Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

Явились они в село. Увидав Божьего человека, потянулись к нему старики со старухами, женщины с малыми детьми. Обступили странника. Он же утешал:

— Видно, горячо перед престолом Всевышнего молится за нас Богородица, коли мы еще живы. Одно лишь скажу — ждите прихода Господня, о Нем думайте! Буду молиться за вас, за сирот, за невинных младенцев!

Плут тем временем, разнюхав, что все собрались возле праведника, взялся заглядывать в избы, шарить за образами. Принялся залезать в ледники да подполы. Скрутил он уже гусю любопытную шею, но успела шипнуть глупая птица — подняли крик ребятишки. Нашлись крестьяне, тотчас скрутили вора, поволокли на улицу, осыпая тумаками:

— Как смел уворовать у самих нищих, убогих, изо рта детишек наших вытаскивать последний кусок?

Женщины, отворотившись от монаха, бросились нещадно бить плута. Алешка был ни жив, ни мертв, поплыла земля из-под его ног, и звезды принялись сыпаться из глаз. Подняли уже над ним топоры и колья, но раздался голос монаха:

— Оставьте его. Ни в чем он не виновен. Я зачинщик проклятого дела.

Набросились крестьяне на монаха:

— Вот зачем ты пел нам сладкие песни, дурачил да водил за нос! Видно, не осталось на земле Божией Правды, если монахи уже разбойничают, на нас, горемычных, обиженных, наживаются.

И опустили на него колья, и топтали упавшего — славно прошлись, с душой поработали, забыв о плуте, — он отполз за околицу, в кустах отсиживался, не смея и носа высунуть. Когда оставили монаха лежать в пыли и разошлись по домам, проклиная свою жизнь, генералов, большевиков и подобных праведников, выполз Алешка из убежища, подвел кобылку, ожидающую их в леске, и, погрузив на нее товарища, бросился прочь.

Воскликнул он, когда открыл побитый глаза:

— Впервые вижу я истинного блаженного! Как же тебя отблагодарить, чем выслужить — вновь спас ты меня от смерти!

Прошептал монах:

— Не воруй более, добрых людей не обманывай, вот будет твоя благодарность.

Плут пообещал:

— Что же, попробую. Авось и на меня Благодать свалится.

Сам же про себя решил:

— Буду безумному поводырем.

Взялся монах по оставшимся деревням читать над покойниками. Алешка-плут копал могилы. И давали тогда путникам за честную их работу сала и ржаного хлеба, и пшена с собою. И еще подносили плуту скорбные старухи стопочку. Вздыхали, плакали, предрекая:

— Не на год один будет вам работы, путнички. Знамо — лишь вы и прокормитесь, лишь вы и не пропадете на пропащей Руси. Сколь ни идти на восток да на запад — без дела не останетесь. Знай себе, отпевай да сколачивай домовины.

Монах скорбел, плут радовался. Когда уходили они из очередного села, то он, насытившись, веселея от поднесенной стопки, потирая руки, ставшие мозолистыми от дружбы с топором да лопатой, удивлялся:

— Есть еще кому в деревнях подносить мне чарочку, есть кому горевать да плакать над погостами! Знать, много народилось на Руси народу, коли ты днем и ночью причитываешь над помершими да убиенными. Валим в могилы детишек малых, парней и девушек, и нет тому ни конца, ни края. Бьют народ комиссары, генералы порют да вешают — однако жизнь шевелится. Вот диво дивное!

И не хрипела уже Каурая, не шарахалась от мертвецов, лежащих по дорогам, и, хрипя да фыркая, проходила недалеко от волков. Звери не поворачивали даже своих морд, досыта напитавшись человечиной.

Кивал Алешка им, как старым знакомым:

— Всем нам работы хватит, подельщики. Не мешаем друг дружке, друг дружку не отталкиваем. Устанавливают комиссары свое царство — полетят еще с плеч головы!

Не расставался с лопатой пройдоха, похваляясь сноровкой и играючи, вырывал одну за другой ямы.

Монах, терзаясь людским несчастьем, сказал:

— Не могу есть еду, приносимую за нашу работу, — застревает в моем горле горький кусок.

И отказывался от еды, беря лишь немного хлеба, запивая его водой. И говорил с укоризной товарищу:

— Оставь им хоть немного из принесенного.

Алешка уплетал за обе щеки и рассуждал, прикидывая и посматривая:

— Не стоит нам уходить отсюда. Разве не видишь, непочатый край у нас с тобой работы!

Подходя же к новой деревне, к плачу там прислушиваясь, радовался:

— Валится еда нам, точно с неба!

Сделалась осень; задрожал возле костерка пройдоха. С завистью поглядывая на Каурую, сказал:

— Видно, теплая шкура у бестии. Не содрать ли ее на подстилку? В нее не зашиться?

