Важнее, чем политика - Александр Архангельский

Так вот, попробуем сломать стереотип, задумаемся – в первом приближении – а все-таки зачем нужна культура российской политической системе? Прежде всего для того, чтобы нащупать ответ на вопрос: а что же нас удерживает в рамках данной территории, в данное время? Мы прекрасно понимаем, что Россия больше не будет прирастать территориями, а будет прирастать людьми. Не европейской ориентации. Не северянами. Не христианами. Все прекрасные, масштабные стереотипы, разработанные русской классикой имперского периода, перестают работать; «под сень двуглавого орла» приезжих не заманишь, а коренное население больше не желает жертвовать ничем ради расширения границ «державы полумира». Не то что жизнью, как во времена империи, но даже элементарным благополучием. Значит: либо мы расплавимся в чужом котле, либо сами переплавим вновь прибывших. Предварительно договорившись, во что же именно мы будем их переплавлять. В какой исторический сплав. И сделав ставку на единственный институт, который способен в обозримые сроки переработать сознание людей, адаптировать его к вызовам, которые бросает нам история. Этот институт называется средняя школа. Не университет, не кино и даже не телевидение. А та самая школа, которую мы справедливо ругаем, но через которую по-прежнему проходят все. Бедные и богатые. Верующие и неверующие. Горожане и селяне. Способные и не очень.

Если школа получит внятную формулу, что такое быть русским сегодня, что значит, стать россиянином, она перемелет разнородный состав населения в единую гражданскую нацию, склеит детей из этнически русских семей – с детьми от смешанных браков и собственно мигрантов. Но какие предметы отвечают за общегражданское сознание? За установление преемства? За моральные ориентиры? Правильно: литература и история. Значит, от судьбы литературы в школе зависит больше, чем успех или неуспех реформ… А школьный курс литературы всегда подпитывался опытом современной словесности, кино, театра; в противном случае он давным-давно оказался бы маргинальным, как курс античности, великой, но ушедшей навсегда. А развитие сегодняшней словесности, кинематографии, театральной жизни, актуального искусства – напрямую зависит от наличия инфраструктуры, прошу прощения за столь скучное слово. От количества и качества кинозалов, от обустроенности библиотек, от соотнесенности доходов населения со стоимостью «культурной корзины».

Так, поставив вопрос о цивилизационной цели, на которую может и должна работать культура, мы переместились в школьное пространство; оттуда – в кабинет писателя, на подмостки, в съемочный павильон; все сразу связалось со всем.

Культура – это и книги, и музеи, и галереи, и школы, и университеты, и театры, и кино, и трижды руганное телевидение, и система допустимого поведения в политике, и экономическое учение, и философский взгляд на вещи. Вместе, совокупно. Не сговариваясь, даже не думая об этом, и художник, и профессор, и телевизионщик, и учитель, и философ, и гуманитарный журналист создают для нации картину мира. И прошлого, и настоящего, и будущего. В образах, доступных пониманию.

Без этих образов, без их внутренней навигации, невозможно ничего изменить (или же, напротив, сохранить, или разрушить) в экономике, политике, цивилизации. Если человек не верит, что свобода – ценность, он не станет на нее работать. Даже если все законы будут направлены на демократию. Если человек не понимает, как с его картиной мира соотносится рыночная экономика, он будет ее тихо бойкотировать. Либо станет уповать на то, что «невидимая рука рынка» сама, без нашего участия и общепринятых ограничений, все наладит и расставит по местам. Чем это все кончается, мы видим.

Если человек не мотивирован на перемены и развитие, он не просто тихо отползет в сторонку, но потянет за собой страну. Если человек нутром не чувствует, что из национальных корней прорастает всемирное содержание, он либо тупеет до шовинистического состояния, либо превращается в глобальное перекати-поле. Если человек не ощущает главные вопросы современности как личные проблемы, он замыкается в себе, своем доморощенном опыте. И тогда его просто обманывать. «На дурака не нужен нож; ему с три короба наврешь, и делай с ним, что хошь». Но и рассчитывать на перемены в экономике – не приходится. «Бег на месте – общеукрепляющий». А без этих перемен мы не имеем шансов сохранить огромную страну в XXI веке, про что сегодня говорят в элите многие. Но не все понимают, что ключ к ответу – не в реформах как таковых, не в законах самих по себе, не в охранительстве или же, напротив, в прогрессизме. А в культурных практиках. В ценностях и смыслах.

