Косвенные улики - Юрий Перов

Все в зале замерли, ожидая ответа. Морозов стоял, будто бы оцепенев и глядя перед собой. Он так стоял долго. Потом хриплым от напряженного молчания голосом произнес:

— Он сказал: «Мы еще посмотрим, кто тут хозяин».

Суханов вскочил со своего места и первый раз обернулся в зал, бешеным взглядом отыскивая Румянцева. Тот сидел, низко опустив голову. В зале стояла мертвая тишина.

— Суд переходит к судебным прениям, слово предоставляется государственному обвинителю…

Прокурору еще до выступления Горелова стал понятен смысл действий Васильева. Его поначалу раздражало собственное непонимание происходящего, и он про себя все время торопил Васильева, чтоб поскорее добраться до сути.

И хотя то, что выяснилось на суде, не совпадало с утвержденным им обвинительным заключением, он не чувствовал ни досады, ни разочарования. Он понимал, что Васильев отчасти обязан своим открытием случаю. Ведь могло быть так, что и Горелова и Морозова судил бы в свое время другой судья.

И теперь, выступая с обвинительной речью, прокурор шел к сути так же постепенно, как несколько часов назад она постепенно раскрывалась ему. Ему хотелось много сказать — и о человеческой, вернее, уже нечеловеческой сущности подсудимого. Он не хотел бы сваливать ответственность за все хулиганства в городе на Суханова и ему подобных, но не может и отвернуться от их незримого участия; такие вот, как Суханов, и создают, к сожалению, определенную нравственную атмосферу на своей улице.

— Ведь смотрите, товарищи судьи, что получается, — говорил прокурор, — перед нами налицо организованная группа со своими внутренними законами, со своим неписаным уставом, со своим вожаком. Я предвижу возражения защиты, мол, нет никаких оснований называть эту группу преступной (юридических оснований). Она, мол, не создана с целью грабежа, воровства, терроризирования или с какими-либо другими преступными целями. Да, это так. И ее вожак не говорил: «грабь», «убей», «изнасилуй», «укради», — больше того, он вроде бы стоял за справедливость и защищал слабых, но почему же тогда всего за год эта «человеколюбивая» группа породила три преступления? На этот вопрос отвечать нелегко… Да потому, товарищи судьи, что в основе этой группы лежали принципы, далекие от любви к человеку, от уважения к личности, от честности и душевной чистоты, свойственной большинству нашей молодежи. Но мы судим сейчас не за прошлое, а за конкретное преступление. Что можно сказать по этому поводу?

Подсудимый пытался, и довольно настойчиво, оправдаться своим пьяным состоянием, хотя прекрасно понимал, что пьянство не облегчает вину, а, наоборот, усугубляет. Для чего же он это делал? Только для того, чтобы скрыть истинные мотивы преступления, ибо он понял, что именно мотивы и страшны в этом деле, а само преступление, хоть и квалифицировано страшным словом «грабеж», фактически не так уж и страшно. У парня отняли шесть рублей, два раза ударили — и все. Со стороны выглядит не так уж и страшно, если прибавить, что совершено это было по пьянке, впервые, без расчета и вроде бы без особого умысла, и все бы так и было, и суд наверняка нашел бы обстоятельства, смягчающие вину Суханова, и постарался бы применить к нему не очень суровую меру наказания, если бы не мотивы.

Что же это за мотивы? И чем они так страшны? Товарищи судьи, теперь, когда известны все обстоятельства дела, когда ясна личность подсудимого, можно смело говорить о так тщательно скрываемых подсудимым мотивах. Суханов сознательно пошел на грабеж, находясь в трезвой памяти и рассудке (я допускаю, что он был слегка разгорячен вином, но не больше), только для того, чтобы доказать сопернику свое превосходство, свою силу, свою власть на улице. Вдумайтесь, граждане судьи, пошел на грабеж, на насилие только для того, чтоб кому-то что-то доказать. Насколько нужно быть циничным, насколько нужно не любить и не уважать человеческую личность, насколько нужно чувствовать себя безнаказанным, чтобы пойти на такое. И я уверен, что Гладилину повезло, что, окажи он сопротивление, эта история кончилась бы для него более тяжкими, если не трагическими последствиями. Неизвестно, как бы повел себя Суханов, встретив отпор. Ведь не забывайте — ему нужно было доказать именно силу и превосходство. Неизвестно, что было в кармане у Суханова, но известно только одно — он не остановился бы ни перед чем.

