Скинхед - Наталья Нечаева

На сберкнижке числилась огромная сумма — пятьсот рублей! Они сняли сотню, купили Валюше новую блузочку к регистрации, подарки родным в Карежму, билеты на поезд. Еще и осталось на первое время после возвращения.

Расписали их быстро, даже депутат не поздравляла как положено, а раздраженно тараторила, будто они очередь задерживали. Оно и понятно: что за свадьба? Ни платья, ни фаты, ни гостей…

— Заработаем денег и через год устроим настоящий пир, — пообещал Алик, целуя свежеиспеченную жену.

И в Карежме никакого праздника не получилось. Приехали и попали на похороны дедуси…

И все же тот самый первый год их брака оказался самым счастливым. Правда, единственным.

Вернувшись в Ленинград, Валюта поспешила в лабораторию, было как раз ее дежурство.

— Иди к завкафедрой, — подмигнула секретарь. — Не пожалеешь!

Случилось невероятное: ей предложили остаться в аспирантуре. Конечно, втайне она об этом мечтала, а толку? Мест на весь курс предполагалось два, а желающих — человек двадцать, и все ленинградцы. И вдруг…

От неслыханного счастья девушка не просто оторопела — обомлела! Сами собой отпадали разные проблемы — и с трудоустройством, и с пропиской. Одно тревожило: как они с Аликом проживут? Сколько он получать будет — неизвестно, а аспирантская стипендия немногим больше студенческой. Подрабатывать же вряд ли получится, кандидатская — это вам не диплом. И все же Валюшка торопилась на встречу с любимым неслыханно счастливая: очень хотелось порадовать мужа, увидеть гордость в его глазах. Жена без пяти минут кандидат наук — это вам не бедная студентка из глухой деревни!

Алик, встретив ее у метро, не дал сказать ни слова, подхватил под мышки, закружил:

— У меня такая новость!

— И у меня!

— Молчи и слушай!

Оказалось, что супругу в тот же день тоже… предложили остаться в аспирантуре! А зная о недавней женитьбе перспективного студента, пообещали отдельную комнату в общежитии.

— Представляешь, — восторженно кричал на весь Московский проспект юный муж, — на весь выпуск одно аспирантское место! И оно — мое! И комната! Нам жилье снимать не придется!

Конечно, Валюта обрадовалась. Особенно комнате. А про свою аспирантуру даже и не заикнулась. К чему? Два аспиранта на одну семью — это слишком. Пусть уж один наукой занимается, а второй — деньги зарабатывает. Вопрос, как именно распределятся роли, даже не встал.

Ване худо. День, ночь, вчера, завтра — все смешалось, ничего не понять. Мать не приходит, добрую докторшу Клару Марковну он тоже давно не видал. Да и откуда ей взяться в тюремной больнице? Адвокат последний раз сказал: встретимся на суде — и тоже пропал. Ваня совсем один. За окном — бело и тихо, снежок, который шел ночью, когда Ваня подходил к окну, теперь просто мирно лежит, ни следов на нем, ни отметин, будто там на улице и живого никого. Там — нет, тут — нет. Так бывает?

Ваня мечтает, что вот сейчас он подойдет к окну, а снаружи Бимка. Поднял голову к окошку и крутит хвостом, поскуливая, типа, где ты, хозяин, я соскучился. Конечно, соскучился. Мать и гуляет с ним мало, когда ей? И кашу варить не будет, насыплет сухого корма да воды нальет. А Бимка любит нормальную еду, человечью. Раньше-то Ваня каждый день ему свеженькое варил. И Катюшки нет, поиграть с ним некому.

Сестренка, наверное, тоже скучает. У тети Веры, конечно, неплохо, но Катюшку никогда одну никуда не отправляли. Это Ваня каждое лето в Карежме проводил, привык. А сестра — нет. Она без них не может. Скорей бы суд да домой. Да за Катюшкой съездить. Дома у него и рука так болеть не будет, а то от этих болей хоть на стенку лезь.

Ваня смотрит на то место, где раньше была рука, а теперь пустота, и снова силится понять необъяснимое: что тут может болеть, если ничего нету? А ведь у него никогда в жизни раньше так ничего не болело, как сейчас эта отрезанная рука. Хорошо, что уколы помогают. Правда, от них голова распухает, как чайник на пару, и язык заплетается. Язык — ладно. С кем ему тут разговаривать, когда всю дорогу один? Но если укол не сделают, то от боли хоть криком ори и совсем соображение отказывает. А на суде как? Там же говорить придется. Надо спросить у адвоката, как лучше.

Вдруг Бимка все же пришел? Отыскал ведь он его в подвале? Если и тут?

Ваня судорожно вздыхает, нарочно прикрывает глаза, чтоб ничего раньше времени не видеть, подходит к окну. Открывает. Никого.