И оборачивался к блаженному:

— Пора искать пристанище, неужто не отыщем сейчас пустой избы? Не погреем на печи застывшие кости? Или на юг подадимся — землица-то здесь вскоре станет каменной… И то, все меньше нам деревень попадается, в которых еще живые ползают, а что толку отпевать, хоронить покойничков без вознаграждения?

Монах сказал:

— Не добрались еще комиссары до северных монастырей. Не там ли ходит Господь со своими апостолами? Вот обрету слух — услышу тогда скрип посоха Его! Прозрею — увижу Его, странника!

Плут шептал горестно:

— Вовсе умом тронулся бедный монашек. Сбрендил от своих молитв. Что-то не слыхал я, грешный, о гуляющем Господе.

Обратился он с увещеваниями:

— Встречал я повсюду цыган, поденщиков, калек безногих-безруких, пьяниц, а также мнимых монахов и таких святош, которые кормят и себя, и других одними молитвами! Но вот что-то не попадались мне апостолы!

Монах ответил:

— Коли нет храмов, быть Ему на дорогах!

Пробирались они на Север.

Пошли навстречу леса, где росли лишь сырой ельник с осиной. Стучались путники в деревнях на ночлег — но никто в тех краях им дверь не распахивал, все хоронились за засовами, не было света в окнах.

— Странны места эти, — молвил плут товарищу. — Сам месяц сделался, словно разбойничий нож. Не пора нам назад заворачивать?

Монах же твердил:

— На Севере след Его.

Повстречалась одна деревня, вся светилась огнями. Алешка-плут обрадовался:

— Хоть в одном месте жильем повеяло!

Монах сказал:

— Пройдем ее! Недобрые это огни!

Но припустил пройдоха к ближней избе, стучал в нетерпении — отворила им бабка.

— Ан, не впустишь, старая, хотя бы в хлев, в сараюшку, дерюгой не прикроешь усталых путников, не вынесешь пусть сухаря да ковш воды?

Бабка им кланялась:

— Ступайте в избу, милые, ждет вас лежанка да стол с угощением.

Плут еще больше обрадовался:

— Давно уже нас не встречали кровом да ужином. А то все в краях здешних закрывают ставни при нашем-то приближении. Тушат всякий огонь — лишь бы не прибились мы на ночлег.

Монах заупрямился:

— Пойдем отсюда в ночной лес. Вижу открытые двери, но не вижу икон на стенах. Недоброе дело без Божиих икон!

— Да что ты! — вскричал товарищ. — Готов я печку делить с самим чертом, лишь бы хоть раз в тепле выспаться. Меня с лежанки веревкой не вытянешь! Какое до молитв дело, когда потянуло ужином?

Монах сказал:

— Чую — будешь ты рад ночному лесу, благословишь бесприютную дорогу.

Позвала их вечерять старуха и выставила невиданный ужин — полные плошки мяса и кружки с вином. Когда она вышла, сказал монах:

— Не ешь того мяса, не пей вина.

Плут взялся ругать товарища:

— Не у тебя живот прилип к самому хребту? А не готовились мы еще утром глодать осину, заедать ее кореньями?

Монах твердил:

— Уйдем, заночуем в лесу.

Возмутился плут:

— Вот-вот пометет метелью за окнами. Ешь, пей, да благодарствуй хозяюшку. Где ты найдешь еще мяса с вином?

Потянулся он к еде, но монах под стол выбросил мясо, вылил вино. Здесь и вернулась хозяйка:

— Все ли съели, выпили?

Плут, злясь на спутника, сказал:

— Славно отужинали.

А монах сказал:

— Не почитать на ночь Евангелие, не вспомнить само Писание?

Замахала старуха руками, затушила поспешно лучины, взялась уговаривать:

— Полезайте на печь, устали вы с дороги. А я здесь прикорну, на лавочке!

Легли они — плут захрапел. Но не спалось монаху. Вот кто-то ночью стукнул в окошко. Впустила старуха внучку. Стали они шепотком разговаривать:

— А что, бабушка, что, милая, спят наши овечки, посапывают?

— Спят, спят, внученька, не проснуться им от винца!

— А что, бабушка, готовы котлы и шкварни?

Старуха ответила:

— Зачем мне шкварни? Люблю пробавляться сырым мясцом, перегрызать сладки жилы зубами.

— Крепки, видно, твои зубы, бабушка, — с завистью сказала внучка.

— А это, милая, с человечьих жилок-прожилочек — будут от них зубы — кремни, как бывали еще у моего батюшки. От свежей-то крови с сырцом и румянец играет, и моложе делаешься…

И сказала бабушка, выпроваживая внучку:

— Ну, зови скорее едоков! Пусть несут с собой сковороды. Видно, крепко согрело вино овец. Я же приготовлю пока дровишек.