Рим и эллинизм. Войны, дипломатия, экономика, культура - Александр Павлович Беликов

Первая форма господства, к которой Рим привык в Италии, – политическая клиентела. Эту систему римляне перенесли в политику из своей социальной жизни. Важность патроната в римском обществе стала общим местом современной историографии[852]. Покорённые племена становились зависимыми союзниками, клиентами Республики. В их внутренние дела особо не вмешивались, при условии покорности и своевременной поставки войск они получали вполне сносное существование. С их помощью покорили всю Италию. Основной принцип управления – требования сената и подчинённость зависимых народов[853]. Система себя вполне оправдывала, потому её и перенесли за пределы Италии.

Побеждённых дальних соседей надо было вовлечь в структуру Римского государства. Сделали это единственно привычным путём – через внешнюю клиентелу[854]. Однако расстояния, этническая разница, культурные различия, более сложная политическая ситуация и сильное сопротивление сделали систему неэффективной. Принципы федерации, привычные для римлян, за пределами Италии не срабатывали[855]. Стабильности не достигалось. Новые «союзники» часто выходили из повиновения[856]. Контроль же над ними был затруднён из-за больших расстояний, отсутствия гарнизонов и римских магистратов на их территории.

Требовались какие-то новые формы контроля. К осознанию этого пришли не сразу – карлик слишком быстро стал гигантом. Сознание не сразу оторвалось от пределов Италии, нужно было время для накопления опыта и его осмысления. В римском обществе традиционного типа мышления[857] знать правила при помощи традиционного же эмпиризма[858]. Римский сенат в целом успешно справлялся с руководством внешнеполитическими делами, после II Пунической войны практически не допуская серьёзных провалов. Коллегиальный принцип выработки решений плюс личный опыт каждого из «отцов» позволял избегать грубых ошибок. С другой стороны, прав Р.Ю. Виппер: в сенате царил средний ум, который опирался на коллективный опыт[859]; ярких нестандартных личностей и реформаторов было мало. Поэтому особенно трудно было решать вопросы, по которым опыт не накоплен в достаточно большом количестве. Довольно долго всё, противное традиции, воспринималось настороженно, формализм, эмпиризм, суеверие казались высшими формами мудрости[860].

Бытие определяет сознание, но сознание всегда несколько отстаёт от бытия, это психологически неизбежно. При желании это можно назвать и «заторможенностью мышления», но на самом деле это было этапами исторического развития.

Любое крупное государство древности начинало агрессию с «примитивных войн». Некоторые италийские войны Рима имели характер грабительских экспедиций[861], представляя собой походы с целью грабежа или отмщения за ограбление[862]. Это вполне первобытные войны. Такие походы имели характер хотя и организованного, но всё же грабительского набега. Такого рода экспансия, не ставившая целью планомерную эксплуатацию побеждённых, характерна скорее для догосударственных или раннегосударственных образований, нежели для сложившихся зрелых государств[863].

Обычно выделяют три главных этапа исторического развития агрессии: 1) набеги с целью захвата добычи; 2) установление зависимости с уплатой дани; 3) прямое завоевание чужой территории[864]. Представляется, что на самом деле этапов было больше: набеги – зависимость без обязанности выплачивать дань – обложение данью – полузависимый вассалитет – затем управление через своих ставленников-марионеток – и лишь потом полное поглощение (так поступали Египет, Ассирия). При этом протекторат был инструментом гегемонии[865], промежуточным этапом на пути установления господства, и совершенно не годился для создания единой военно-территориальной державы.

На первых этапах – просто ограбление. Поглощение – и опять грабёж. И лишь потом, осознав, что грабят, по сути, сами себя, переходили к правильно организованной эксплуатации. Для этого нужно было привыкнуть, что «чужое» стало «своим», осознать его включение в своё государство. Наконец, даже самое сильное государство не могло сразу «проглотить и переварить» соседей. Нужны были поэтапность и последовательность, неспешность. К этому подводила сама логика агрессии.

Примитивной организации общества соответствует примитивная война. Как чётко сформулировал вышедший из моды классик, «всякая война нераздельно связана с тем политическим строем, из которого она вытекает»[866]. По мере развития государства происходит переход к более «правильной» и более зрелой войне. Даже война с целью обложить данью уже не столь примитивна, она – «знак цивилизованного грабежа»[867].

Можно провести любопытную параллель между Римом и Ассирийской державой IX в. до н. э. Перед Ассирией встал вопрос, как предпочтительнее получать прибавочный продукт из соседних стран. Ограблением, за что ратовала военно-бюрократическая знать, либо путём правильной эксплуатации в условиях «имперского мира», способствующего нормальным экономическим связям, – этого хотела верхушка горожан и жречества[868]. Ситуация, во многом аналогичная римской.

Ассирия последовательно прошла все этапы развития агрессии. Но любая экспансия неизбежно вступает в фазу затухания, когда необходимо приступать к организации завоёванных территорий. Без этого возникает не единый организм, а механизм, состоящий из кусков, соединённых между собой лишь внешней военной силой. Конгломерат племён и народов надо органично включить в структуру государства, установить внутренние связи победителей с побеждёнными – административные, экономические, культурные. Если этого удавалось достичь, то появлялись более жизнеспособные и «долгоживущие» державы, чья внутренняя структура качественно выше и экономически оправданнее.

Закономерно, что Рим в своём развитии повторил все те же самые этапы агрессии, т. к. он начал свой триумфальный путь к власти несколькими веками позже Ассирии. В такой же внутренней борьбе сословий Рим прокладывал путь к осознанию необходимости единой державы. Логика развития античного общества привела к альтернативе – оставаться ли ему полисным, или переходить на более высокий уровень интеграции. Римская держава, объединившая в своих границах античный мир и его периферию[869], стала единственно возможным ответом на запрос времени.

Этот путь Рим прошёл быстрее Ассирии и намного превзошёл своих предшественников: «Ни одна восточная деспотия, ни одно античное государство не давало примера столь методически проводившихся, дипломатически подготовленных и постепенно нараставших захватнических войн»[870]. И если ассирийцы безудержным грабежом провинций добились лишь того, что они были опустошены, не давая доходов, требовали лишь расходов на их содержание[871], то римляне создали единое мощное государство, просуществовавшее очень долго и ставшее фундаментом современной цивилизации.

Но это будет потом, а пока, до середины II в до н. э., знать, как и в Ассирии, стояла за старую систему ограбления, более примитивную, но экономически и политически более для них выгодную. Вопрос о тех отношениях, в какие ставились зависимые области к Риму, в сущности, определял способ их эксплуатации[872]. Нобильская элита фактически монополизировала власть[873] – попытки опровергнуть это утверждение не увенчались успехом[874]. Власть давала славу, почести, возможность обогащаться. Патроны зависимых государств приобретали огромное влияние в политической жизни. Желая приобрести популярность у будущих клиентов, консулы не выдвигали чрезмерно суровых условий мира побеждённым, хотя и делали всё, чтобы