За дверью какой-то шум, голоса. Ваня не прислушивается и так ясно: пришли уколы делать. Или еду принесли. Зачем ее носят? Он все равно ничего не ест. Не может. Сунет в рот ложку каши — горько. И котлеты горькие, и капуста. Чего они туда кладут? Может, тоже какое лекарство? Тут не больница, кушать никто не заставляет. Принесут — унесут. Сначала, правда, ругались, так Ваня приспособился: попробует и в унитаз. Дома поест, материного, привычного. Скорее бы. Он уже понял: если больше спать, то время проходит быстрее. Да лежать всяко лучше, голова хотя бы не кружится.

Ваня ложится, отворачивается к стене.

— Вот тут постой, — слышит он недовольный мужской голос, — сейчас узнаю.

— Давай-давай! — щебечет кто-то очень знакомый. Ваня не видит, что происходит за дверью, и разговора почти не слышит, так, бу-бу-бу.

— Товарищ капитан, у нас гости, — оповещает в мобильник дежурный.

— Какие гости? — удивляется трубка. — Откуда? Следак, что ли?

— Нет.

— Адвокат? Чего кота за яйца тянешь, говори!

— Девчонка. Подружка его.

— Какая еще подружка? Кто пустил?

— У нее пропуск, прокурором подписанный.

— Чего? — трубка удивленно свистит. — Интересно… Так-так-так, задержи ее. Буду минут через сорок.

— Проходи, — голос прямо в окошко. — И без глупостей! Я все время за вами наблюдаю.

— Давай-давай, — радуется тот же очень знакомый голос.

По камере пролетает холодный ветерок из отрывшейся двери, топ-топ-топ — прямо к койке.

— Ванька, привет! Спишь, что ли? Вставай. Смотри, что я тебе принесла!

Алка? Откуда? Кто ее пустил в тюрьму? Это у него, наверное, опять глюки. Сколько раз уже такое было. То ночью проснется от того, что Алка лежит рядом и теребит «ваньку-встаньку», то голос ее прямо в ухо всякую ерунду шепчет, от которой тело становится мягким, как Катюшкин пластилин, и начинает знобко колоться, как будто кто-то провод с током к спине поднес.

— Во, блин, засада! — Алкина рука теребит Ваню за плечо. — Приехать не успела, сразу к нему, а он дрыхнет… Уйду, если выпендриваться будешь!

Ваня поворачивает голову. Глюк? Нет. Живая Алка. Красивая, как с картинки, темная, как шоколадка. А зубы сияют, будто она негритоска.

— Ну? — Алка садится на кровать. — Онемел, что ли, от счастья? Гляди! — Прямо перед лицом Вани оказывается что-то странное — темно-зеленое, шипастое, будто кактус из горшка вытянули и за хвостик подвесили. — Это я тебе с Бали привезла. Прикольно, да?

— Откуда?

— Бали, остров такой есть. Видал по ящику рекламу Баунти? Это реально там. Меня предки возили. Мозги прочищать.

— Там лето, что ли? — недоумевает Ваня, оглядываясь на белое окно.

— Ты чё, вообще тупой? — Алка хохочет. — Там всегда лето!

Ваня молчит. Он не понимает, как это так странно течет время: он тут один, кажется, совсем и недолго, а Алка за это время успела скататься черт-те куда, где лето, и загореть.

— Ванька, я соскучилась, жесть! — Алка хитро оглядывается на дверь с раскрытым решетчатым окошком, сквозь которое на них пялятся любопытные глаза. — А у тебя тут и спрятаться негде. Беспонтовое место.

— Как тебя пустили? — наконец разлепляет губы Ваня. — Никого не пускают, даже мать. Это же тюрьма.

— Сам ты тюрьма, — хихикает подружка, — пропуск достала! — И запускает руку Ване под одеяло. — Ну-ка, где там наша неваляшка? Ва-ань, — капризно надувает она губы через секунду, — чё такое? Чё за прикол? Чё он не встает?

— Не знаю, — Ваня смущается и виновато пожимает плечами. — Может, от уколов? Вчера все нормально было.

Он и сам свято верит тому, что говорит. Ведь вчера? Или позавчера? Или… какая разница? Он проснулся от того, что в постели было мокро, как раз снилась Алка. И потом, у него вообще никогда не было, чтоб не вставал…

— Вчера? — Алла настораживается. — А ну, колись, с кем ты тут трахаешься? На санитарку какую-нибудь меня променял?

— Да нет тут санитарок, — оправдывается Ваня — вообще одни мужики.

— Здрасьте! — успокоенная Алка всплескивает руками. — Ты чё, на мальчиков перешел?

Они оба смеются, и подружкина рука продолжает дергать и мять сонного «ваньку-встаньку».

— Я буду не я, — хихикает Алка, — если не встанет! И ты давай помогай. Чего, зря пришла, что ли? Смотри, как я загорела. — Она приподнимает свитер, обнажая красивый плоский живот с лаковой пуговкой пупочка, украшенного колечком пирсинга. — Ну? Нравится?