Повторяю, большая культура всегда говорит о вечном. Но также она развивает (или тормозит) сознание. И люди начинают думать (или же перестают задумываться) о моделях поведения. О мотивах выбора. Об устройстве человеческого общества. Культура обладает великой, опасной, спасительной властью. Она может заблокировать движение, опутав общество сетью привычных, но безжизненных стереотипов. Или увлечь, как Крысолов, детей – и разорвать историю, обрушить связь между поколениями. Или склеить страну и дать ей надежду, вписав на равных в общее пространство мировой культуры без потери национального начала. В этом смысле все главное сейчас заключено для нас в культуре. И главная надежда на спасительные перемены. И главная угроза им. И главный диагноз нынешнему состоянию России. И главный рецепт ее исцеления.

Многие из нас участвовали в «Музейной ночи», которая проходит каждый год с 18 на 19 мая. Трудно вообразить, какое сопротивление было оказано этой идее со стороны музейщиков – не всех, но прежде всего статусных, с огромной имперской историей, с масштабом, размахом, амбицией… Между тем, в ночь с 18 на 19 мая Москва преображается. Это Москва безопасная, веселая, открытая, свободная, готовая саму себя предъявить в новом качестве. Вот наглядный пример того, что прежняя культура может предъявить сегодняшнему миру. Если она будет работать на формирование комплексов обиженной страны, окруженной врагами, замкнувшейся в своем избранничестве, не смеющей дышать и двигаться при торжественных словах «музей», «библиотека», «Академия наук», пользы от нее не будет; скорее вред. Если же она развернется лицом к современности, откроется миру, то ничто не сравнится с мощью ее влияния.

Голос из зала. Ольга Дмитрюк . Вопрос первый. Вы говорили про проблему охраны памятников. В Петербурге разрушают, и в Москве такая же проблема. Это происходит из-за того, что не доглядели, или это планомерное уничтожение культуры, и оно в чьих-то интересах происходит? В таком случае – в чьих? А второе, почему Россия не может принять, например, американскую модель поддержки музеев через создание условий для вложений бизнеса? Это чья вина?

Александр Архангельский . Начнем с охраны памятников. Деньги вещь невероятно сильная; только лишь культурное самосознание сильнее, чем они. Если самосознание не ставит перед деньгами заслон, они сметают все на своем пути. Самый драматический для меня пример – прекрасный город Томск, где один за другим выгорают шедевры деревянного зодчества, узкие высокие дома. Местный бизнес не желает заморачиваться и не выкупает их, чтобы перестроить изнутри, сохраняя облик; он их просто жжет. И на месте бывшего шедевра строит нечто совершенно непотребное. А Москва? А Питер? Сплошное торжество сиюминутного над долгосрочным. При этом никакого злонамеренного плана по уничтожению исторической памяти нет. Есть – ощущение, что мы зависли в промежутке. От государства общего распределения ушли, а до развитого рынка не добрались. Не поняли, что архитектурная история есть главный городской ресурс. И смысловой, и рыночный.

Возьмем Италию. Страну, которая осознанно предъявила себя всему сопредельному миру в качестве великой архитектурной державы. Здесь принимаются законы, неудобные для массовых застройщиков и беспощадные по отношению к владельцам старинной недвижимости. Покупая замок, вы принимаете чудовищные обременения; даже мебель поменять нельзя. А мебель трехсотлетней давности – мягко говоря, неудобна. Тем не менее, итальянцы идут на жертвы качеством ради выигрыша позиции; поскольку знают ответ на вопрос, зачем нужна культура. Она нужна для того, чтобы Италия могла ярко выделяться из общего стандартизованного мира. И на основе этого зарабатывать свои туристические деньги. И сохранять преемство поколений. И жить так, ей нравится. А не так, как предписывает всем индустриальная и постиндустриальная эпоха. Не по ранжиру.

Вы спрашиваете, почему мы не можем выбрать американскую модель? Можем. И французскую тоже. Но для начала нужно проявить готовность к выбору как таковому – выбрать хоть что-нибудь. Объяснить самим себе, на каких принципах будет строиться наша цивилизация? По какому пути мы пойдем? На что сделаем ставку? Ответов нет, но нет и заговора; я бы сказал, к сожалению. С заговорами проще бороться, чем с долгосрочными культурными стереотипами.