правду. Я напоминал ей, что она стала жертвой козней своих родных, что я могу развеять ее сомнения касательно моих чувств, что моя любовь всегда была чиста и бескорыстна; и, наконец, я спросил, зачем бы мне искать ее в обители, если я – тот эгоистичный обманщик, каким выставляют меня враги.
Мои уговоры и доводы, мое упорство в союзе с ее опасениями, что нас могут увидеть вдвоем, и со свойственным ей любопытством, дали результат. Она призналась, что любовь ее ко мне не угасла, несмотря на предполагаемую измену, и она выслушает меня, но не сейчас; если я приду на то же самое место в одиннадцать часов вечера, она поговорит со мною в последний раз. Я отпустил ее руку, и она убежала прочь.
Я поделился успехом со своим союзником, старым садовником; он показал мне удобный уголок, где я мог укрыться до ночи, не боясь быть обнаруженным. Туда я и пошел в тот час, когда мастеру и его предполагаемому работнику полагалось удалиться, и приготовился ждать условленного времени. Ночь выдалась холодная, и это пошло мне на пользу, поскольку другим монахиням не захотелось выходить из своих келий. Только Агнес холод был нипочем, и еще до одиннадцати она явилась на место нашего дневного свидания. Теперь я мог без помех подробно посвятить ее в истинные причины моего исчезновения в роковой день пятого мая. Эта история ее потрясла. Когда я умолк, она признала, как несправедливы были ее подозрения, и побранила себя за то, что поторопилась надеть рясу, поддавшись отчаянию.
– Но теперь поздно сетовать! – добавила она. – Жребий брошен, обеты принесены, и я посвятила себя служению небесам. Я не создана для жизни в обители. Отвращение мое к ней усиливается с каждым днем, скука и тоска – мои постоянные спутницы. Вы чуть было не стали моим мужем, и сердце мое по-прежнему неравнодушно к вам, но мы должны расстаться! Непреодолимые преграды разделили нас, и по эту сторону могилы мы не сможем свидеться никогда!
Тогда я пересказал ей свои идеи насчет влияния кардинала-герцога Лермы в Риме и так далее. Агнес ответила, что надеяться на согласие дона Гастона, даже если он узнает мое подлинное имя, значит не знать ее отца. Великодушный и добрый во всех других отношениях, он становится твердокаменным в своих суевериях. Он способен пожертвовать всем, что ему дорого, ради щепетильности и воспримет как оскорбление саму мысль о том, что он может разрешить дочери нарушить обеты, данные Господу.
– Ну, допустим, – перебил я ее, – допустим, он не одобрит наш брак. Пусть же не знает о том, что я предприму, пока не вызволю тебя из тюрьмы, куда он тебя заточил. Став моей женой, ты освободишься от его власти. В его деньгах я не нуждаюсь; и когда он увидит, что его обида меня не задевает, то без сомнения вернет тебе свою милость. Но даже если случится худшее, и дон Гастон на примирение не пойдет, мои родичи будут наперебой стараться помочь тебе забыть эту потерю; мой отец заменит тебе родителя, которого ты лишишься из-за меня.
– Дон Раймонд, – ответила Агнес твердо и решительно, – я люблю отца. Он жестоко обошелся со мной лишь в этом случае; но до того он давал мне столько доказательств своей любви, что жить без его благосклонности я не смогу. Если я покину обитель, он не простит меня никогда; он и на смертном одре бестрепетно проклянет меня. К тому же я сама считаю необходимым соблюдать обеты. Я добровольно обязалась служить царю небесному, если нарушу – стану преступницей. Итак, оставь навсегда мысли о нашем браке. Я предана религии и, как бы ни горевала о разлуке, буду сопротивляться всеми силами тому, что может сделать меня виновной.
Я попытался преодолеть ее неоправданную щепетильность. Мы все еще спорили, когда колокол обители призвал монахинь на заутреню. Агнес пришлось уйти; но она пообещала, по моей просьбе, что на следующую ночь придет в тот же час и на то же место.
Свидания эти продолжались без перерыва несколько недель… Вот теперь я должен умолять тебя о милосердии, Лоренцо. Подумай, в какие обстоятельства мы попали, как сильно полюбили, и ты признаешь, что искушение было непреодолимо, и простишь меня. В момент самозабвения честь Агнес была принесена в жертву моей страсти…
Глаза Лоренцо загорелись гневом; густо покраснев, он вскочил и взялся за эфес шпаги. Маркиз удержал его руку и дружески пожал:
– Друг