Прокурор попросил назначить Суханову четыре года лишения свободы в исправительно-трудовой колонии.

Белова очень рассчитывала на последнее слово подсудимого. Она и строила свою защиту, чтобы акцент пришелся на это последнее слово. Но Суханов не оправдал ее надежд…

— Вот представитель обвинения высказал мысль, что Суханов чуть ли не главарь преступной банды, — говорила Белова. — Я, естественно, никогда не была мальчишкой, но даже и среди девочек в дни моей молодости постоянно возникали всевозможные группировки, которые, как правило, имели своих лидеров. Ведь, согласитесь со мной, одну и ту же вещь можно охарактеризовать разными словами. Вот мы говорим — главарь банды, и дело предстает в самом мрачном свете, но скажем: лидер — и все не так страшно, как кажется.

Здесь много говорилось о дурном влиянии моего подзащитного на окружающих его подростков, — продолжала Белова. — И хотя мне кажется, что рассматривается сегодня не дело о дурном влиянии, а дело об ограблении, мне все-таки хотелось бы остановиться на этой точке зрения. Во-первых, сам факт влияния — такой ли уж это плохой факт? Раз влияет — значит, его слушаются, а раз слушаются, значит, уважают… И еще о влиянии… Раз уж в ходе сегодняшнего судебного разбирательства так сложилось, что влияние рассматривается как чуть ли не отягчающее ответственность обстоятельство, то нам остается только принять эти условия… Но тогда должна обратить ваше внимание на следующее. Разве Румянцев, присутствующий здесь в качестве свидетеля, не имел определенного влияния на моего подзащитного? Разве не при его, пусть даже косвенном, участии совершилось преступление? Уважаемый суд вменил в вину Румянцеву то, что он своевременно не пришел на помощь потерпевшему Гладилину, а он и не мог прийти, потому что… — она снова сделала паузу, — потому что, — повторила она, и голос ее зазвенел, — он сам это преступление спровоцировал. И я надеюсь, — продолжала она, подождав, пока утихнет шум в зале, — что в своем последнем слове подзащитный подтвердит мою правоту.

Но Суханов от последнего слова отказался.

Галоши со сломанными задниками стояли под шкафом, и Васильев долго доставал их оттуда палкой и потом долго надевал. Носить эти галоши, неизменно вызывающие ироническую улыбку у непосвященных, придумал он сам. И не потому, что они ему нравились. Васильев всегда внимательно следил за модой и одевался со вкусом. Он терпеть не мог эти галоши, порой они бесили его, но не носить их, особенно в слякоть, он не мог. Он не мог прийти домой и переобуться в домашние тапочки. Переобуться для него означало снять протезы и, стало быть, лишить себя возможности передвижения… И он снимал эти проклятые грязные галоши на лестничной клетке перед дверью, и соседская девочка каждый раз ставила их поровнее, и он с тревогой думал о том времени, когда промышленность прекратит выпускать эти галоши, у которых так быстро ломаются задники.

Он медленно прошел в вестибюль, уже совершенно опустевший, и направился к своей машине, оставшейся в одиночестве перед зданием суда.

Он шел и думал, что, может, зря он так затянул процесс? Может, следовало быть покороче, ведь и так примерно к середине все было ему ясно. И тогда сегодня он, может быть, успел бы просмотреть материалы товарищеского суда, подготовиться к завтрашнему выступлению на комбинате шелковых тканей, поговорить толком с Костричкиной по поводу результатов проверки и вообще сделать много необходимых дел.

Нет, по-другому он поступить не мог.

Потому что в зале сидела притихшая ребятня. Потому что мог остаться безнаказанным Румянцев (суд вынес по его поводу частное определение и направил в техникум, где учился Румянцев, «для соответствующего реагирования»). Потому что он, Васильев, так дорого заплатил за право этих ребятишек рождаться, жить, учиться, петь песни, любить девушек, рожать детей и заселять эту прекрасную землю, и он просто не мог допустить, чтоб они этим правом не воспользовались.

ОБ АВТОРЕ

Юрий Перов родился в 1943 году в Москве. Работал электриком, слесарем, матросом-спасателем, мотористом, печником-трубочистом, реставратором, редактором.

Первые статьи в молодежных газетах напечатал в пятнадцать лет.

Приключенческая повесть «ИПЦ» вышла в издательстве «Молодая гвардия» в 1969 году. В различных журналах были опубликованы повести «Памятник», «История одной болезни», «Выход», а также рассказы и очерки.